Чтение 28–й страницы книги ~Почтамп~

чтобы не упасть. Так устал, что даже не стригся, носил одни штаны по три
года. Рубашки менял дважды в неделю, а ноги еле переставлял. Его убили.
Ему было 55. Семь лет до пенсии.

-- Не доживу, -- говорил он мне.

Люди либо таяли, либо толстели, становились просто огромными, особенно
в заднице и талии. Вс -- от табурета, от одних и тех же движений, одних и
тех же разговоров. И я такой -- дурнота, боли в руках, шее, груди, везде.
Я спал целыми днями, набираясь сил перед работой. По выходным вынужден был
пить, чтобы забыть обо всем. Пришел я сюда весом 185 фунтов. Теперь же
весил все 223. Двигалась во мне только правая рука.

2
Я вошел в кабинет советника. За столом сидел Эдди Бивер. Клерки прозвали
его Тощий Бобер. У него была заостренная голова, острый нос, остренький
подбородок. Он весь состоял из острых углов. И к тому же сам везде искал
их.

-- Садитесь, Чинаски.

У Бобра в руке были какие-то бумаги. Он их читал.

-- Чинаски, сортировка 23-минутного подноса заняла у вас 28 минут.

-- Ох, кончайте херню нести. Я устал.

-- Что?

-- Я сказал, кончайте нести херню! Давайте, я подпишу все, что надо, и
пойду обратно. Не желаю я этого слушать.

-- Я здесь для того, чтобы проводить с вами разъяснительную работу,
Чинаски!

Я вздохнул:

-- Ладно, валяйте. Разъясняйте.

-- Нам надо выполнять производственные показатели, Чинаски.

-- Ага.

-- А когда вы отстаете от графика, это означает, что за вас сортировать
почту придется кому-то другому. А это означает переработки.

-- Вы имеете в виду, что это я виноват в тех трех с половиной часах
переработки, которые назначают чуть ли не каждую ночь?

-- Послушайте, 23-минутный поднос занял у вас 28 минут. Вот и все дела.

-- Вам виднее. В каждом подносе -- два фута. На некоторых -- в три,
даже в четыре раза больше писем, чем на других. Клерки хватают то, что
называется жирными подносами. Мне это до лампочки. Кому-то надо крутиться
с тяжелой почтой. Однако, вам, парни, известно только то, что каждый
поднос -- длиной два фута, и что его нужно рассовать за 23 минуты. Но мы
же не подносы по ящикам рассовываем, мы рассовываем письма.

-- Нет-нет, эти показатели проверены временем!

-- Может, и проверены. Сомневаюсь. Но если вы засекаете время человека,
не судите по одному подносу. Даже Бэйб Рут иногда лажается. Судите
человека по 10 подносам или по всей ночной работе. Вы же пользуетесь этим,
чтобы прикапываться к тем, на кого у вас зуб.

-- Ладно, высказались, Чинаски. Теперь же я скажу ВАМ: вы
рассортировали поднос за 28 минут. С этого и начнем. ИТАК, если вас
поймают еще с одним медленным подносом, вам придется пройти ПОВЫШЕННЫЙ
КУРС РАЗЪЯСНИТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ!

-- Хорошо, только можно один вопрос?

-- Задавайте.

-- Предположим, мне попадается легкий поднос. Иногда они мне достаются.

Иногда я заканчиваю поднос за пять или за восемь минут. Ну, скажем,
рассортировал я поднос за восемь минут. Если верить провереннной временем
норме, я сэкономил почтамту 15 минут. Так могу ли я взять эти 15 минут,
спуститься в кафетерий, съесть ломтик пирога с мороженым, посмотреть
телевизор и вернуться?

-- НЕТ! ВАМ НАДЛЕЖИТЬ НЕМЕДЛЕННО СХВАТИТЬ СЛЕДУЮЩИЙ ПОДНОС И ПРОДОЛЖАТЬ
СОРТИРОВКУ ПОЧТЫ!

Я подписал бумагу, извещавшую, что со мной проведена разъяснительная
работа.

Затем Тощий Бобер подписал мою увольнительную, записал на ней время и
отправил меня обратно на табуретку рассовывать письма дальше.

3
Но кое-что по-прежнему еще происходило. Один парень спалился на той же
самой лестнице, где попался я. Спалился он там с головой, засунутой под
юбку какой-то девахе. Затем одна из девиц, работавших в кафетерии
пожаловалась, что ей не заплатили обещанного за сеанс орального соития,
предоставленного ею одному общему нарядчику и троим сортировщикам. Девицу
и троих сортировщиков выперли, а общего нарядчика разжаловали в рядовые
надзиратели.

