Чтение 28–й страницы книги ~Цитадель~

они разочаровались. Они на ложном пути, в этом все дело. Невозможно любить
саму женщину, можно любить благодаря ей, любить с ее помощью. Любить
благодаря стихам, но не сами стихи. Любить благодаря пейзажу, открывшемуся с
вершины горы. Беспутство порождено тоской, человеку никак не удается
сбыться. Так мучаются от бессонницы, ворочаясь с боку на бок, ища у подушки
щеки попрохладнее. Но стоит прилечь, подушка опять горячая, ее отшвыривают
прочь и снова ищут прохлады. Но откуда ей взяться? Она исчезает от
прикосновения.

Меняют возлюбленных и те, кто видит пустоту в людях; люди и впрямь
пусты, если не стали окном, смотрящим на Господа. Вот почему
посредственность любит только то, что не дается в руки: стоит насытиться --
и становится тошно. Лучше всех знают об этом танцовщицы, которые танцевали
передо мной танец любви.

Я хотел бы помочь стать цельной той, что обирает мир и кормится
репьями, -- истинные плоды протягивают нам из-за предела ощутимого, а здесь
каждый играет свою игру, и стоит ее разглядеть, как остывает сердце.

Но она просыпается, когда от человеческого существа повеет на тебя
безнадежностью. Когда ты не чувствуешь в нем жизненности и видишь его
заблудшей овцой, слабым ребенком или обезумевшей от ужаса лисицей, что
вцепляется тебе в руку, если ты ее кормишь. Разве обидят тебя ее страх, ее
ненависть? Неужели ты оскорбишься злобным словом или укусом? Стоит отвлечься
от слов с их бессмысленным смыслом, как сразу ты ощутишь близость Господа.

Я первый за то, чтобы отрубить обидчику голову, если этого требует мое
чувство справедливости, если мне нанесено оскорбление. Но я неизмеримо
больше лисицы, мечущейся в ловушке, и могу -- нет, не простить, меня не
достигают обиды на вершине моей горы, где я всегда одинок, -- я могу
расслышать в ее бессмысленных воплях глухую безнадежность.

С самой прекрасной, благородной и совершенной из девушек ты можешь
оказаться вдали от Господа. Ее не нужно утешать, собирать, укреплять. И если
она просит тебя позаботиться о ней и целиком принадлежать любви, она
призывает тебя к эгоизму на двоих, который по ошибке зовут светом любви, --
нет, это бесплодный пожар, грабеж житниц.

Я коплю себя не для того, чтобы замкнуть себя женщиной и успокоиться.

Зато распутная, лживая, неверная требует от меня столько сердца, чтобы
ее любить, столько терпения и молчаливости, которые так красноречиво говорят
о подлинной любви, что благодаря ей я начинаю ощущать вкус вечности.

Есть время судить, но есть время сбываться...

А теперь я расскажу тебе, что означает принять человека. Если ты открыл
дверь бродяге, он вошел и сел, не распекай его за бродяжничество. Не суди.
Больше всего он нуждается в приюте -- наконец-то пришел и принес кому-то
груз своей усталости, воспоминаний, свою одышку, наконец-то поставил свою
палку в угол. Ему нужно тихонько посидеть, он глядит на твое спокойное
участливое лицо, не вороша прошлого, своих явных изъянов и бед, потому что
ты его не осуждаешь. Он позабыл даже о костыле, потому что ты не просишь его
станцевать. Мало-помалу он успокаивается, ты наливаешь ему молоко, и он
пьет, отламываешь хлеб, и он ест, и твоя улыбка, обращенная к нему,
становится теплым плащом, словно солнце слепому.

Почему ты решил, что он низок и недостоин твоей улыбки? Почему решил,
что дал ему что-то, если не дал главного -- не принял его? Вот ты принял
смертельного врага, и как благородны теперь ваши отношения! Ты хочешь выжать
из него благодарность тяжестью своих даров? Он возненавидит тебя, если уйдет
обремененный долгами.

LV

Не смешивай любовь с жаждой завладеть, которая приносит столько
мучений. Вопреки общепринятому мнению, любовь не причиняет мук. Мучает
инстинкт собственности, а он противоположен любви. Любя Господа, я, хромой,
ковыляю по каменистой дороге, чтобы поделиться своей любовью с людьми. Мой
Бог не раб мне. Я сыт тем, чем Он оделяет других. Истинную любовь я
распознаю по неуязвимости. Умирающий во имя царства не обижается на него.
Можно жаловаться на неблагодарность одного человека, другого, но можно ли
говорить о неблагодарности царства? Царство создано твоими дарами, и как
жалка будет арифметика, если ты потребуешь от царства возмещения почестями.
Положивший жизнь на возведение храма -- переливает себя в него, он любит
свой храм и не видит от него ни в чем обиды. Настоящая любовь начинается
там, где ничего не ждут взамен. Чтобы научить человека любить людей, нужно
научить его молиться, потому что молитва безответна.

Под личиной любви вы прячете ненависть, вы сделали стойку возле женщины
или мужчины, вы превратили их в свою добычу и, стоя как собака над костью,
ненавидите всех, кто косится на ваше пиршество. Эгоизм насыщения вы зовете
любовью. Как только вам дарят любовь, вы так же, как в ваших фальшивых
дружбах, обращаете свободного и любящего в слугу и раба, присвоив себе право
обижаться. И чтобы заставить его лучше служить себе, казните ежечасным
зрелищем своих страданий. Да, конечно, вы всерьез страдаете. Но именно ваше
страдание и не нравится мне. А что в нем, скажите мне, хорошего?

