Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил
ее нежный мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло
пламенем.
- Что вы со мною делаете? Боже мой!..
Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее
нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади; никто
не видал. Когда мы выбрались на берег, то все пустились рысью. Княжна
удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило
мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова - из любопытства. Мне
хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
- Или вы меня презираете, или очень любите! - сказала она наконец голосом,
в котором были слезы. - Может быть, вы хотите посмеяться надо мной,
возмутить мою душу и потом оставить.-. Это было бы так подло, так низко,
что одно предположение... о нет! не правда ли, - прибавила она голосом
нежной доверенности, - не правда ли, во мне нет ничего такого, что бы
исключало уважение? Ваш дерзкий поступок... я должна, я должна вам его
простить, потому что позволила... Отвечайте, говорите же, я хочу слышать
ваш голос!.. - В последних словах было такое женское нетерпение, что я
невольно улыбнулся; к счастию, начинало смеркаться. Я ничего не отвечал.
- Вы молчите? - продолжала она, - вы, может быть, хотите, чтоб я первая вам
сказала, что я вас люблю?..
Я молчал...
- Хотите ли этого? - продолжала она, быстро обратясь ко мне... В
решительности ее взора и голоса было что-то страшное...
- Зачем? - отвечал я, пожав плечами.
Она ударила хлыстом свою лошадь и пустилась во весь дух по узкой, опасной
дороге; это произошло так скоро, что я едва мог ее догнать, и то, когда она
уж она присоединилась к остальному обществу. До самого дома она говорила и
смеялась поминутно. В ее движениях было что-то лихорадочное; На меня не
взглянула ни разу. Все заметили эту необыкновенную веселость. И княгиня
внутренно радовалось, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический
припадок: она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне
доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира...
А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия!
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы
развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной
прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой
лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно
вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный
путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу
крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались...
В одном из домов слободки, построенном на краю обрыва, заметил я
чрезвычайное освещение; по временам раздавался нестройный говор и крики,
изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к окну; неплотно
притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслышать их слова.
Говорили обо мне.
Драгунский капитан, разгоряченный вином, ударил по столу кулаком, требуя
внимания.
- Господа! - сказал он, - это ни на что не похоже. Печорина надо проучить!
Эти петербургские слетки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он
думает, что он только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые
перчатки и вычищенные сапоги.
- И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, - да, трус!
- Я думаю тоже, - сказал Грушницкий. - Он любит отшучиваться. Я раз ему
таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин все
обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это
было его дело; да не хотел и связываться...
- Грушницкий на него зол за то, что он отбил у него княжну, - сказал
кто-то.
- Вот еще что вздумали! Я, правда, немножко волочился за княжной, да и
тотчас отстал, потому что не хочу жениться, а компрометировать девушку не в
моих правилах.
- Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий,
- о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! - сказал опять
драгунский капитан. - Господа! никто здесь его не защищает? Никто? тем
лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит...
- Хотим; только как?
- А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит - ему первая роль! Он
придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль... Погодите;
вот в этом-то и штука... Вызовет на дуэль: хорошо! Все это - вызов,
приготовления, условия - будет как можно торжественнее и ужаснее, - я за
это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот
где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что
Печорин струсит - на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли,
господа?
- Славно придумано! согласны! почему же нет? - раздалось со всех сторон.
- А ты, Грушницкий?
Я с трепетом ждал ответ Грушницкого; холодная злость овладела мною при
мысли, что если б не случай, то я мог бы сделаться посмешищем этих дураков.
Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею. Но после
некоторого молчания он встал с своего места, протянул руку капитану и
сказал очень важно: "Хорошо, я согласен".
Трудно описать восторг всей честной компании.
Я вернулся домой, волнуемый двумя различными чувствами. Первое было грусть.
"За что они все меня ненавидят? - думал я. - За что? Обидел ли я
кого-нибудь? Нет. Неужели я принадлежу к числу тех людей, которых один вид
уже порождает недоброжелательство?" И я чувствовал, что ядовитая злость
мало-помалу наполняла мою душу. "Берегись, господин Грушницкий! - говорил
я, прохаживаясь взад и вперед по комнате. - Со мной этак не шутят. Вы
дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не
игрушка!.."
Я не спал всю ночь. К утру я был желт, как померанец.
Поутру я встретил княжну у колодца.
- Вы больны? - сказала она, пристально посмотрев на меня.
- Я не спал ночь.
- И я также... я вас обвиняла... может быть, напрасно? Но объяснитесь, я
могу вам простить все...
- Все ли?..
- Все... только говорите правду... только скорее... Видите ли, я много
думала, старалась объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы
боитесь препятствий со стороны моих родных... это ничего; когда они
узнают... (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное
положение... но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого
люблю... О, отвечайте скорее, сжальтесь... Вы меня не презираете, не правда
ли? Она схватила меня за руки. Княгиня шла впереди нас с мужем Веры и
ничего не видала; но нас могли видеть гуляющие больные, самые любопытные
сплетники из всех любопытных, и я быстро освободил свою руку от ее
страстного пожатия.
- Я вам скажу всю истину, - отвечал я княжне, - не буду оправдываться, ни
объяснять своих поступков; я вас не люблю...
Ее губы слегка побледнели...
- Оставьте меня, - сказала она едва внятно.
Я пожал плечами, повернулся и ушел.