покуда мы не покинем этих мест и не станем вспоминать о них лишь как о
дурном сне. Лес не может спрятать алую букву! Океан примет ее из моих рук и
поглотит навсегда!
прикрепила ее к себе на грудь. Минуту назад, говоря о том, что утопит
мрачную эмблему в пучине морской, Гестер была полна надежд, а теперь,
принимая ее обратно из рук судьбы, она поддалась чувству обреченности. Сняв
букву, казалось бы навсегда, она всего лишь час дышала свободно, и вот снова
алый символ страдания заблистал на прежнем месте! По-видимому, раз содеянное
зло всегда так или иначе становится нашим роком. Гестер подобрала густые
пряди своих волос и спрятала их под чепец. И сразу, словно эта печальная
буква таила в себе иссушающие чары, красота, молодость, женственность
исчезли, как угасает солнечный свет; казалось, серая тень снова нависла над
Гестер.
спросила она. - Теперь, когда твоя мама снова печальна и знак позора на ее
груди, ты перейдешь через ручей и признаешь ее?
ручками Гестер. - Теперь ты вправду моя мама, а я твоя маленькая Перл!
поцеловала ее в лоб и щеки. А затем, словно повинуясь какой-то неизбежности,
всегда побуждавшей этого ребенка примешивать мучительную боль к утешению,
которое она могла подарить, Перл вытянула губки и поцеловала алую букву!
что немного любишь меня, и тут же начала смеяться надо мной!
него благословения! Он любит тебя, моя маленькая Перл, и любит твою маму.
Полюби и ты его. Подойди к нему! Он хочет поговорить с тобой!
Значит, он пойдет в город рука об. руку с нами? Мы пойдем все вместе?
пойдет вместе с нами. У нас будет свой дом и свой очаг, и ты будешь сидеть у
мистера Димсдейла на коленях; он научит тебя многим интересным вещам и будет
горячо тебя любить. И ты полюбишь его, не так ли?
благословения!
ребенок к опасному сопернику, то ли под влиянием очередного каприза. Перл не
хотела проявить никакой благосклонности к священнику. И только силой мать
подвела ее к нему. Перл упиралась и выражала свое нежелание странными
гримасами. Их у нее с младенческих лет было в запасе великое множество, и
она умела придавать своей подвижной мордочке всевозможные злые и неприятные
выражения. В мучительном смущении священник все же надеялся, что поцелуй
послужит залогом его добрых отношений с ребенком. Он наклонился и поцеловал
девочку в лоб. Тогда Перл вырвалась из рук матери и подбежала к ручью.
Нагнувшись, она окунула в него лоб и ждала, пока скользящая вода не унесла
вдаль нежеланный поцелуй. Затем она издали стала молча следить за матерью и
священником, которые, продолжая свою беседу, уславливались о том, что нужно
сделать прежде всего, чтобы можно было начать новую жизнь.
одиночеству лесную ложбинку под старыми, темными деревьями, которые долго
еще будут шелестеть своими многочисленными языками, рассказывая о том, что
там произошло, но ни один смертный не поймет их слов. И меланхоличный ручей
прибавит эту новую историю к тем тайнам, которые уже и так переполняют его
маленькое сердце; он будет продолжать своя невнятный лепет, и голос его
останется таким же печальным, как и много столетий назад.
тропинке; вскоре он обернулся и посмотрел назад, ожидая, что увидит лишь
едва различимые черты или контуры матери и ребенка, медленно тающие в
сумраке леса. Ему трудно было сразу поверить в такую разительную перемену
своей судьбы. Но Гестер в своем обычном сером платье все еще стояла у
дерева, много лет назад поваленного сильной бурей и с тех пор постепенно
обраставшего мхом, для того чтобы эти двое обреченных, влачащих самую тяжкую
земную ношу, могли посидеть на нем и провести вместе единственный час покоя
и утешения. А от берега ручья вприпрыжку бежала Перл: навязчивый третий
ушел, и она, как прежде, могла занять привычное место рядом с матерью.
Значит, священник не грезил - все это было явью!