В юности и я мерил шагами террасу под полыхающими звездами: сбежала
рабыня, которая казалась мне единственным моим лекарством. Я поднял на ноги
всех моих воинов и послал за ней вдогонку. Добиваясь ее, я бросил к ее ногам
не одну провинцию, я заплатил бы ей и собственной жизнью, но, Бог мне
свидетель, я никогда не называл любовью погоню за добычей.

Дружбу я узнаю по отсутствию разочарований, истинную любовь по
невозможности быть обиженным.

Когда приходят к тебе и говорят: "Брось эту женщину, она тебя
обижает..." -- выслушай их со снисхождением и люби ее по-прежнему, ибо кто в
силах тебя обидеть?

Тебе скажут: "Брось ее, ты же видишь, старания твои бесполезны".
Выслушай их со снисхождением и люби ее по-прежнему: ты уже сделал свой
выбор. И если можно украсть полученное тобой, то кто в силах отнять у тебя
тобой отданное?

Тебе скажут: "Здесь ты в долгах. Там у тебя их нет. Здесь смеются над
твоими заслугами. Там почитают их". Заткни уши, зачем тебе арифметика?

Всем ты можешь ответить: "Любить меня -- значит вместе со мной
трудиться".

Вот и в храм вошли только друзья, и несть им числа.

LVI

Я открыл тебе этот секрет и повторяю еще раз: твое прошлое -- это
медленное рождение тебя, точно так же, как все происходящее в царстве,
вплоть до сегодняшнего дня, -- рождение царства. Сожалеть о прожитом так же
нелепо, как мечтать родиться в другом времени, в другом месте, остаться
навсегда ребенком, и этими дурацкими претензиями отравлять себе жизнь.
Только безумец может метаться и скрипеть зубами, глядя в прошлое; прошлое --
гранит: оно было. Прими этот день, он дан тебе, чтобы ты не боролся с
непоправимым. Непоправимое не имеет никакого значения, прошлое никогда
ничего не значит. Ведь не существует цели, которая может быть достигнута,
периода, который завершился бы, эпохи, которая кончилась, -- делят и
обозначают границы только историки, -- так откуда нам знать, о чем стоит
жалеть на этом пути -- пути, который не кончен и никогда не кончится? Смысл
не в том, чтобы нажить запасы, сесть и не спеша ими пользоваться, смысл в
неостывающих стремлениях, пути и переменах. Путь побежденного, что копит
силы под сапогом победителя, удачливее, чем у его хозяина, который
потребляет припас вчерашней победы и близится к смерти.

Ты спросишь меня, к чему же тогда стремиться, если нет никакого смысла
в цели? Я открою тебе тайну, которую прячут нехитрые, заурядные слова,
которую мало-помалу открывала мне мудрость жизни; знай:

приуготовлять будущее -- значит всерьез заниматься настоящим. Тот, кто
устремлен к будущему, а оно не более чем его собственная фантазия, истает в
дыме утопических иллюзий. Подлинное творчество -- это разгадывание
настоящего в разноречивых словах и несхожих обликах дня. Но если ты
пренебрегаешь сегодняшним из-за пустых и вздорных фантазий о будущем, ты --
прожектер, который поверил, будто храм и колоннада возникнут из завитушек
его пера. В мире вымысла нет врагов, но, не встречая сопротивления, как
обрести форму? Вопреки чему потянется вверх колоннада? Одно поколение за
другим выстраивает колоннаду, противясь изнашиванию жизни. Нельзя сочинить
форму, можно ее нащупать, сопротивляясь жизни, которая хочет все сгладить.
Только так рождаются великие шедевры и царства.

Приводить в порядок нужно всегда настоящее. Что толку обсуждать
качество наследства? Ты не можешь предвидеть будущего, ты можешь позволить
ему быть.

Конечно, у тебя будет немало работы, если сегодняшнее станет для тебя
материалом для творчества. Вот и я, например, называю ячменные поля, дома,
горы, коз и овец -- в общем, все, что вижу вокруг, -- обителью, крепостью,
царством. Я превращаю их в то, чем они не были, ощущаю как единство и
целостность, хотя коснись этой целостности разум, он разрушит ее, потому что
бесчувственен, -- так я укрепляю настоящее, так, не жалея сил, поднимаюсь на
гору и складываю пейзаж: в нежной голубой дымке лежат на зеленом полотне
полей, словно пасхальные яички, пестрые города. Моя картина не истинней и не
лживей городов-кораблей, городов-храмов, она просто другая. В моей власти
сделать так, чтобы людская жизнь помогала моей безмятежной ясности.

Знай, подлинное творчество вовсе не предвосхищение будущего, не ловля
химер и утопий, оно -- новая картина настоящего, а настоящее -- всегда
беспорядочная куча самых разнородных вещей и предметов, доставшихся тебе по
наследству, доставшихся не для радости, не для горя, они -- точно такие, как
ты, и они и ты -- есть.

Будущее? Пусть оно, как дерево, тянет вверх одну за другой свои ветви
от настоящего к настоящему, дерево станет сильным и мощным, достигнет