Чтение 28–й страницы книги ~Мы~

не люди -- а какие-то человекообразные тракторы. Над головами у них хлопает
по ветру белое знамя с вышитым золотым солнцем -- и в лучах надпись: "Мы
первые! Мы -- уже оперированы! Все за нами!"

Они медленно, неудержимо пропахали сквозь толпу -- и ясно, будь вместо
нас на пути у них стена, дерево, дом -- они все так же, не останавливаясь,
пропахали бы сквозь стену, дерево, дом. Вот -- они уже на середине
проспекта. Свинтившись под руку -- растянулись в цепь, лицом к нам. И мы --
напряженный, ощетинившийся головами комок -- ждем.

Шеи гусино вытянуты. Тучи. Ветер свистит.

Вдруг крылья цепи, справа и слева, быстро загнулись -- и на нас -- все
быстрее -- как тяжелая машина под гору -- обжали кольцом -- и к разинутым
дверям, в дверь, внутрь...

Чей-то пронзительный крик:

-- Загоняют! Бегите!

И все ринулось. Возле самой стены -- еще узенькие живые воротца, все
туда, головами вперед -- головы мгновенно заострились клиньями, и острые
локти, ребра, плечи, бока. Как струя воды, стиснутая пожарной кишкой,
разбрызнулись веером, и кругом сыплются топающие ноги, взмахивающие руки,
юнифы. Откуда-то на миг в глаза мне -- двоякоизогнутое, как буква S, тело,
прозрачные крылья-уши -- и уж его нет, сквозь землю -- и я один -- среди
секундных рук, ног -- бегу...

Передохнуть в какой-то подъезд -- спиною крепко к дверям -- и тотчас же
ко мне как ветром прибило маленькую человеческую щепочку.

-- Я все время... я за вами... Я не хочу -- понимаете -- не хочу. Я
согласна...

Круглые, крошечные руки у меня на рукаве, круглые синие глаза: это она,
О. И вот, как-то вся скользит по стене и оседает наземь. Комочком согнулась
там, внизу, на холодных ступенях, и я -- над ней, глажу ее по голове, по
лицу -- руки мокрые. Так: будто я очень большой, а она -- совсем маленькая
-- маленькая часть меня же самого. Это совершенно другое, чем I, и мне
сейчас представляется: нечто подобное могло быть у древних по отношению к их
частным детям.

Внизу -- сквозь руки, закрывающие лицо, -- еле слышно:

-- Я каждую ночь... Я не могу -- если меня вылечат... Я каждую ночь --
одна, в темноте думаю о нем -- какой он будет, как я его буду... Мне же
нечем тогда жить -- понимаете? И вы должны -- вы должны...

Нелепое чувство -- но я в самом деле уверен: да, должен. Нелепое --
потому что этот мой долг -- еще одно преступление. Нелепое -- потому что
белое не может быть одновременно черным, долг и преступление -- не могут
совпадать. Или нет в жизни ни черного, ни белого, и цвет зависит только от
основной логической посылки. И если посылкой было то, что я противозаконно
дал ей ребенка...

-- Ну хорошо -- только не надо, только не надо... -- говорю я. -- Вы
понимаете: я должен повести вас к I -- как я тогда предлагал, чтобы она...

-- Да... ( -- тихо, не отнимая рук от лица).

Я помог встать ей. И молча, каждый о своем -- или, может быть, об одном
и том же -- по темнеющей улице, среди немых свинцовых домов, сквозь тугие,
хлещущие ветки ветра...

В какой-то прозрачной, напряженной точке -- я сквозь свист ветра
услышал сзади знакомые, вышлепывающие, как по лужам, шаги. На повороте
оглянулся -- среди опрокинуто несущихся, отраженных в тусклом стекле
мостовой туч -- увидел S. Тотчас же у меня -- посторонние, не в такт
размахивающие руки, и я громко рассказываю О -- что завтра... да, завтра --
первый полет "[Интеграла]", это будет нечто совершенно небывалое, чудесное,
жуткое.

