Чтение 28–й страницы книги ~Учитель фехтования~

Великий князь Михаил тут же соскочил с коня, подбежал к артиллеристам
и, выхватив банник из рук канонира, поднес фитиль к запалу.

- Стрелять в изменников! Стрелять в них! - крикнул он.

Раздались четыре пушечных выстрела, и за ними последовал такой же
залп. Более шестидесяти человек упали, остальные бросились врассыпную по
Галерной улице. Английскому проспекту, Исаакиевскому мосту и по
замерзшей Неве. Кавалергарды пришпорили коней и понеслись вдогонку, за
исключением одного человека. Соскочив с коня, он подошел к графу Орлову
и отдал ему свою шпагу.

- Что это значит, граф, - спросил удивленно генерал, - и почему вы
отдаете мне шпагу, вместо того, чтобы обратить ее против изменников?

- Потому что я принимал участие в заговоре и рано или поздно буду
разоблачен и арестован. Предпочитаю сам прийти с повинной.

Это был граф Алексей Анненков.

- Арестуйте графа Алексея Анненкова, - сказал генерал, обращаясь к
двум кирасирам, - и отведите его в крепость. - Его отвели в крепость
вместе с другими.

Первая моя мысль была о Луизе: ведь теперь я был се единственным
другом. И я поспешил к ней. Видя меня печальным и бледным, моя
несчастная соотечественница сразу поняла, что случилась беда. И едва я
переступил порог, как она подошла ко мне, с мольбою сложив руки.

- Что такое, ради бога, что случилось? - спросила она.

Я рассказал ей все, чему был свидетелем, и вручил ей письмо графа
Алексея.

Как я и предполагал, это было прощальное письмо.

Генерал Милорадович скончался в тот же вечер от полученной раны.

На следующее утро, часов около девяти, когда город еще только
просыпался и никто не знал, подавлено или нет восстание, Николай сел с
супругой в карету, ожидавшую у подъезда Зимнего дворца, и поехал по
улицам столицы, желая видеть, что происходит в городе. Везде было тихо.
На Невском он заметил женщину, которая при его приближении стала на
колени с какой-то бумагой в руках.

Кучер остановил лошадей, тогда женщина, обессиленная, вся в слезах,
протянула царю бумагу. Николай хотел было ехать дальше, но императрица
удержала его, взяла бумагу, на которой было несколько наскоро написанных
слов:

"Ваше величество, во имя всего самого святого для вас, пощадите графа
Анненкова".

Под этими словами не было никакой подписи. Повернувшись лицом к
незнакомой женщине, Николай спросил:

- Вы кто? Его сестра?

Просительница отрицательно покачала головой.

- Жена?

Она опять покачала головой.

- Так кто же вы, наконец? - спросил Николай с раздражением в голосе.

- Ваше величество, - с трудом произнесла Луиза, - через несколько
месяцев я буду матерью его ребенка.

Глава 14

В последующие дни власти были заняты уничтожением следов грозного
восстания...

Вечером и в ту же ночь были арестованы главные заговорщики: князь
Трубецкой, Рылеев, князь Оболенский, капитан Якубович, лейтенант
Каховский, капитан 2 ранга Щепин-Ростовский, оба Бестужевых, один из
которых состоял адъютантом герцога Вюртембергского, затем человек
шестьдесят - восемьдесят заговорщиков, среди них Анненков, который
сдался по доброй воле, и полковник Булатов, последовавший его примеру.

Пестель был арестован в одном из южных городов в тот самый день,
когда в Петербурге вспыхнуло восстание.

Что касается братьев Муравьевых-Апостол, которым удалось взбунтовать
шесть рот Черниговского полка, они были схвачены возле небольшого
селения Васильковского уезда генерал-лейтенантом Ротом. После отчаянного
сопротивления один из них пытался застрелиться, но неудачно, а другой
был тяжело ранен осколком снаряда и ударом шпаги по голове.

Где бы ни были арестованы заговорщики, всех их переслали в Петербург.
Здесь была образована следственная комиссия, состоявшая из военного
министра Татищева, великого князя Михаила, князя Голицына,
петербургского военного губернатора Голенищева-Кутузова, назначенного
вместо скончавшегося Милорадовича, Чернышева, Бенкендорфа, Ненашева и
Потапова. Они должны были расследовать заговор и выяснить степень вины
каждого из его участников.

Согласно порядку, заведенному в Санкт-Петербурге, следствие велось
втихомолку, и в городе о нем ничего не было известно. И странное дело:
после правительственного сообщения об аресте заговорщиков о них в
обществе перестали говорить, словно их никогда не было, словно у них не
осталось ни родных, ни друзей. Жизнь шла своим чередом, будто ничего
особенного не произошло.