Потом я поджег почтамт.

Меня отправили сортировать бумаги третьего класса, а я курил сигару,
перекладывая пачки почты с ручной тележки, и тут подошел какой-то парень и
сказал:

-- ЭЙ, У ТЕБЯ ПОЧТА ГОРИТ!

Я огляделся. Точно. Язычок пламени начинал подниматься, словно
танцующая змейка. Очевидно, комок горящего пепла с сигары попал туда чуть
раньше.

-- Ох, блядь!

Пламя быстро росло. Я схватил каталог и наотмашь, плоскостью, выбил из
него все дерьмо. Полетели искры. Стало жарко. Как только я погасил одну
стопку, занялась другая.

Я услышал голос:

-- Эй! Огнем пахнет!

-- ТУТ НЕ ОГНЕМ ПАХНЕТ, ИДИОТ! -- заорал я. -- ТУТ ПАХНЕТ ДЫМОМ!

-- Наверное, пора ноги клеить!

-- Так и пошел тогда к черту! -- завопил я. -- ПОШЕЛ ВОН!

Пламя обжигало мне руки. Я должен был спасти почту Соединенных Штатов
- - эту макулатуру третьего класса!

Наконец, я взял его под контроль. Ногой столкнул всю кипу бумаги на пол
и затоптал остатки тлевшего пепла.

Подошел надзиратель, хотел что-то мне сказать. Я стоял с обгоревшим
каталогом в руке и ждал. Он посмотрел на меня и отошел.

Затем я продолжил сортировать по ящикам третьеклассный мусор. Все
сгоревшее откладывал в сторону.

Сигара моя потухла. Я не стал раскуривать ее.

Руки начало саднить, и я сходил к питьевому фонтанчику, сунул их под
воду.

Не помогло.

Я нашел надзирателя и попросил у него увольнительную в медпункт.

Медсестра была та же самая, что, бывало, приходила к моим дверям и
спрашивала:

-- Ну, в чем дело, мистер Чинаски?

Когда я вошел в медпункт, она спросила то же самое.

-- Помните меня, а? -- спросил я.

-- О, да, у вас очень неприятные ночи бывали.

-- Ну да, -- ответил я.

-- У вас в квартире до сих пор женщины? -- спросила она.

-- Ага. А у вас -- до сих пор мужчины?

-- Хорошо, мистер Чинаски, что с вами случилось?

-- Руки обжег.

-- Подойдите сюда. Как вы обожгли себе руки?

-- Какая разница? Обжег и все.

Она мне их чем-то промакивала. Одна ее грудь проехалась по мне.

-- Как это произошло, Генри?

-- Сигарой. Стоял рядом с тележкой третьего класса. Должно быть, туда
упал пепел. Вспыхнуло.

Грудь снова уперлась в меня.

-- Не дергайте руками, пожалуйста!

Тут она возложила на меня весь свой фланг, пока мазала руки какой-то
мазью.

Я сидел на табуретке.

-- В чем дело, Генри? Что вы так нервничаете?

-- Ну... знаете же, как бывает, Марта.

-- Меня зовут не Марта. Меня зовут Хелен.

-- Давайте поженимся, Хелен.

-- Что?

-- Я имею в виду -- когда я смогу снова пользоваться руками?

-- Хоть сейчас, если вам так хочется.

-- Что?

-- Я имею в виду, на рабочем месте.

Она обернула их марлей.

-- Мне уже лучше, -- сказал я ей.

-- Почту жечь нельзя.

-- Это макулатура.

-- Вся почта важна.

-- Учту, Хелен.

Она подошла к своему столу, я -- за ней. Она заполнила мне
увольнительную. В своем беленьком чепчике она выглядела очень мило. Надо
будет придумать, как сюда вернуться.

Она заметила, как я разглядываю ее тело.

-- Ладно, мистер Чинаски, мне кажется, вам пора.

-- Ох, да... Ну ладно, спасибо за все.

-- Это моя работа.

-- Еще бы.

Неделю спустя повсюду висели таблички: НА ЭТОМ УЧАСТКЕ НЕ КУРИТЬ.
Клеркам курить запрещалось, если они не пользовались пепельницами. С
кем-то заключили контракт на производство этих самых пепельницы.
Смотрелись они славно. Причем гласили: СОБСТВЕННОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА
СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. Клерки сперли бльшую их часть.