Чтение 28–й страницы книги ~Бесы~

- Друг мой, я теперь совершенно один. Enfin c'est ridicule. Представьте,
что и там вс¬ это напичкано тайнами. Так на меня и накинулись об этих носах
и ушах и еще о каких-то петербургских тайнах. Они ведь обе только здесь в
первый раз проведали об этих здешних историях с Nicolas четыре года назад:
"Вы тут были, вы видели, правда ли, что он сумасшедший?" И откуда эта идея
вышла, не понимаю. Почему Прасковье непременно так хочется, чтобы Nicolas
оказался сумасшедшим? Хочется этой женщине, хочется! Се Maurice, или, как
его, Маврикий Николаевич, brave homme tout de m[ECIRC]me, но неужели в его
пользу, и после того как сама же первая писала из Парижа к cette pauvre
amie... Enfin, эта Прасковья, как называет ее cette ch[EGRAVE]re amie, это
тип, это бессмертной памяти Гоголева Коробочка, но только злая Коробочка,
задорная Коробочка и в бесконечно увеличенном виде.

- Да ведь это сундук выйдет; уж и в увеличенном?

- Ну, в уменьшенном, вс¬ равно, только не перебивайте, потому что у меня
вс¬ это вертится, там они совсем расплевались; кроме Lise; та вс¬ еще:
"Т¬тя, т¬тя"; но Lise хитра, и тут еще что-то есть. Тайны. Но со старухой
рассорились. Cette pauvre т¬тя, правда, всех деспотирует... а тут и
губернаторша, и непочтительность общества, и "непочтительность"
Кармазинова; а тут вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, се que
je ne comprends pas... и-и, говорят, голову уксусом обмочила, а тут и мы с
вами, с нашими жалобами и с нашими письмами... О, как я мучил ее и в такое
время! Je suis un ingrat! Вообразите, возвращаюсь и нахожу от нее письмо;
читайте, читайте! О, как неблагородно было с моей стороны.

Он подал мне только что полученное письмо от Варвары Петровны. Она,
кажется, раскаялась в утрешнем своем: "сидите дома". Письмецо было
вежливое, но вс¬-таки решительное и немногословное. Послезавтра, в
воскресенье, она просила к себе Степана Трофимовича ровно в двенадцать
часов и советовала привести с собой кого-нибудь из друзей своих (в скобках
стояло мое имя). С своей стороны, обещалась позвать Шатова, как брата Дарьи
Павловны. "Вы можете получить от нее окончательный ответ, довольно ли с вас
будет? Этой ли формальности вы так добивались?"

- Заметьте эту раздражительную фразу в конце о формальности. Бедная,
бедная, друг всей моей жизни! Признаюсь, это внезапное решение судьбы меня
точно придавило... Я, признаюсь, вс¬ еще надеялся, а теперь tout est dit, я
уж знаю, что кончено; c'est terrible. О, кабы не было совсем этого
воскресенья, а вс¬ по-старому: вы бы ходили, а я бы тут...

- Вас сбили с толку все эти давешние Липутинские мерзости, сплетни.

- Друг мой, вы сейчас попали в другое больное место, вашим дружеским
пальцем. Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы,
pardon, но, вот верите ли, а я почти забыл обо всем этом, о мерзостях-то,
то-есть я вовсе не забыл, но я, по глупости моей, вс¬ время, пока был у
Lise, старался быть счастливым и уверял себя, что я счастлив. Но теперь...
о, теперь я про эту великодушную, гуманную, терпеливую к моим подлым
недостаткам женщину, - то-есть хоть и несовсем терпеливую, но ведь и сам-то
я каков, с моим пустым, скверным характером! Ведь я блажной ребенок, со
всем эгоизмом ребенка, но без его невинности. Она двадцать лет ходила за
мной, как нянька, cette pauvre т¬тя, как грациозно называет ее Lise... И
вдруг, после двадцати лет, ребенок захотел жениться, жени да жени, письмо
за письмом, а у ней голова в уксусе и... и, вот и достиг, в воскресенье
женатый человек, шутка сказать... И чего сам настаивал, ну зачем я письма
писал? Да, забыл: Lise боготворит Дарью Павловну, говорит по крайней мере;
говорит про нее: "c'est un ange, но только несколько скрытный". Обе
советовали, даже Прасковья... впрочем, Прасковья не советовала. О, сколько
яду заперто в этой Коробочке! Да и Lise собственно не советовала: "к чему
вам жениться; довольно с вас и ученых наслаждений". Хохочет. Я ей простил
ее хохот, потому что у ней у самой скребет на сердце. Вам, однако, говорят
они, без женщины невозможно. Приближаются ваши немощи, а она вас укроет,
или как там... Ма foi, я и сам, вс¬ это время с вами сидя, думал про себя,
что провидение посылает ее на склоне бурных дней моих, и что она меня
укроет или как там... enfin понадобится в хозяйстве. Вон у меня такой сор,
вон смотрите, вс¬ это валяется, давеча велел прибрать, и книга на полу. La
pauvre amie вс¬ сердилась, что у меня сор... О, теперь уж не будет
раздаваться голос ее! Vingt ans! И-и у них, кажется, анонимные письма,
вообразите, Nicolas продал, будто бы, Лебядкину имение. C'est un monstre;
et enfin, кто такой Лебядкин? Lise слушает, слушает, ух, как она слушает! Я
простил ей ее хохот, я видел, с каким лицом она слушала, и се Maurice... я
бы не желал быть в его теперешней роли, brave homme tout de m[ECIRC]me, но
несколько застенчив; впрочем бог с ним..."

