даже чувствую привязанность к некоторым из них, но Монтану я люблю, а
влюбленному бывает трудно разобраться в своих эмоциях. В те времена, когда я
млел от восторга, купаясь в голубом мареве, которое излучала Владычица Души
Моей, отец однажды поинтересовался, чем она меня пленила, и мне показалось,
что он просто не в своем уме, если сам этого не видит. Теперь-то я, конечно,
знаю, что волосы у той девчонки были мышиного цвета, нос конопатый, коленки
в болячках, голос, как у летучей мыши, а нежности в душе не больше, чем у
варана. Но в те дни она озаряла светом и меня и все вокруг. Монтана - это
мощный всплеск величия. Она грандиозна, но не подавляет. Земля ее щедра на
травы и краски. А горы! Вот такие я бы и сотворил, если б среди прочих дел
мне пришлось заняться и горами. На мой взгляд, Монтана - это почти то же
самое, что Техас в воображении маленького мальчика, который наслушался
рассказов о нем от техасцев. Здесь я впервые услышал областной говор, не
испытавший на себе влияния телевизора, - говор медлительный, полный теплых
интонаций. Мне казалось, что лихорадочной суеты Америки в Монтане нет.
Здесь, по-моему, не страшатся призраков - я имею в виду тех, что преследуют
воображение членов общества Джона Бэрча <Одна из наиболее реакционных
организаций США, ставящая своей целью борьбу с коммунизмом.>. Спокойствие
этих гор и зеленых предгорий передалось и людям. Когда я проезжал через этот
штат, начался охотничий сезон. У охотников, с которыми мне приходилось
говорить, совсем не чувствовалось тяги к смертоубийству ради смертоубийства,
они просто шли пострелять чего-нибудь съестного. Может быть, и тут во мне
говорит любовь, но, на мой взгляд, города Монтаны - это не потревоженные
ульи, а места, предназначенные для жизни. У обитателей их хватает времени на
то, чтобы, оторвавшись от своих деловых забот, отдать дань уходящему
искусству добрососедских отношений.
спешки и вовсе не стараюсь поскорее оставить их позади. Я даже задерживался
то в одном, то в другом под тем предлогом, что надо сделать кое-какие
покупки. В Биллингсе я купил шляпу, в Ливингстоне - куртку, в Бьютте -
винтовку, по сути дела ненужную мне - "ремингтон" со скользящим затвором,
подержанный, но в прекрасном состоянии. Нашелся и оптический прицел, без
которого уже невозможно было обойтись, и его поставили в моем присутствии, а
я, пока ждал, перезнакомился и с продавцами и с покупателями, которые туда
заходили. Винтовку мы зажали в тиски, затвор из нее вынули и выверили
нулевую установку по дымовой трубе за три квартала от магазина. Когда я
потом стрелял из этой винтовки, менять установку прицела не понадобилось. На
покупку у меня ушло почти все утро, главным образом потому, что очень уж не
хотелось уезжать из Бьютта. Но любовь, как убеждаешься всякий раз,
косноязычна. Монтана меня околдовала. Монтана - это величавость и теплота.
Если б у нее было морское побережье или если бы я мог жить вдали от моря, я
бы немедленно туда переехал и подал бы прошение о разрешении на поселение
там. Из всех штатов этот самый мне дорогой и самый любимый.
почтение генералу Кастеру и Сидящему Быку на поле битвы у Литл-Биг-Хорна
<Место, где в 1876 году вождь индейского племени сиу Сидящий Бык нанес
поражение американскому генералу Кастеру. После одержанной победы индейцы
подверглись еще большему преследованию и разгрому, а остатки их были загнаны
в резервации.>. Вряд ли найдется хоть один американец, у которого не
сохранилась бы в памяти картина Фредерика Ремингтона, где изображен
последний оборонительный бой Седьмого кавалерийского полка. Я обнажил
голову, отдавая дань мужеству этих людей, а Чарли почтил их по-своему, но
тоже с большим уважением.
наших воспоминаниях как страна индейцев, и воспоминания эти не столь уж
давние. Несколько лет назад по соседству со мной жил Чарльз Эрскин Скотт
Вуд, автор "Бесед на Небесах". Я знал его уже дряхлым стариком, но в
молодости, сразу после окончания военной академии, он был прикомандирован в
чине лейтенанта к генералу Майлзу и участвовал в сражениях против индейского
вождя Джозефа. Он очень хорошо помнил эту кампанию, и она оставила у него
очень грустную память по себе. Он говорил, что отступление Джозефа - одно из
самых славных в истории. Вождь Джозеф уводил племя нез персе с женщинами,
детьми, с собаками и всем домашним скарбом за тысячу миль под ожесточенным
обстрелом, пытаясь пробраться в Канаду. Каждый шаг давался им с боем, а силы
в этом бою были несоизмеримые. Кончилось тем, что кавалерийские части под
командованием генерала Майлза окружили отступающих и большую часть
уничтожили. По словам Вуда, это был самый тяжкий долг, который ему пришлось
выполнить, и у него навсегда сохранилось уважение к боевому духу индейцев
племени нез персе.
он. - А при равных силах и равном вооружении нам с ними никогда бы не
справиться. Это были люди, - говорил он. - Настоящие люди.
некоторой небрежностью. Во многих я вовсе не бывал. Может быть, потому, что
обычно они заключают в своих пределах только уникальное, сногсшибательное,
поражающее глаз - самый большой водопад, самое глубокое ущелье, самый
высокий утес, самое грандиозное произведение человека или природы. По-моему,
хорошая фотография Брэди интереснее монументальных скульптур Маунт-Рашмора.
Мы же почему-то прославляем в заповедниках всякие курь¦зы и уродства нашей
страны и нашей цивилизации. По Йеллоустонскому национальному парку можно
судить об Америке не больше, чем по Стране Диснея <Созданный популярным
американским художником-мультипликатором Уолтом Диснеем парк "Диснейленд"
демонстрирует ряд сказочных и псевдоисторических аттракционов.>.
заставило пересечь границу Вайоминга и круто свернуть на юг к Йеллоустону.
Скорее всего, страх перед ближними моими. Мне слышались их голоса: "Ка-ак!
Вы были недалеко от Йеллоустона и не заехали туда? Безумец!" А может быть,
виной тому свойственное нам, американцам, отношение к путешествиям? У нас
разъезжают туда-сюда не столько ради желания повидать мир, сколько для того,
чтобы потом рассказывать о своих поездках. Но каковы бы ни были причины,
приведшие меня в Йеллоустон, я не жалею об этом, ибо иначе мне никогда бы не
узнать о Чарли того, что я знаю о нем теперь.
при въезде, а потом сказал:
ему без всякой надобности. Он уважает право кошек быть кошками, хотя и не
питает к ним особой симпатии. Ему проще свернуть с дороги, чем потревожить
какую-нибудь суровую гусеницу. Больше всего на свете он боится, как бы ему
не показали кролика и не предложили погнаться за ним. Мой Чарли - мирная,
тишайшая собака. Самая большая опасность, которая грозит вашим медведям, это
щелчок по их самолюбию, потому что Чарли не уделит им ни малейшего внимания.
почему-то проявляют нетерпимость к собакам. Какой-нибудь один может выразить
вашему Чарли свою антипатию таким образом: размахнется - бац! - и нет
собачки.
в медвежьем царстве, и я, как старый их поклонник, за себя тоже ручаюсь.
наверно, самые лучшие, я в этом не сомневаюсь. Но у наших медведей они,
наоборот, наихудшие. Не оставляйте на виду ничего съестного. Они не только
воруют, но и весьма критически относятся к тем, кто берется исправлять их
дурные наклонности. Короче говоря, не полагайтесь на умильное выражение этих
мордашек, не то солоно придется. И не пускайте собаку бегать на воле.
Медведи уговоров не слушают.
природа, а что касается дальнейшего, то вам придется принять мои слова на
веру. Подтвердить их я смог бы, только раздобыв какого-нибудь медведя.
медведя, который заковылял наперерез Росинанту, точно собираясь задержать
меня силой оружия. И в эту секунду Чарли будто подменили. Он взвизгнул от
ярости. Губы у него вздернулись кверху, обнажив свирепые клыки, которые не
так-то легко справляются с собачьей галетой. Он истошным голосом выкрикивал
оскорбления по адресу медведя, услышав каковые тот взвился на дыбы и
показался мне выше Росинанта. Я что было силы стал крутить ручки, поднимая
стекла в кабине, потом быстро свернул влево, чуть не задев зверюгу, и
припустил наутек, в то время как Чарли бесновался и буйствовал рядом со
мной, расписывая во всех подробностях, что бы он сделал с этим медведем,
если бы тот попался ему. Я просто в себя не мог прийти от удивления.
Насколько мне было известно, Чарли медведей отроду не видел и всю свою жизнь
проявлял величайшую терпимость ко всему живому. Помимо этого, Чарли - трус,
закоренелый трус, ухитрившийся даже выработать особую технику сокрытия своей
трусости. Но сейчас все его поведение говорило о том, что ему не терпится
выскочить из машины и уложить на месте зверя, вес которого относился к его
весу как тысяча к одному. Понять это трудно.
двойной эффект. Чарли превратился в буйно помешанного. Он прыгал по мне, он
сыпал ругательствами и выл, верещал и взвизгивал. Я и не подозревал, что моя
собака умеет верещать. Где его этому научили? В медведях теперь недостатка
не было, и дорога превратилась в кошмар. Впервые в жизни разумные доводы не
действовали на Чарли, не подействовала и оплеуха. В кабине рядом со мной
метался первобытный убийца, жаждущий крови своего врага, а до сих пор врагов
у Чарли не было. На безмедвежьем отрезке дороги я отворил дверцу кабины,
выволок Чарли за ошейник и запер его в кузове Росинанта. Но легче от этого
не стало. Когда мы поравнялись с новыми медведями, он вскочил на стол и,
пытаясь добраться до них, начал скрести когтями по оконному стеклу. Мне был
слышен грохот консервных банок, которые он сшибал в припадке безумия.