прокричал: "И-о-ну... Я знал... Дочь моя... Бог дал-бог взял!.."
это мало успокоило, и она продолжала рыдать, бить себя по голове и вык-
рикивать:
ких дети в Переяславе не встречали. Это был единственный брат их мате-
ри-дядя Ица. Вслед за ним прибежала женщина с пылающим лицом, с засучен-
ными рукавами и с половником в руке. Это была его жена - тетя Сося.
Вместе с ней появилась девочка с розовыми щечками и маленьким ротиком -
их единственная дочка, Хава-Либа, хорошенькая и застенчивая. Кроме них,
сбежались еще мужчины и женщины-ближайшие соседи, и все они стали гово-
рить разом, утешая бабушку Гитл. "Если дочери уже нет в живых, то слеза-
ми тут не поможешь, что покрыла земля - того не вернешь". А детям они
стали выговаривать, что нельзя сваливаться вот так, как снег на голову,
и сообщать людям такие вещи. (Но, бог свидетель, они ничего никому не
"сообщали"!)
ей стороны, тоже стал упрекать внуков в том, что они раньше не зашли к
нему. Если бы они были почтительными детьми, то должны были бы прежде с
ним повидаться, потихоньку переговорить, тогда он осторожно поговорил бы
с бабушкой, понемножку бы ее подготовил, а не так вот с бухты-барахты.
Так поступают дикари!
удар, она набросилась на деда.
ваты? Откуда они могли знать, что ты валяешься где-то там на кожухах и
молишься. Хороша встреча! Подойдите ко мне, детки! Как вас зовут?
гладила, целовала, обливаясь горькими слезами; она уже не дочь оплакива-
ла, а маленьих бедняг сирот. Старуха клялась, что почти знала о смерти
Хаи-Эстер. Уже несколько ночей дочь являлась ей во сне и все спрашивала
о своих детях, понравились ли они бабушке.
пень! Ты же видишь, старый дурень, что бедные дети устали, проголода-
лись, не спали всю ночь. Горе мне, он им еще нравоучения читает! Хорош
дедушка, хороша встреча!
тельность. - Что будет, когда придет мессия. - Дедушкин экстаз
мен.
ческий не смел войти, не смел и не мог, потому что там не было места.
во-первых, сам дедушка, затем его книги - весь талмуд и каббалистические
сочинения, а кроме того, здесь хранились заклады: серебряные ложки, под-
носы, кубки и лампады, медные кастрюли, самовары, еврейские капоты,
крестьянские мониста, свитки и кожухи, главным образом кожухи, бесконеч-
ное количество кожухов.
параличом, она-все же вела дело твердой рукой, держала наличные у себя
под подушкой, никого не подпуская к кассе. Но над закладами властвовал
дедушка. Его делом было принять и выдать заклад. Для того, чтобы запом-
нить, кому какой заклад принадлежит, нужно было обладать головой минист-
ра. Возможно, что дедушка Мойше-Иося и носил на своих плечах голову ми-
нистра, но полагаться на свою министерскую голову он не хотел. Мало ли
что может случиться! И дедушка придумал свою систему: к каждому закладу
он пришивал лоскуток бумаги, на которой писал собственной рукой по-древ-
нееврейски: "Сия капота принадлежит Берлу", или: "Сей кожух принадлежит
мужику Ивану", или: "Сие монисто принадлежит молодке Явдохе". Если же
случалось, что Берл приходил выкупать свою капоту и ему выдавали капоту
какого-то другого Берла, то и здесь дедушка не терялся. Он выносил капо-
ты обоих Берлов и предлагал закладчику узнать свою. Не скажет ведь еврей
о чужой капоте, что она принадлежит ему. Если же с мужиком происходил
подобный случай, дедушка предлагал закладчику указать какую-нибудь при-
мету. Каждый Иван так хорошо знает свой кожух, что какую-нибудь отметину
он обязательно запомнит. Дедушку не проведешь! Однако, несмотря на все
эти ухищрения, между дедушкой и бабушкой все же происходили неприятные
объяснения. Бабушка все твердила:
шешь: "Сия капота принадлежит Берлу", так жалко тебе, что ли, приписать
еще одно слово: "Берлу-заике"? Если ты уж пишешь: "Сей кожух принадлежит
Ивану", то пиши уж его имя полностью: "Ивану Злодию", или: "Сие монисто
принадлежит Явдохе-курносой".
