Чтение 28–й страницы книги ~Остров Крым~

-- Во всяком случае, спасибо. Вещи чудесные, подарки и твоем стиле,
элегантно и дорого, подарки богача из высокоразвитого общества. Завтра Вера
ждет тебя к обеду. Угостим своим спецснабжением. Утром к тебе приедет
переводчик или переводчица, с ней или с ним ты сможешь обсудить свою
программу. Тебе, как всегда, будет оказано максимальное благоприятствование,
сейчас особенно, -- тут промелькнула капелька ядку-с. -- Машина в твоем
полном распоряжении. Сейчас я должен идти.

Говорил все это Марлен Михайлович спокойно и, как качалось Лучникову,
слегка печально, надевал по ходу дела плащ и шляпу, укладывал в атташе-кейс
подарки. Протянул руку. В глазах ум и печаль. Увы, как мала отдельная
личность перед неумолимыми чаконами истории.

-- У меня есть несколько пожеланий, Марлен, -- скачал Лучников, приняв
кузенковскую руку. -- Если уж я такая персона грата... Во-первых, мне не
нужен переводчик, переводчица же у меня здесь уже есть. Танька Лунина
отлично переведет мне нее, что нужно. Во-вторых, машина с шофером мне тоже
не нужна, воспользуюсь услугами фирмы "Авис", дерзостно проникшей уже и в
нашу, -- он нажал на "нашу", -- столицу. В-третьих, я хотел бы совершить
путешествие но маршруту Пенза--Тамбов--Саратов--Казань-- Омск--БАМ, причем
путешествие без сопровождающих лиц. Прошу этот вопрос про-вен-ти-ли-ровать,
-- еще один нажим. -- И, в-четвертых, прошу тебя не удивляться и отнестись к
этому вполне серьезно: я хотел бы вместе с тобой посетить нашу масонскую
ложу.

Они посмотрели друг другу в глаза и весело расхохотались. Кажется, все
недомолвки, намеки и подгребки были тут же забыты.

-- Я тебя правильно понял -- спросил сквозь смех Кузенков. -- Ты имеешь
в виду...

-- Да-да, -- кивнул Лучников. -- Финскую баню. Мне это необходимо. Не
могу быть в стороне. Банный период социмперии. Рим. Декаданс. Ты понимаешь?

-- Браво. Андрей! -- Кузенков хлопнул его но плечу. -- Все-таки я тобой
восхищаюсь. Второго такого иностранца я не встречал.

-- А вот тебе не браво. Марлен! -- хохотал Лучников. -- Я тобой сейчас
не восхищаюсь. Сколько же раз нужно объяснять тебе, что я здесь вовсе не
иностранец.

Они стукнули друг друга но плечам. Их шутливые дружеские отношения как
бы восстановились.

Лучников проводил Кузенкова до лифта. Мягкий звонок, стрелка вниз. Лифт
оказался пустым. Лучников вошел внутрь вслед за Кузенковым.

-- На прощание все-таки скажи мне, Марлен, -- скачал он. -- Есть ли
ответ на вопрос полковника Чернока?

-- Нет, -- твердо скачал Марлен. -- Вопроса никто не слышал, ответа
нет.

Вечерняя улица Горького, Пешков-стрит. Проводив Кузенкова, Лучников
медленно пошел вверх к Телеграфу. Впереди за бугром на фоне золотого заката
с крыши уцелевшего еще сытинского дома светилось голубым огнем слово "Труд".
Транспорт разъезжался по всем правилам на фильтрующие стрелки. Огромный
термометр скромно отражал температуру окружающей среды -- просто-напросто +
8°С. Телеграф, экспонируя свой голубой шарик, по-прежнему дерзновенно
утверждал, что земля все-таки вертится, правда, в окружении неких крабьих
клешней, то бишь колосьев пшеницы. Все было нормально и невероятно. На
ступеньках Телеграфа и на барьерах возле сидели и стояли молодчики, среди
которых по-прежнему много было южных партизан. Все они ждали приключений.
Замечательно то, что все их получали. В этом городе, где столько уже лет
вытравляется дух приключения, оно тем не менее живет, ползет но улицам,
лепится к окнам, будоражит УВД Мосгорисполкома, ищет тех, кто его ждет и
всегда находит.

Лучников присел на барьер у Телеграфа возле подземного перехода и
закурил. Окружающая фарца тут же почувствовала виргинский дымок. Братцы,
гляньте, вот так кент сидит! Что за сьют на нем, не джинсовый, но такая
фирма, что уссышься. Штатский стиль, традиционный штатский стиль, долбодуб
ты недалекий. Который час, мистер? Откуда, браток, вэа ар ю фром? Закурить
не угостите? С девочкой познакомиться не хотите? Герлс, герлс! Грины есть?
Что вообще есть? Да вы не из Крыма ли сами? Чуваки, товарищ из Крыма! А
правда, что у нас там по-русски понимают?

Лучников смеялся, окруженный парнями, отдал им весь свой "Camel". Из-за
плечей рослых москвичей все время выпрыгивал какой-то черный десантник. В
глазах у него застыло отчаяние -- невозможно пробиться к чужеземцу.

-- Эй, друг! Эй, друг, послушай! -- Он взывал к Лучникову, но его все
время осаживали, пока он вдруг не повис на чьих-то плечах и не выпалил в
беспредельной тоске:

-- Я все у тебя куплю! Все! Все!