Он замолчал; он устал и сбился и сидел, понурив голову, смотря неподвижно в
пол усталыми глазами. Я воспользовался промежутком и рассказал о моем
посещении дома Филиппова, при чем резко и сухо выразил мое мнение, что,
действительно, сестра Лебядкина (которую я не видал) могла быть когда-то
какой-нибудь жертвой Nicolas, в загадочную пору его жизни, как выражался
Липутин, и что очень может быть, что Лебядкин почему-нибудь получает с
Nicolas деньги, но вот и вс¬. Насчет же сплетен о Дарье Павловне, то вс¬
это вздор, вс¬ это натяжки мерзавца Липутина, и что так по крайней мере с
жаром утверждает Алексей Нилыч, которому нет оснований не верить. Степан
Трофимович прослушал мои уверения с рассеянным видом, как будто до него не
касалось. Я кстати упомянул и о разговоре моем с Кирилловым и прибавил, что
Кириллов, может быть, сумасшедший.

- Он не сумасшедший, но это люди с коротенькими мыслями, - вяло и как бы
нехотя промямлил он. - Ces gens-lа supposent la nature et la
soci[EACUTE]t[EACUTE] humaine autres que Dieu ne les a faites et qu'elles
ne sont r[EACUTE]element. С ними заигрывают, но по крайней мере не Степан
Верховенский. Я видел их тогда в Петербурге, avec cette ch[EACUTE]re amie
(о, как я тогда оскорблял ee!) и не только их ругательств, - я даже их
похвал не испугался. Не испугаюсь и теперь, mais parlons d'autre chose.. я,
кажется, ужасных вещей наделал; вообразите, я отослал Дарье Павловне вчера
письмо и... как я кляну себя за это!

- О чем же вы писали?

- О, друг мой, поверьте, что вс¬ это с таким благородством. Я уведомил ее,
что я написал к Nicolas, еще дней пять назад и тоже с благородством.

- Понимаю теперь! - вскричал я с жаром, - и какое право имели вы их так
сопоставить?

- Но, mon cher, не давите же меня окончательно, не кричите на меня; я и то
весь раздавлен, как... как таракан, и наконец я думаю, что вс¬ это так
благородно. Предположите, что там что-нибудь действительно было... en
Suisse... или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно,
чтобы... enfin, чтобы не помешать сердцам и не стать столбом на их
дороге... Я единственно из благородства.

- О боже, как вы глупо сделали! - невольно сорвалось у меня.

- Глупо, глупо! - подхватил он даже с жадностию; - никогда ничего не
сказали вы умнее, c'[EACUTE]tait b[ECIRC]te, mais que faire, tout est dit.
Вс¬ равно женюсь, хоть и на "чужих грехах". так к чему же было и писать? Не
правда ли?

- Вы опять за то же!

- О, теперь меня не испугаете вашим криком, теперь пред вами уже не тот
Степан Верховенский; тот похоронен; enfin tout est dit. Да и чего кричите
вы? Единственно потому, что не сами женитесь и не вам придется носить
известное головное украшение. Опять вас коробит? Бедный друг мой, вы не
знаете женщину, а я только и делал, что изучал ее. "Если хочешь победить
весь мир, победи себя", единственно, что удалось хорошо сказать другому
такому же, как и вы, романтику, Шатову, братцу супруги моей. Охотно у него
заимствую его изречение. Ну, вот и я готов победить себя, и женюсь, а между
тем что завоюю, вместо целого-то мира? О друг мой, брак - это нравственная
смерть всякой гордой души, всякой независимости. Брачная жизнь развратит
меня, отнимет энергию, мужество в служении делу, пойдут дети, еще пожалуй
не мои, - то-есть, разумеется не мои; мудрый не боится заглянуть в лицо
истине... Липутин предлагал давеча спастись от Nicolas баррикадами; он
глуп, Липутин. Женщина обманет само всевидящее око. Le bon Dieu, создавая
женщину, уж конечно знал чему подвергался, но я уверен, что она сама
помешала ему; сама захотела участвовать в своем создании и сама заставила
себя создать в таком виде и с такими аттрибутами; иначе кто же захотел
наживать себе такие хлопоты даром? Настасья, я знаю, может и рассердится на
меня за вольнодумство, но... Enfin tout est dit.

Он не был бы сам собою, если бы обошелся без дешевенького, каламбурного
вольнодумства, так процветавшего в его время, по крайней мере теперь утешил
себя каламбурчиком, но ненадолго.

- О, почему бы совсем не быть этому послезавтра, этому воскресенью! -
воскликнул он вдруг, но уже в совершенном отчаянии, - почему бы не быть
хоть одной этой неделе без воскресенья - si le miracle existe? Ну, что бы