упрям. Именно потому, что бабушка говорила так, он делал иначе. До неко-
торой степени он был прав. Калека, лежит в постели и разрешает себе так
командовать мужем, называть его старым дурнем в присутствии внуков. Он
ведь не первый встречный, а реб Мойше-Иося Гамарницкий, человек, который
день и ночь проводит в служении господу - либо читает священные книги,
либо молится. Он соблюдает все положенные тосты, кроме того, не вкушает
пищи еще по понедельникам и четвергам, а мяса всю неделю в рот не берет,
разве только по субботам да по праздникам. В синагогу он приходит раньше
всех и уходит позже всех. За трапезу садится, когда все уже спят, - и за
это бабушка Гитл сердится на него и ворчит: ладно, о себе она не забо-
тится, она уже привыкла голодать, но ведь детей-сироток нужно пожалеть!
озорник, сорванец, зато хорошая голова. Из него вышел бы толк, если бы
он побольше сидел с дедом в "уединенном покое" среди кожухов, а не бегал
бы с богуславскими мальчишками на Рось смотреть, как удят рыбу, не тряс
бы в лесу дикую грушу, не озорничал бы.
не начитался библии, грамматики, Моисея из Дессау и не набрался всяких
вольнодумных штучек, то он, по справедливости, должен был бы оставить
тебя здесь подольше, и я с божьей помощью сделал бы из тебя доброго ев-
рея. Из тебя вышел бы настоящий хасид, прекрасный каббалист, с огоньком.
А так что из тебя выйдет? Полнейшее ничтожество, бездельник, шалопай,
щелкопер, свистун, отщепенец, лодырь, злодей, выкрест, нарушитель суббо-
ты, черт знает что, еретик, восстающий против бога Израиля!
которого на улице ждут богуславские мальчишки.
близок его сердцу. Однажды Шолом увидел, как дедушка сидел с мешочком
для талеса под мышкой у бабушки на кровати. Он старался подольститься к
ней, тихим голосом выпрашивал побольше денег. Она не хотела давать. Де-
душка, оказалось, выпрашивал эти деньги не для себя, а для бедняков ха-
сидов из своей синагоги. Она же повторяла: "Больше не дам! У нас свои
сироты, их надо жалеть..."
и филактерии, с запрокинутой головой, с закрытыми глазами, будто он на-
ходился в каком-то ином мире. Когда дедушка очнулся, глаза у него блес-
тели, а уродливое лицо казалось не таким уж уродливым. Божья благодать
покоилась на нем... Он говорил сам с собой, улыбаясь в огромные густые
усы:
сюда, дитя мое, присядь, мы поговорим о конце изгнания, о мессии, о том,
что будет, когда придет мессия...
когда придет мессия, с таким воодушевлением, с таким пылом рисовал он
это, в таких ярких красках, что внуку не хотелось уходить; ему невольно
пришел на ум первый и лучший его товарищ Шмулик. Различие между ним и
дедушкой было только в том, что Шмулик рассказывал о кладах, колдунах,
принцах и принцессах,-все о вещах, относившихся к здешнему миру. Дедушка
же пренебрегал всем земным. Он переносился целиком, вместе со своим вну-
ком, который с увлечением слушал его, в иной мир-к праведникам, ангелам,
херувимам и серафимам, к небесному трону, где восседает царь царей, да
будет благословенно имя его... Там были бык-великан с Левиафаном, и дра-
гоценнейшее масло "апарсмойн", и самое лучшее заветное вино. Там правед-
ники сидели и изучали тору и наслаждались господней благодатью и "светом
рая", тем первозданным светом, которого люди оказались недостойны, и по-
этому он был оставлен богом для грядущих времен. И сам всемогущий, бла-
гословенно имя его, в славе и силе своей заботился о праведниках, как
родной отец. И сверху, с небес, спускался точно на то же место, где сто-
ял когда-то храм, новый храм из чистого золота и драгоценнейших кам-
ней-алмазов и брильянтов. Когены благословляли народ, а левиты* пели, и
царь Давид со скрипкой выходил им навстречу: "Радуйтесь, праведные, о
Господе!.."
устремив глаза кверху, а лицо его светилось, и сам он был какой-то нез-
дешний, далекий, из иного мира,