пославший ратников за данью, и неведомый московский город Радонеж - совсем
другое. И одно не сочеталось с другим, но и не спорило, а так и
существовало, вместе и порознь. Это была взрослая жизнь, которой он еще
попросту не постиг, но которую должен, обязан будет постичь вскоре; сейчас
об этом не думалось.
его чело. На миг, на долгий миг, исчезло ощущение холода и земной твердости
под ногами, и его как бы унесло туда, в это волнистое небо, в далекую даль,
в пасмурную истому ранней весны.
Глава 25
хоша коней продержим! - горячо втолковывал Яков Кириллу.
послать косцов! Сенов отселева не увезешь! По осени пошлем лес валить на
хоромы, а на ту весну - всема! - Он решительно рубил рукою воздух, словно
обрубая незримые корни ихнего житья-бытья. - Всема! С женками, с челядью, со
скотиной...
было и ему.
торговый, о чем-то толковали, передавали из рук в руки тяжелые кожаные
кошели. Уводили со двора скотину, увозили останние запасы, обращая тяжелый
сыпучий товар в веское новогородское серебро. Гость забирал Кириллову лавку
в торгу, уходили в обмен на серебро мельница, рыбачья долевая тоня на Волге
и полдоли на озере Неро (вторая половина уже была продана летось в уплату
ордынского выхода). Перетряхивали портна, камки, сукна и скору. Береженные
на выход дорогие парчовые одежды Кирилловы решили тоже продать. На думное
место при московском князе все одно надежды никакой не было!
новогородских за озерный пай, эко! Да ниже восьми гривен то место николи не
бывало! Могли бы и пождать-тово!
тотчас и серебро в руках... Сам чуял, что дешевит, да уж невмочь было. Дал
бы волю себе и все бросил даром!
холопов, в охоту брался за рукояти сохи, работал до поту, до остервенения.
Варфоломей с Петром тоже не сидели без дела. У всех у них было
радостно-неспокойное, тревожное чувство на душе, и хотелось работою
загасить, отодвинуть то боязливо-горькое, что нет-нет да и пробивалось
сквозь дневную суету и упоение неведомою судьбой. То поблазнит вдруг: как
это так, что другорядным летом не будет уже ни родимой речки, ни поля, ни
рощи знакомой, ни пруда; не придут славить с деревни, не завьют уже девицы
березку будущею весной? Как это так: привычного, детского, своего
ничего-ничего уже и не будет?
какой-нибудь памятною полуистлевшей оболочинкою и долго не может унять слез,
мотая головою, немо отталкивая от себя робкие утешения сыновей...
спешат потные, горячие от работы мужики, вновь Стефан, врываясь в терем и
соколиным зраком глянув по сторонам, орет:
потом поможешь, зерно вези! На Митькин клин! Тамо у севцов уже одни коробьи
остались!
дни отсылали косцов на новые места. Покосников в Радонеж провожали
торжественно. На отвальной усадили всех за боярский стол. Словно уже и
сравнялись господа с холопами. Да, впрочем, и Яков ехал с косцами, в одно.
больше, чем надобно, торжественный, во главе застольной дружины. Косари
сперва чинились, поглядывали на господ. Но вот по кругу пошло темно-янтарное
пиво и развязало языки, поднялся шум, клики, задвигались, загалдели, хлопая
друг друга по плечам, косари, и в боярских хоромах повеяло простым
братчинным деревенским застольем.
уронив седую голову в ладони, тоже запел, красиво и низко, влив свой голос в
суматошный, чуточку разноголосый хор подпивших мужиков:
лавок и столов, намерясь со свистом и топотом пуститься в пляс:
***
отошло туда, за синие дали, за высокие леса, и родимый дом примолк,
огрустнел перед неизбежною разлукой.
вчетвером, верхами, с двумя комонными холопами, отправился в Радонеж:
дотолковать с наместником, осмотреть место, навестить Якова - как-то он там
справляет на новом месте?
торопились излиха. Переяславль, хоть и сильно уступавший Ростову, был все же
и сановит, и люден, и собор Юрия Долгорукого, переживший не одно разорение
града, вызывал уважение стройной основательностью своей каменной твердоты.
Стефан извертел голову, оглядывая город, с присоединенья которого, меньше
полувека назад, начались стремительные успехи московских князей, ныне -
великих князей владимирских. В деловитой суете города проглядывала
обретенная прочность бытия - или так казалось изверившемуся в гражданах
своих ростовчанину? Ночевали на монастырском подворье и рано утром вновь
устремились в путь.
заслышали гомон и шум большого человечьего табора. Даже и сам Кирилл
прицокнул языком, узрев, сколь навалило в Радонеж на обещанные слободы
вольного народу из ростовской земли. Переселенцы стояли станом на окраине
городка, заполняли дворы и улицы. Кирилл со спутниками подъехали и, не
спешиваясь, стали разузнавать, что тут и как и где найти набольшего?
навалов кулей и бочек, среди гомонящих баб, блеющих овец и орущих младенцев,
ехал шагом на чубаром долгогривом коне пожилой московский боярин. Склонясь с
седла, что-то прошал, приставляя ладонь к уху, кивал, отвечал, крутил
головой, отрицая. На кого-то, сунувшегося под копыта коня, сердито замахнул
плетью. Вереницею вслед за ним пробирались сквозь табор переселенцев
комонные дружинники.
вдоль телег. Терентий Ртищ был одет не богато, но и не бедно. В шапке с
соколиным пером, в добротном дорожном суконном охабне, полы которого почти
покрывали круп коня, в синей набойчатой мелкотравной рубахе, рукава которой,
выпростанные в прорези охабня, были в запястьях схвачены простыми,
стеганными из толстины и шитыми цветною шерстью наручами. Конь под боярином
был покрыт пропыленною, тканой, домашней работы, попоной, схваченной под
грудью наборною, в серебряных бляхах чешмой. В узорном серебре была и
уздечка чубарого жеребца. На самом боярине никаких украшений, кроме
массивного золотого перстня на левой руке с темным камнем-печатью, не было.
Рукавицы он, видно, сунул за луку седла.
к Стефану. Сам он выпрямился в седле елико мог и подобрал поводья, сожидая,
когда Терентий приблизит к ним.
спиною, перевел взгляд на наместника московского, и его как резануло по
сердцу. Отец был и одет не беднее Ртища: в рубахе узорчатой тафты, в
отороченном по краю зеленым шелком вотоле, уздечку коня украшали звончатые,
тонкого серебра прорезанные цепи... И все же - как властен, какого
достоинства полон этот усталый московский хозяин, и как заметно робеет, хоть
и старается скрыть это, отец, висок которого, весь в испарине, узрел вдруг с
острою жалостью Стефан, поглядев сбоку на родителя.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий