соотношение. Вторая так же неощутимо предустановлена в первом, как для
линии, к которой склонилась другая линия, неощутимо предустановлена точка
далекого с ней соединения. Ложь и заблуждение, т. е. зло, есть только
препятствие к этому соединению или отклонение от него; но оно не есть нечто
самостоятельное, в самом себе замкнутое или цельное, что разрывалось бы
истиной. Истина безотносительна; это есть простое и нормальное
взаимодействие между разумом человека и миром, в котором живет он;
напротив, ложь всегда относительна и частична: именно она относится к
какой-нибудь частной мысли, правильность которой нарушает. Поэтому как мир
целен, так может быть цельное миросозерцанье, т. е, система гармонически
соединенных истин; напротив, ложь не может быть устроена ни в какую
систему, и особенно в такую, в которой и принципы построения были бы
ложные. При всякой попытке создавать непременно ложные мысли и непременно
ложно соединять их, разум почувствует нестерпимое страдание и, -- даже
заглушая его, все-таки не достигнет своей цели, где-нибудь в построение
введет невольно правильность; напротив, создание истинных мыслей и
соединений их в правильную систему всегда доставляло и доставляет разуму
величайшее наслаждение, и оно тем выше становится, чем ближе построяемое им
к чистой и безупречной истине. Это страдание и это наслаждение есть
показатель истинной природы человека; они определяют ее как благую, но
только в первозданном состоянии; напротив, как изменившуюся в истории, они
показывают ее померкнувшей. Вот почему, если в науке или философии мы
иногда находим как будто нечто злое, чему непреодолимо противится наша
природа, мы можем без предварительного исследования думать, что та часть
ее, которая вызывает подобное смущение, содержит в себе нечто ложное. И
более внимательное изучение этой части, изучение способа ее происхождения,
всегда и наверное откроет, что под нею лежит не чистая мысль, но мысль,
искаженная каким-нибудь приведшим чувством, каким-нибудь страхом или
влечением. Так, в упомянутом законе Мальтуса истина только основа его, что
в некоторые времена количество народонаселения увеличивается в
геометрической прогрессии, а количество продуктов производимых -- в
арифметической; но совершенно ложно противоестественное требование, будто
бы рабочие классы должны воздерживаться от браков. Под этим требованием
лежит забота, как бы роскошествующие не потеряли права на роскошь, и страх,
как бы бедные не начали, наконец, умирать с голоду. О первой можно сказать,
что она суетна, о втором -- что он поспешен, потому что иные и более
глубокие законы, законы самой рождаемости, очевидно, оберегают людей от
подобного бедствия; и хотя исторического времени прошло уже достаточно,
чтобы закон Мальтуса начал действовать, однако никогда и нигде еще родители
не начинали пожирать детей своих, не оставались безбрачными, но всегда и
всюду находили пищу себе и детям своим. Чистая же мысль, в абстрактной
своей деятельности, может создать только благое; и всякая наука и
философия, насколько они не изменяют природе своей, -- благи и совершенны
перед человеком и перед Богом. Смешение областей мышления и чувств,
искажение первого вторым или второго первым порождает все зло, какое
когда-либо могло поднимать ропот даже и на свою природу, сетовать на
слишком большую глубину сознания или на неудержимость страстей своих.
Напротив, когда области эти не извращены вмешательством друг друга, они
являются нам как чистые от зла. Рассмотрев первую из них, область мышления,
мы перейдем ко второй. Чувство в первоначальной природе своей стремится ли
к доброму и причиняет его, или оно стремится к злому и ищет его? Вот
вопрос, ответ на который продолжит начатое нами обнаружение первозданной
природы человека. И здесь, опять, разрешение затруднения не может
возбуждать колебаний. Жажда причинить другому зло есть всегда ответная, и
она вызывается уже страданием, перенесенным от другого. Таким образом,
характер дурного чувства так же необходимо вторичен и произведен, как и
характер лжи. Как невозможно представить себе, чтобы первый человек,
взглянув на природу, солгал о ней, так нельзя допустить, чтобы тот же
первый человек, ощутив около себя второго и уже каким-нибудь образом узнав,
что такое боль и страдание, захотел бы его подвергнуть им; чтобы он не
оттолкнул его от дерева, которое грозит его задавить, не предупредил бы его
о глубине воды, в которой сам раз тонул, или не позвал к себе под одинокий
куст во время палящего зноя полудня. И повсюду, как в этих примерах, раз мы
найдем человека не воспринявшим из окружающего или из прошедшего
какого-нибудь зла, мы найдем его природу расположенною только к добру. Оно
есть первое, к чему влечется человеческое чувство, зло же всегда есть
второе и привходящее извне. Чувства внутреннего страдания или внутренней
радости и здесь могут служить такими же верными указателями истины, как в
сфере сознания. Первое смутно и непреодолимо овладевает человеком и
возрастает по мере того, как его душою овладевает зло; напротив, светлая
ясность сопровождает благожелательную жизнь, какими бы физическими
бедствиями она ни угнеталась. Страдание здесь вытекает из несоответствия
зла с человеческою природою, а ясность духа -- из их гармонии. На ответном
происхождении всякого зла основывается и глубокое учение о несопротивлении
ему: действительно, насколько учение это выполняется, настолько выделяется,
исчезая, из жизни зло. Удержание себя от того, чтобы отвечать на зло злом,
подсекает его в корне; оно утишает в отдельных точках ту взволнованность
друг за друга цепляющихся страстей, которою переполнена уже вся жизнь и
оплетена воля каждой личности. Трудное вначале и совершенно незаметное по
своим последствиям, оно с каждым шагом делается легче, и его следствия --
ощутительнее. Страсти, переставая возбуждать друг друга, постепенно
утихают, и каждое причиненное зло, не возбуждая никакого ответа, неизбежно
умирает. Для тех, кто привык думать, что история и вся прелесть жизни
состоит именно из игры страстей и что лучше уже переносить зло, нежели
лишиться его свободной и обольстительной красоты, можно заметить, что
радость ощущения внутренней чистоты своей и ощущения гармонии со своим
духом всей окружающей жизни с избытком вознаградит человеческое сердце за
то утраченное, чем так мучительно и слепо наслаждается оно теперь.
Относительно третьей стороны человеческой природы, воли, вопрос о ее
первоначальной чистоте или испорченности разрешается исследованием:
находится ли она в соответствии с последним великим идеалом, к которому
может стремиться человек, -- свободою. И здесь мысленный опыт дает ясное
разрешение. Свобода есть внешняя деятельность, соответствующая внутренней,
и она является осуществленною вполне, когда первая без остатка есть
следствие второй. Ясно, что, если бы человек мог быть разобщенным с
прошедшим и окружающим, его внешняя деятельность, которая, однако, должна
иметь свою причину, могла бы иметь ее только во внутренней психической
деятельности, т. е. его воля вне посторонних влияний безусловно свободна. В
действительности же, когда он соединен с прошедшим и окружающим, его
внешняя деятельность перестает гармонировать с внутреннею, и притом всегда
в той именно мере, с какою силою действует на него внешность. Это значит,
что умаление человеческой свободы, ее подавленность или извращение, идет не
извнутри его природы, но извне. Страдание, которое всегда сопровождает это
чувство подавленности, и здесь указывает на истинный характер этой стороны
человеческого духа. Истина, добро и свобода суть главные и постоянные
идеалы, к осуществлению которых направляется человеческая природа в главных
элементах своих -- разуме, чувстве и воле. Между этими идеалами и
первозданным устройством человека есть соответствие, в силу которого она
неудержимо стремится к ним. И так как идеалы эти ни в каком случае не могут
быть признаны дурными, то и природа человеческая в своей первоначальной
основе должна быть признана добротою, благою.
мое легко" (Матф., XI, 30), -- сказал Спаситель о своем учении.
Действительно, исполненное высочайшей правды, призывая всех людей к
единению в любви, оставляя человеку свободно следовать лучшему, оно всем
смыслом своим отвечает глубочайшим образом первозданной природе человека и
будит ее снова сквозь тысячелетний грех, который обременил ее игом
тягостным и ненавистным. Покаяться и последовать Спасителю -- это и значит
снять с себя ненавистное "иго"; это значит почувствовать себя так радостно
и легко, как чувствовал себя человек в первый день своего творения. Здесь и
лежит тайна нравственного перерождения, совершаемая Христом в каждом из
нас, когда мы обращаемся к Нему всем сердцем. Нет иного слова, как "свет",
"радость", "восторг", которым можно бы было выразить это особенное
состояние, испытываемое истинными христианами. От этого-то уныние
признается Церковью таким тяжким грехом: оно есть внешняя печать удаления
от Бога, и, что бы ни говорили уста человека, ему подпавшего, его сердце
далеко от Бога. Вот почему всякие утраты и все внешние бедствия для
истинного христианина и для общества людей, живущих по-христиански, -- то
же, что завывание ветра для людей, сидящих в крепком, хорошо согретом и
светлом доме. Христианское общество бессмертно, неразрушимо, настолько и до
тех пор, пока и в какой мере оно христианское. Напротив, началами
разрушения проникнута бывает всякая жизнь, которая, став однажды
христианскою, потом обратилась к иным источникам бытия и жизни. Несмотря на
внешние успехи, при всей наружной мощи, она переполняется веянием смерти, и
это веяние непреодолимо налагает свою печать на всякий индивидуальный ум,
на каждую единичную совесть. "Легенду об Инквизиторе", в отношении к
истории, можно рассматривать как мощное и великое отражение этого
особенного духа. Отсюда вся скорбь ее, отсюда -- беспросветный сумрак,
который накидывает она на всю жизнь. Будь она истинною, -- человеку
невозможно было бы жить, ему оставалось бы, произнеся этот суровый приговор
над собою, -- только умереть. Да этим отчаянием она и кончается. Можно
представить себе тот ужас, когда человечество, наконец устроившееся во имя
высшей истины, вдруг узнает, что в основу устроения его положен обман и что
сделано это потому, что нет вообще никакой истины, кроме той, что спасаться
все-таки нужно и спасаться нечем. В сущности, смысл этого именно
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Корнев Павел
Самойлова Елена