вызывавшей в нем странное чувство тревоги, он начал вспоминать и глубже
продумывать планы отъезда, намеченные им и Гестер. Они решили, что Старый
Свет с его многочисленными и многолюдными городами будет для них более
подходящим убежищем и даст более надежный кров, чем дикие леса Новой Англии
и вся Америка, где нужно было выбирать между индейским вигвамом и редкими
поселениями европейцев, разбросанными по побережью. Не говоря уж о здоровье
священника, не допускавшем тягот лесной жизни, его природная одаренность,
образование и культура могли обеспечить ему приют только в гуще
цивилизованной и утонченной жизни; чем выше ступень развития государства,
тем легче устроиться в нем такому человеку. Этому выбору также
способствовало то обстоятельство, что в гавани Бостона в это время стоял
корабль; одно из многочисленных в те дни судов с сомнительной репутацией,
которые хотя и не занимались морским разбоем в прямом смысле слова, все же
смело бороздили просторы океана, не признавая никаких законов. Корабль этот,
только что прибывший из Караибского моря, должен был через три дня отплыть в
Бристоль. Гестер Прин, благодаря добровольно принятым на себя обязанностям
сестры милосердия, уже познакомилась со шкипером и командой судна и могла
заранее договориться о проезде двух взрослых и ребенка с обещанием полного
соблюдения тайны, как того требовали обстоятельства.
объяснила, что корабль отплывет дня через три. "Исключительно удачно!" -
заметил про себя священник. Мы не хотели бы говорить о том, почему
преподобный мистер Димсдейл счел это обстоятельство исключительно удачным.
Тем не менее, - чтобы ничего не скрывать от читателя, - поведаем, что эта
мысль была связана с намерением через два дня произнести проповедь в честь
дня выборов, а поскольку подобное событие составляло целую эпоху в жизни
священника Новой Англии, оно, естественно, представляло самый подходящий
случай для завершения профессиональной карьеры мистера Димсдейла. "По
крайней мере, - думал этот образцовый человек, - никто не скажет, что я не
выполнил до конца своего общественного долга!" Как грустно, что столь
глубокий и чуткий к своим душевным движениям ум мог быть так ужасно обманут!
Нам уже приходилось и придется еще говорить худшие вещи о бедном священнике,
но едва ли - о такой жалкой слабости. о таком признаке, и мелком и
неоспоримом, коварной болезни, уже давно подтачивавшей его истинную натуру.
Ни один человек не может так долго быть двуликим: иметь одно лицо для себя,
а другое - для толпы; в конце концов он сам перестанет понимать, какое из
них подлинное.
после разговора с Гестер, придало ему необычную телесную бодрость, и он
быстро шел по направлению к городу. Тропинка в лесу казалась ему более
дикой, более обильной естественными препятствиями и менее истоптанной ногами
человека, чем она запомнилась ему, когда он шел из города. Но он
перепрыгивал через лужи, протискивался сквозь цеплявшийся за его плащ
кустарник, взбирался на крутые склоны. спускался в лощины, словом
преодолевал все трудности пути с неутомимой энергией, удивлявшей его самого.
Он вспомнил, с каким трудом, с какими частыми остановками из-за одышки
пробирался он той же дорогой только два дня назад. Когда он приблизился к
городу, ему показалось, что многие знакомые предметы изменились, словно он
расстался с ними не вчера, не позавчера, а много дней или даже лет назад. Он
прекрасно узнавал эти улицы и дома, увенчанные множеством остроконечных
фронтонов и флюгеров, которые, по-видимому, все находились на своих местах.
Однако навязчивое чувство перемены не покидало его. То же самое происходило,
когда он встречал знакомых и сталкивался со всеми привычными ему картинами
жизни городка. Люди не выглядели ни старше, ни моложе; бороды стариков не
стали белее, а ползавшие на четвереньках малыши и сегодня еще не могли
стоять на ногах; трудно было сказать, чем отдельные люди отличались от тех,
которых он еще так недавно видел, уходя из города, и все-таки священник был
твердо убежден, что они чем-то изменились. Подобное ощущение, но еще более
сильное, овладело им, когда он проходил под стенами своей же церкви. Здание
показалось ему каким-то необычным и одновременно таким знакомым, что мысль
мистера Димсдейла заколебалась между двумя возможностями: либо он раньше
видел эту церковь только во сне, либо она снится ему теперь.
на внешнюю перемену, а на внезапный и глубокий внутренний переворот в
человеке, созерцавшем все эти знакомые предметы; человек этот за один
короткий день изменился так, как люди меняются за целые годы. Воля самого
священника, воля Гестер и предвестия новой общей судьбы явились причинами
этого превращения. Город не изменился, изменился вернувшийся из леса
священник. Он мог бы сказать своим друзьям, приветствовавшим его: "Я не тот,
за кого вы меня принимаете! Его я оставил в лесу, в глухой ложбине, возле
поросшего мхом упавшего дерева и меланхоличного ручья! Ступайте, поищите
своего священника! Посмотрите, не найдете ли вы там его исхудавшей фигуры,
его впалых щек, его бледного лба, изборожденного морщинами горя, -
брошенными наземь, как бросают обветшалое платье!" Его друзья, безусловно,
начали бы спорить с ним: "Да ведь ты и есть тот самый человек!", но они были
бы неправы.
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Соломатина Татьяна
Посняков Андрей