как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту.
Где и как шел обратно, ничего он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа,
как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же
забылся...
Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и
ругательств он никогда еще не слыхивал и не видывал. Он и вообразить не мог
себе такого зверства, такого исступления. В ужасе приподнялся он и сел на
своей постели, каждое мгновение замирая и мучаясь. Но драки, вопли и
ругательства становились все сильнее и сильнее. И вот, к величайшему
изумлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и
причитала, спеша, торопясь, выпуская слова так, что и разобрать нельзя
было, о чем-то умоляя, - конечно, о том, чтоб ее перестали бить, потому что
ее беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы
и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки и бивший тоже что-то такое
говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь. Вдруг
Раскольников затрепетал как лист: он узнал этот голос; это был голос Ильи
Петровича. Илья Петрович здесь и бьет хозяйку! Он бьет ее ногами, колотит
ее головою о ступени, - это ясно, это слышно по звукам, по воплям, по
ударам! Что это, свет перевернулся, что ли? Слышно было, как во всех
этажах, по всей лестнице собиралась толпа, слышались голоса, восклицания,
всходили, стучали, хлопали дверями, сбегались. "Но за что же, за что же, и
как это можно!" - повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался. Но
нет, он слишком ясно слышит!.. Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если
так, "потому что... верно, все это из того же... из-за вчерашнего...
Господи!" Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась... да и
бесполезно! Страх, как лед, обложил его душу, замучил его, окоченил его...
Но вот наконец весь этот гам, продолжавшийся верных десять минут, стал
постепенно утихать. Хозяйка стонала и охала, Илья Петрович все еще грозил и
ругался... Но вот наконец, кажется, и он затих; вот уж и не слышно его;
"неужели ушел! Господи!" Да, вот уходит и хозяйка, все еще со стоном и
плачем... вот и дверь у ней захлопнулась... Вот и толпа расходится с
лестниц по квартирам, - ахают, спорят, перекликаются, то возвышая речь до
крику то понижая до шепоту. Должно быть, их много было; чуть ли не весь дом
сбежался. "Но, боже, разве все это возможно! И зачем, зачем он приходил
сюда!"
пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении
безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет
озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев
на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на
стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
лихоманка бьет.
лестнице... За что он так ее избил? и... зачем приходил?..
Ему очень неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно.
голосом.
говоря.
стене. Настасья продолжала молча смотреть на него.
голосом. Он смотрел на нее, едва дыша.
долго слушал... Приходил надзирателя помощник... На лестницу все сбежались,
из всех квартир...
нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться... Есть-то
станешь, что ли?
и не уходила.
кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул
один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь. Затем наступило
беспамятство.
болезни: это было лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием. Многое
он потом припомнил. То казалось ему, что около него собирается много народу
и хотят его взять и куда-то вынести, очень об нем спорят и ссорятся. То
вдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чуть
отворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то
промеж себя, смеются и дразнят его. Настасью он часто помнил подле себя;
различал и еще одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого
именно - никак не мог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал. Иной
раз казалось ему, что он уже с месяц лежит; в другой раз - что все тот же
день идет. Но об том, - об том он совершенно забыл; зато ежеминутно помнил,
что об чем-то забыл, чего нельзя забывать, - терзался, мучился, припоминая,
стонал, впадал в бешенство или в ужасный, невыносимый страх. Тогда он
порывался с места, хотел бежать, но всегда кто-нибудь его останавливал
силой, и он опять впадал в бессилие и беспамятство. Наконец, он совсем
пришел в себя.
солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол
подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень
любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой
парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из
полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
хозяйка, подглядывавшая из дверей, тотчас же притворила их и спряталась.
Она и всегда была застенчива и с тягостию переносила разговоры и
объяснения; ей было лет сорок, и она была толста и жирна, черноброва и
черноглаза, добра от толстоты и лености; и собою даже очень смазлива.
Стыдлива же сверх необходимости.
артельщику. Но в эту минуту опять отворилась дверь настежь, и, немного
наклонившись, потому что был высок, вошел Разумихин.
тоже ведь квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки
слышал.
Разумихин. - Я вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня вс°
величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а он мой приятель. Ну-с, а
вы кто таковы?
делу-с.