Тут все ребята полегли от хохота, и Лучников смеялся вместе с ними.
Никогда он не испытывал презрения к фарцовщикам, этим изгоям монолитного
советского коллектива, напротив, полагал их чем-то вроде стихийных бунтарей
против тоталитарности, быть может, не менее, а более отважных, чем западные
юные протестанты.

-- А вы. ребята, не знаете такого Дима Шебеко? -- спросил он.

-- Сингер? "С2Н5ОН"? Кто же его не знает! -- уважительно закивала
фарца.

-- Передайте ему, что Луч приехал, -- с многозначительными модуляциями
в голосе сказал он. -- В "Интуристе" стою.

Фарца раскрыла рты да так и застыла в восхищении. Тайна, европейские
большие дела. "Луч" приехал к Диму Шебеке. Дела-а!

Лучников похлопал смельчаков по плечам, выбрался из плотного! кольца и
стал подниматься но ступенькам Телеграфа.

Навстречу ему спускался Виталий Гангут. Вот так встреча! В первый же
вечер в Москве на самой "плешке" встретить запечного таракана,
домоседа-маразматика. Глаза между тем у таракана сверкали, и грива летела
вдохновенно. Лучников слегка даже испугался -- сто лет уже не видел Гангута
в таком приподнятом настроении: вдруг под кайфом, вдруг начнет сейчас с
привычной московской тупостью обвинять в предательстве идеалов юности, что
называется, "права качать"? Раскрылись объятия:

-- Андрюшка!

-- Виталька!

чУДО из чудес -- от Гангута пахло не водкой и не блевотиной, но
одеколоном! Уж не "Фаберже" ли? Кажется, даже подмышки протирал.

-- Андрюха, вот это да! Такой вечер, и ты передо мной, как черт из
табакерки. Все сразу!

-- Что сразу, Витасик? С чем тебя еще поздравить?

-- Да ты не представляешь, с кем я сейчас говорил! Ты просто не
представляешь!

-- С Эммой? С Милкой? С Викторией Павловной?

-- Да пошли бы они в жопу, эти бабы! Благодарю покорно, не нуждаюсь!
Никакой половой зависимости! Я с Осьминогом сейчас говорил! Вот, понимаешь
ли, утром получаю международную телеграмму... нет, ты не представляешь... я
лежу, башка болит, жить не хочется, и вдруг международная телеграмма!

Его просто била дрожь, когда он совал в руки Лучникову дар небес --
"международную телеграмму". Текст послания поразил и Лучникова: "Му frend
Gungut са11 mе аs sооn аs роssiblе Раris hоtе1 Grisоn tе1ерhоn No...
Осtoрus"(3*).

Как же это сразу не связалось, что "осьминог" по-русски -- это и есть
"октопус". Вот так оперативность, выходит, хитренький Джек и в самом деле
Гангута хочет...

Лучников посмотрел на Гангута. Тот вырвал у него из рук телеграмму,
тщательно сложил ее и засунул в задний карман джинсов, должно быть, самое
надежное свое место. Ну что ты скажешь, а? Да-да, тот самый
мощага-американец, с которым ты меня сам когда-то и познакомил... Помнишь,
купались в запрещенном пруду в Архангельском? Хэлоуэй, вот именно.
Мифологическая личность, ей-ей! Он стал колоссальным продюсером. Ну вот,
вообрази: лежу я на своей продолбанной тахте с международной телеграммой.
Лежу весь день, пытаюсь звонить в Париж. Ни реха не получается. Как наберу
международную службу, мой телефон тут же отключается на десять минут. Вот
что делают падлы-товарищи, рех не просунешь за железный занавес. Ну, думаю,
вы так, а мы так: тянусь сюда на ЦТ и прямо так, в глаза, просто-напросто
заказываю: город Парижск, говорю, Парижской области, Французской Советской
Социалистической Республики. Вообрази, соединяют. Вообрази, Осьминог у
телефона. Ждал, говорит, твоего звонка, не слезал с кровати. Вообрази,
Андрюша, сногсшибательные предложения! Шпарит полным текстом -- готовлю,
мол, контракт. Суммы какие-то фантастические, все фантастика... шпарим
полным текстом...

-- На каком языке? -- спросил Лучников. У Гангута рука как раз летела
для вдохновенного внедрения в шевелюру и остановилась на полпути.

-- А в самом деле, на каком языке шпарим? Я ведь по-аглицки-то через
пень колоду, а он по-русски не тянет. Да это неважно. Главное, что понимали
друг друга. Главное -- принципиальное согласие. Вот это я по-аглицки сказал
-- ай эгри.

-- Что же он собирается снимать? -- осторожно спросил Лучников.

-- Да что бы там ни было, любое говно. Надеюсь, не о проблемах ПТУ, не
о БАМе, не о сибирском газе. Я на своей тахте, Луч, столько потенции накопил
за эти годы, даже этого мерина могу трахнуть. -- Он показал на конный
памятник Юрию Долгорукому, мимо которого они в этот момент шествовали. --
Знал, что не бесцельно валяюсь в своей вони. Когда художник лежит на своей
тахте, мир о нем думает. Видишь-- вылежал!

-- Ты думаешь, отпустит тебя Госкино? -- спросил Лучников. Гангут даже
задохнулся от мгновенно налетевшей ярости.

-- Эти трусы, лжецы, демагоги, взяточники, ханжи, дебилы, самодовольные
мизерабли, подонки общества, стукачи, выкидыши сталинизма! -- проорал он в
состоянии какого-то полуразрыва, будто бы теряя сознание, потом осекся,
набрал воздуху полные легкие и закончил почти мягко: -- Буду я считаться с
этим говном.

Они стояли в этот момент возле главного недействующего входа в