И однако, уверен в этом, все с трепетом ждали, что не сегодня -
завтра грянет, как гром среди ясного неба, некая страшная весть, ибо не
подлежали сомнению ни пагубные намерения заговорщиков, ни наличие самого
заговора. Луиза глубоко страдала, не зная, чем кончатся следствие и суд
над Анненковым. И хотя я всячески старался внушить ей надежду, которой
не было у меня самого, горе моей соотечественницы очень пугало меня. Со
дня ареста Анненкова она перестала чем-либо заниматься, сидела
неподвижно в комнатке позади магазина, уронив голову на руки, и
безмолвно плакала. Когда в ее уединенную обитель приходил кто-нибудь из
редких друзей, она неизменно обращалась к нему с таким вопросом:

- Скажите, они не убьют его? И, не слушая ответа, повторяла:

- Ах, если бы я не была беременна!

Время шло, и никто по-прежнему не знал, какая участь грозит
арестованным. Следственная комиссия, как мы уже говорили, работала в
тайне, но чувствовалось, что дело близится к кровавой развязке.

Два происшествия, случившиеся в Петербурге, на время отвлекли горожан
от декабрьского восстания, а именно: чрезвычайная французская депутация
во главе с герцогом Рагузским и прибытие тела Елизаветы Алексеевны.

Депутация приехала в первых числах мая, а гроб с телом императрицы
был привезен в середине июня. О приезде депутации мне сообщил письмом
один из моих прежних учеников, а о прибытии останков государыни жители
столицы были оповещены пушечными выстрелами. Мысли мои были всецело
заняты Луизой и графом. Поэтому пушечные выстрелы показались мне
страшными вестниками нависшей над нами угрозы. Я выскочил на улицу и
увидел, что народ бежит к Неве. Я поспешил вслед за всеми, спрашивая у
окружающих, в чем дело.

На набережной было столько народа, что, оставаясь там, я ничего бы не
увидел. Поэтому я нанял лодку и наблюдал из нее, как траурный кортеж
вступил на плашкоутный мост, соединяющий Марсово поле с Петропавловской
крепостью.

Кортеж проходил по мосту целых полтора часа так медленно он двигался
и так далеко растянулся.

Затем процессия направилась к крепости, куда за ней поспешила и вся
толпа Вернувшись, я нашел Луизу в смятении. Подобно мне, она ничего не
знала о готовящейся печальной церемонии - отпевании и похоронах покойной
императрицы - и безумно испугалась, когда раздались пушечные выстрелы и
звон колоколов, решив, что это сигнал к началу казни.

Генерал Горголи, по-прежнему благосклонно относившийся ко мне, часто
успокаивал меня, уверяя, что решение следственной комиссии станет
заблаговременно известно населению и что в случае, если Анненков будет
приговорен к смертной казни, мы успеем принять необходимые меры по его
спасению. И, действительно, 14 июля в местных газетах появилось
сообщение следственной комиссии; сообразно своей виновности участники
заговора были разделены на три категории и обвинены в стремлении
ниспровергнуть государственный строй и существующий порядок.

Верховный суд приговорил к смерти 36 человек, а остальных - к ссылке.
Анненков был в числе приговоренных к смерти. Но тридцать одному из них
смертная казнь была заменена ссылкой на вечное поселение, в их числе был
и Анненков.

К казни были приговорены: Рылеев, Бестужев-Рюмин, Сергей
Муравьев-Апостол, Пестель и Каховский.

Я выскочил, как сумасшедший, на улицу с газетой в руках, готовый в
своей радости поделиться ею со всеми встречными, и, задыхаясь от спешки,
прибежал к Луизе. Она читала ту же газету и, увидев меня, в слезах
бросилась мне на шею.

- Слава богу, спасен! - только и могла проговорить она.

В своем эгоизме мы забыли о тех, кто готовился к смерти, а ведь и у
них тоже были родные, друзья, знакомые. Первым же побуждением Луизы было
сообщить радостную весть матери и сестрам Анненкова. Несчастные женщины
еще не знали, что их любимец избавлен от грозившей ему смерти. Из
Сибири, с каторги возвращаются, но могильная плита никогда не
поднимается.

Луизе пришла в голову мысль, которая может прийти только матери или
сестре: она подсчитала, что петербургские газеты будут отправлены в
Москву только вечером, а если их послать с нарочным, можно выгадать 12
часов. Поэтому она спросила меня, не знаю ли я человека, который
согласился бы немедленно отправиться в Москву. У меня был русский
камердинер, человек толковый и надежный. Я предложил его Луизе в
качестве посланца, и она с радостью согласилась. Остановка была только
за подорожной, но благодаря покровительству дружественного мне генерала
Горголи я ее получил через полчаса, и человек мой тут же выехал в
Москву, получив тысячу рублей на путевые издержки.