достать,-- то все равно вскроют, узнают. Я почему-то думала,
что есть такие яды, которые действуют бесследно. Взял и помер.
Врачи полагают, что от разрыва сердца. И дело с концом. Я
совершенно была уверена, что существуют такие яды. Ужасно
глупо, что их нет. И как жаль, Франц, что ты не медик,-- мог бы
разузнать, рассудить...
голосом, так как в эту минуту стаскивал башмаки, а они были
новые и неприятно жали.--Я на все готов. Я тоже думал... Я
тоже...
Марта.--Я, конечно, не ученая...
плотных вязаных панталонах и в нательной фуфайке под блестящей
розовой сорочкой,-- так как в февральские,
пронзительно-ветреные дни всегда боялась бронхита.
постель.-- Только тогда можно за это браться.
деревянные плечи вешалки, предварительно вынув и положив на
стол: перо, два карандаша, записную книжку, ключи, кошелек с
тремя марками, письмо к матери, которое он забыл отправить.
Затем он снял часы с кисти, положил их на ночной столик. Она
всегда уходила ровно в четверть девятого. Оставалось двадцать
пять минут.
босую ногу на край стула и разглядывая желтую шишку на пятом
пальце.-- А ведь это мой номер. Ноги, что ли, у меня выросли...
действительно, он осмотрел мозоль основательно. Марта еще
лежала с закрытыми глазами, неподвижно и блаженно. На ощупь
мозоль была как камень. Он надавил на нее пальцем и покачал
головой. Во всех его движениях была какая-то вялая серьезность.
Надув губы, он почесал темя. Потом, с той же вялой
основательностью, стал изучать другую ногу. Никак в голове не
укладывалось, что, вот, номер -- правильный, а все-таки башмаки
оказались тесными. Вон они там стоят в углу, рядышком, желтые,
крепкие. Он подозрительно на них посмотрел. Жалко,--такие
красивые. Он медленно отцепил очки, дохнул на стекла, открыв
рот по-рыбьи, и концом простыни стал их протирать. Потом так же
медленно надел.
приподнялась, посмотрела на часики. Да, надо одеваться,
уходить.
поспешно щелкая подвязками.-- Еще когда гости,-- то ничего,-- а
мне сидеть вдвоем с ним весь вечер... Это невозможно. Через
полчаса, как всегда. И не надевай башмаков, если они жмут. А
завтра пойдешь и потребуешь, чтобы их размяли. Конечно,
бесплатно. И знаешь, Франц, нам нужно поторопиться. Каждый день
дорог... Ох, как дорог...
светлую точку в графине, стоявшем на умывальнике, он ей
показался,-- в этой раскрытой на груди рубашке, в этих слепых
очках,-- таким особенным, таким милым... Неподвижность гипноза
была в его позе и взгляде. Она подумала, что одним лишь словом
может его заставить, вот сейчас, встать и пойти за ней,-- как
есть, в одной рубашке, по лестнице, по улицам... Чувство
счастья дошло в ней вдруг до такой степени яркости, так живо
она представила себе всю их ясную, прямую жизнь после удаления
Драйера,--- что она побоялась хотя бы взглядом нарушить
неподвижность Франца, неподвижность ей снившегося счастья; она
быстро накинула пальто, взяла шляпу и, тихо смеясь, вышла из
комнаты. В передней, у жалкого зеркала, она тщательно шляпу
надела, поправила виски. Как хорошо горят щеки...
дверную ручку. Он поклонился опять.
чем-то неприятный старикашка наверное знает кое-что о способах
отравления. Любопытно, что он там делает со своей незримой
старухою. И еще несколько дней она не могла отделаться от мысли
о ядах, хотя знала, что из этого не выйдет ничего. Сложный,
опасный, несовременный способ. Вот именно -- несовременный.
"Если в середине прошлого века разбиралось ежегодно средним
числом сорок дел об отравлении, то зато в наши дни..." Вот
именно. Но жалко, жалко отказаться от этого способа. В нем
такая домашняя простота. Ах, как жалко...
глазами с Мартой. Белоснежный стол на оси хрустальной вазы
описал медленный круг. Драйер опустил чашку, и стол
остановился.
погребе. Но, конечно, тренируешься, подача не расклеивается за
зиму. Впрочем... (опять глоток чая) ...слава Богу, скоро можно
будет играть на открытом воздухе. Мой клуб оживет через месяц.
Тогда-то мы и начнем. А, Франц?..
явился в магазин. Маленькая сенсация. Франц видел в какой-то
зеркальной перспективе, как он там, в глубине, остановился,
заговорил с почтительно склонившимся Пифке. Приказчицы и
коллега-атлет сперва замерли, потом стали суетливо что-то
запаковывать и записывать, хотя покупателей в этот ранний час
еще не было. Драйер подошел к прилавку, за которым сумрачно и
подобострастно застыл Франц.
добродушием, с каким всегда обращался к племяннику. Потом он
остановился перед восковым молодцом, которого недавно переодели
в теннисный костюм: фланелевые штаны, белые туфли.
волнением думая о той работе, над которой сейчас счастливо
мучился изобретатель. Молодой человек держал в руке ракету. Он
держал ее так, что было ясно: ни одного движения он ею сделать
не может. Живот у него был безобразно подтянут. На лице --
выражение какого-то гордого идиотизма. Драйер вдруг с ужасом
заметил, что на нем галстук. Поощрять людей надевать галстук,
чтобы играть в теннис...
признакам--живой и даже в очках, кивая, выслушал его короткое
приказание.
покажи мне самые лучшие ракеты.
выбрал английскую. Пощелкал по янтарным струнам. Взвесил ее на
пальце, проверяя, что тяжелее, рама или рукоятка. Провел ею по
воздуху, ударяя воображаемый мяч. Она была очень приятная.
почему-то побледнел.
напоследок недружелюбный взгляд на воскового молодца,
направился в соседний отдел.
в белых штанах, и стал осторожно развязывать ему галстук. При
этом он старался не касаться холодной шеи. Стянув с него
галстук, он расстегнул пуговку. Ворот распахнулся. Тело было
бледное, в странных географических пятнах. Выражение молодого
человека приобрело, благодаря открытому вороту, что-то наглое и
нечистоплотное. Под глазом у него был белесый развод, в ноздри
набилась черная пыль. Франц попробовал вспомнить, где он уже
видел такое лицо. Да, конечно, давным-давно, в поезде. В
поезде, кроме того, была дама в черной шапочке с бриллиантовой
ласточкой. Холодная, душистая, прелестная дама. Он попытался
воскресить в памяти ее черты, но это ему не удалось.
не моросили попусту, а дышали и начинали говорить. Дождевой
раствор стал, пожалуй, крепче. Лужи состояли уже не просто из
пресной воды, а из какой-то синей, искрящейся жидкости. Два
пузатых шофера, чистильщик задних дворов в своем песочного
цвета фартуке, горничная с горящими на солнце волосами, белый
пекарь в башмаках на босу ногу, бородатый старик-иностранец с
судком в руке, две дамы с двумя собаками и господин в сером
борсалино, в сером костюме столпились на панели, глядя вверх на
угловой бельведер супротивного дома, где, пронзительно
переговариваясь, роилось штук двадцать взволнованных ласточек.
Затем желтый мусорщик подкатил к грузовику свой желтый
металлический бочонок, шоферы вернулись к своим машинам, пекарь
Березин Федор
Суворов Виктор
Якубенко Николай
Володихин Дмитрий
Мурич Виктор
Шилова Юлия