как видно, был господский. Из-за хлебных кладей и ветхих крыш возносились и
мелькали на чистом воздухе, то справа, то слева, по мере того как бричка
делала повороты, две сельские церкви, одна возле другой: опустевшая
деревянная и каменная, с желтенькими стенами, испятнанная, истрескавшаяся.
Частями стал выказываться господский дом и наконец глянул весь в том месте,
где цепь изб прервалась и наместо их остался пустырем огород или капустник,
обнесенный низкою, местами изломанною городьбою. Каким-то дряхлым инвалидом
глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно. Местами был он в
один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его
старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже
пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. Стены дома
ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели
от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два
были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти
два окна, с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них темнел
наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги.
потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту
обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении.
Зелеными облаками и неправильными трепетолистными куполами лежали на
небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый
колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою,
подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная
мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он
оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как
шапка или черная птица. Хмель, глушивший внизу кусты бузины, рябины и
лесного орешника и пробежавший потом по верхушке всего частокола, взбегал
наконец вверх и обвивал до половины сломленную березу. Достигнув середины
ее, он оттуда свешивался вниз и начинал уже цеплять вершины других дерев
или же висел на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие цепкие крючья,
легко колеблемые воздухом. Местами расходились зеленые чащи, озаренные
солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как
темная пасть; оно было окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали в черной глубине
его: бежавшая узкая дорожка, обрушена нее перилы, пошатнувшаяся беседка,
дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, густой щетиною вытыкавший
из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся
листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои
зеленые лапы-листы, под один из которых забравшись бог весть каким образом,
солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой
густой темноте. В стороне, у самого края сада, несколько высокорослых, не
вровень другим, осин подымали огромные вороньи гнезда на трепетные свои
вершины. У иных из них отдернутые и не вполне отделенные ветви висели вниз
вместе с иссохшими листьями. Словом, все было хорошо, как не выдумать ни
природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся
вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет
окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит
грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые
проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что
создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
домом, который показался теперь еще печальнее. Зеленая плеснь уже покрыла
ветхое дерево на ограде и воротах. Толпа строений: людских, амбаров,
погребов, видимо ветшавших, - наполняла двор; возле них направо и налево
видны были ворота в другие дворы. Все говорило, что здесь когда-то
хозяйство текло в обширном размере, и все глядело ныне пасмурно. Ничего не
заметно было оживляющего картину: ни отворявшихся дверей, ни выходивших
откуда-нибудь людей, никаких живых хлопот и забот дома! Только одни главные
ворота были растворены, и то потому, что въехал мужик с нагруженною
телегою, покрытою рогожею, показавшийся как бы нарочно для оживления сего
вымершего места; в другое время и они были заперты наглухо, ибо в железной
петле висел замок-исполин. У одного из строений Чичиков скоро заметил
какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге.
Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье
на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на
голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос
показался ему несколько сиплым для женщины. "Ой, баба! - подумал он про
себя и тут же прибавил: - Ой, нет!" - "Конечно, баба!" - наконец сказал он,
рассмотрев попристальнее. Фигура с своей стороны глядела на него тоже
пристально. Казалось, гость был для нее в диковинку, потому что она
обсмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная с хвоста и до
морды. По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика
довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница.
потом, спустя минуту, прибавила: - А что вам нужно?
спину, запачканную мукою, с большой прорехою пониже.
погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную
светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери. Отворивши
эту дверь, он наконец очутился в свету и был поражен представшим
беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на
время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и
рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил
паутину. Тут же стоял прислоненный боков к стене шкаф с старинным серебром,
графинчиками и китайским фарфором. На бюре, выложенном перламутною
мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие
желобки, наполненные клеем, лежало множества всякой всячины: куча
исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком
наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом,
лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка
кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом,
кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные
чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая,
которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на
Москву французов.
длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами,
кричащими солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла,
вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и
бронзовыми же кружками по углам. В ряд с ними занимала полстены огромная
почерневшая картина, писанная масляными красками, изображавшая цветы,
фрукты, разрезанный арбуз, кабанью морду и висевшую головою вниз утку. С
середины потолка висела люстра в холстинном мешке, от пыли сделавшаяся
похожею на шелковый кокон, в котором сидит червяк. В углу комнаты была
навалена на полу куча того, что погрубее и что недостойно лежать на столах.
Что именно находилось в куче, решить было трудно, ибо пыли на ней было в
таком изобилии, что руки всякого касавшегося становились похожими на
перчатки; заметнее прочего высовывался оттуда отломленный кусок деревянной
лопаты и старая подошва сапога. Никак бы нельзя было сказать, чтобы в
комнате сей обитало живое существо, если бы не возвещал его пребыванье
старый, поношенный колпак, лежавший на столе. Пока он рассматривал все
странное убранство, отворилась боковая дверь и взошла та же самая ключница,
которую встретил он на дворе. Но тут увидел он, что это был скорее ключник,
чем ключница: ключница по крайней мере не бреет бороды, а этот, напротив
того, брил, и, казалось, довольно редко, потому что весь подбородок с
нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою
чистят на конюшне лошадей. Чичиков, давши вопросительное выражение лицу
своему, ожидал с нетерпеньем, что хочет сказать ему ключник. Ключник тоже с
своей стороны ожидал, что хочет ему сказать Чичиков. Наконец последний,
удивленный таким странным недоумением, решился спросить:
хозяин-то я!
Ему случалось видеть немало всякого рода людей, даже таких, какие нам с
читателем, может быть, никогда не придется увидать; но такого он еще не
видывал. Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое
же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень
далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком,
чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под
высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие
морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где
кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух. Гораздо
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Маркеев Олег
Зыков Виталий
Глуховский Дмитрий
Каменистый Артем