флигеля, откуда доносились шум голосов, хлопанье дверей, жалобы и смех. В
руках у людей, возвращающихся из дворца, он заметил одежду, а у некоторых
обувь.
несколько раз выходил и делал знак руками.
ему готовили торжественный прием. Наконец, на крыльце главного здания
показался тот самый старый слуга, который еще недавно надевал простой
кафтан, идя навстречу Теодору. Теперь он вырядился в длинный темно-красный
кафтан, подпоясанный узким пояском такого же цвета, около шеи видна было
полоска чистой рубахи, застегнутой блестящей запонкой. Сапоги на нем тоже
были когда-то цветные, но теперь трудно было различить их цвет. Новая
одежда придала старику более степенный и важный вид; он как-то и шел
иначе, мерным шагом, задумавшись о том, как ему сыграть свою роль
дворецкого.
видно крыльцо двора, поклонился и откашлялся.
приготовляясь идти.
на окно. - Но ясновельможный пан очень занят с ксендзом-секретарем
отправкою срочных депеш, потому теперь как раз время сеймиков.
мы сейчас пойдем во дворец. А все это через эти сеймики, потому что наша
братья шляхтичи лезут со всеми своими делами к ясновельможному пану; они
его считают своим oraculum. Как он скажет, так и будет.
Слуг разослали во все четыре стороны света, придворные разъехались, и даже
повара ясновельможный пан одолжил кастеляну.
кто только хочет, - прибавил он, - и хоть он пан над панами, и у нас всего
вдоволь, разве только птичьего молока не достать, но как примется шляхта
есть, то так, как теперь, объест нас, видит Бог.
много, а ему все равно. Но, чтобы он был скупой, этого нет, избави Бог,
только у него свои фантазии, ему не нужны всякие там финтифлюшки.
платком; старик тотчас же засуетился и сказал:
никого не было; старик открыл дверь и впустил гостя в обширные сени с
лавками по стенам, грязные и закопченные; с одной стороны виднелась
огромная, никогда не закрывавшаяся печь, зиявшая черной пастью, а перед
ней, как перед чудовищем, которого надо было постоянно кормить, лежала
охапка только что нарубленных дров.
различного роста, наскоро причесанных и умытых и одетых в какие-то старые
и, очевидно, не на них сшитые ливреи. У некоторых они доходили до пят, а у
других виднелись из-под них нижние рубахи.
прямо и с достоинством, но некоторые затыкали рот рукою, чтобы не смеяться
над самими собой. Суровый взгляд дворецкого отбил у них охоту к веселости,
и они ограничились тем, что подталкивали друг друга локтями.
были, должно быть, недавно только открыты, потому что оконные рамы в
некоторых окнах, очевидно державшиеся всегда закрытыми, теперь закрылись
сами собою. Здесь также стоял страшный холод и пахло сыростью, как в
склепе. Когда-то зала эта имела очень внушительный вид, но теперь
покрывавшие ее обои поразорвались и вылиняли; по стенам залы висели
какие-то темные картины, а по обеим сторонам стояли, как будто на страже,
две громадные кафельные печи. По углам пряталась старая, потертая и
поломанная мебель. Должно быть, не успели стереть пыль, потому что она
покрывала толстым слоем все столы.
мужчина в узкой, черной, поношенной одежде, с каким-то знаком отличия на
шее, по виду духовная особа, с бледно-желтым лицом, с ястребиным носом и
неприятно запавшим ртом.
какими-то камешками грубой работы и висел на тонкой томпаковой цепочке.
дверь, приглашая его следовать за собою.
художника и, очевидно, недавнего происхождения. Портреты эти были так
написаны, что о предках дома получалось прямо страшное представление. У
всех изображенных на них рыцарей, дам и духовных особ лица были так
искривлены, как будто их подвергали пытке. Двери этой залы были закрыты. В
ней тоже никого не было; и только в следующей комнате, в кабинете,
находился сам хозяин.
таким заброшенным, как остальные комнаты, стоял у окна стол, заваленный
бумагами, а перед ним в кресле, когда-то покрытом позолотой, сидела
маленькая, круглая фигурка с выбритой на висках головой и коротко
остриженным и торчавшим ежиком чубом спереди, с выпуклыми глазами и
уродливо выпяченными губами.
бодрый; лицо его имело выражение страшного упрямства, гордости и скрытого,
всегда готового вылиться наружу, гневного раздражения.
кунтуш и имевшее прежде темно-красный цвет. На нем были вышиты две звезды,
должно быть св. Губерта и Божогробска; рассмотреть их хорошенько было
трудно, так как шитье было грубое и поистерлось от времени. В руке он
держал какую-то бумагу, но взгляд его был устремлен на входившего, и
держался он с величием магната.
приветствия.
объяснил воеводичу, что ему приказано передать от князя поклон и письмо, а
ответ тотчас же привезти обратно.
хозяин. Взяв от Теодора письмо, он передал его канонику, который
распечатал пакет и вручил его обратно Кежгайле, став позади него так,
чтобы можно было прочитать письмо.
чтение.
производимого на него письмом, но чем дальше он читал, тем сильнее
изменялось выражение его лица. Бросив на стоящего перед ним Паклевского
уничтожающий взгляд, он побледнел, подскочил со сжатыми кулаками на
кресле, уронил при этом письмо, которое торопливо поднял каноник, и
крикнул:
этот показался ксендзу-канонику таким неуместным, что для подавления его
он схватил воеводича за локоть и, нагнувшись к нему, начал что-то быстро
шептать ему на ухо.
догадываясь, что в письме было, вероятно, упомянуто о нем, и не желая
подвергать себя неприятному столкновению с дедом, отошел к дверям и,
остановившись у порога, сказал:
когда двери за ним закрылись, он услышал за собой страшный шум.
Повышенным, возбужденным, гневным голосом, доведенный почти до бешенства,
Кежгайло кричал так, что Теодор ясно слышал его слова:
никакой дочери, не хочу ее ни знать, ни видеть! Что посеяла, то пусть и
пожнет. А господа, которые ей так покровительствовали, пусть дадут ей
приданое и удочеряют; я ей гроша ломаного не дам! Я...
растерянный, смущенный, раздумывая, нельзя ли ему сесть на коня и, не
дожидаясь ответа, ехать отсюда. Он уж был в первой зале и собирался идти
за конем, когда ксендз-каноник догнал его и схватил за руку; он был сильно
взволнован.
этого не выйдет!
мне нравится! Кажется, это ясно и очевидно, что вы, сударь, просили
князя-канцлера о заступничестве, а тот написал воеводичу письмо, как
префект к студенту! Неужели он думает, что убедит или устрашит воеводича?
не имел ни малейшего представления о письме, которое я привез. Я знаю,
какие узы связывают меня с отцом моей матери, но никогда по собственной
воле не переступил бы порога этого дома, если бы не приказание
князя-канцлера, у которого я нахожусь на службе, и которому я повинуюсь.
Березин Федор
Русанов Владислав
Корнев Павел
Василенко Иван
Березин Федор
Елманов Валерий