О -- изумленно, кругло, сине смотрит на меня, на мои громко,
бессмысленно размахивающие руки. Но я не даю сказать ей слова -- я говорю,
говорю. А внутри, отдельно -- это слышно только мне -- лихорадочно жужжит и
постукивает мысль: "Нельзя... надо как-то... Нельзя вести его за собою к I
-- ..."

Вместо того, чтобы свернуть влево -- я сворачиваю вправо. Мост
подставляет свою покорно, рабски согнутую спину -- нам троим: мне, О -- и
ему, S, сзади. Из освещенных зданий на том берегу сыплются в воду огни,
разбиваются в тысячи лихорадочно прыгающих, обрызганных бешеной белой пеной,
искр. Ветер гудит -- как где-то невысоко натянутая канатнобасовая струна. И
сквозь бас -- сзади все время -- --

Дом, где живу я. У дверей О остановилась, начала было что-то:

-- Нет! Вы же обещали...

Но я не дал ей кончить, торопливо втолкнул в дверь -- и мы внутри, в
вестибюле. Над контрольным столиком -- знакомые, взволнованно-вздрагивающие,
обвислые щеки; кругом -- плотная кучка нумеров -- какой-то спор, головы,
перевесившиеся со второго этажа через перила, -- поодиночке сбегают вниз. Но
это -- потом, потом... А сейчас я скорее увлек О в противоположный угол, сел
спиною к стене (там, за стеною, я видел: скользила по тротуару взад и вперед
темная, большеголовая тень), вытащил блокнот.

О -- медленно оседала в своем кресле -- будто под юнифой испарялось,
таяло тело, и только одно пустое платье и пустые -- засасывающие синей
пустотой -- глаза. Устало:

-- Зачем вы меня сюда? Вы меня обманули?

-- Нет... Тише! Смотрите туда: видите -- за стеной?

-- Да. Тень.

-- Он -- все время за мной... Я не могу. Понимаете -- мне нельзя. Я
сейчас напишу два слова -- вы возьмете и пойдете одна. Я знаю: он останется
здесь.

Под юнифой -- снова зашевелилось налитое тело, чуть-чуть закруглел
живот, на щеках -- чуть заметный рассвет, заря.

Я сунул ей в холодные пальцы записку, крепко сжал руку, последний раз
зачерпнул глазами из ее синих глаз.

-- Прощайте! Может быть, еще когда-нибудь...

Она вынула руку. Согнувшись, медленно пошла -- два шага -- быстро
повернулась -- и вот опять рядом со мной. Губы шевелятся -- глазами, губами
-- вся -- одно и то же, одно и то же мне какое-то слово -- и какая
невыносимая улыбка, какая боль...

А потом согнутая человеческая щепочка в дверях, крошечная тень за
стеной -- не оглядываясь, быстро -- все быстрее...

Я подошел к столику Ю. Взволнованно, негодующе раздувая жабры, она
сказала мне:

-- Вы понимаете -- все как с ума сошли! Вот он уверяет, будто сам видел
около Древнего Дома какого-то человека -- голый и весь покрыт шерстью...

Из пустой, ощетинившейся головами кучки -- голос:

-- Да! И еще раз повторяю: видел, да.

-- Ну, как вам это нравится, а? Что за бред!

И это "бред" -- у нее такое убежденное, негнущееся, что я спросил себя:
"Не бред ли и в самом деле все это, что творится со мною и вокруг меня за
последнее время?" Но взглянул на свои волосатые руки -- вспомни лось: "В
тебе, наверно, есть капля лесной крови... Может быть, я тебя оттого и..."

Нет: к счастью -- не бред. Нет: к несчастью -- не бред.

Запись 33-я.

Конспект:

(ЭТО БЕЗ КОНСПЕКТА, НАСПЕХ, ПОСЛЕДНЕЕ.)

Этот день -- настал.

Скорей за газету: быть может -- там... Я читаю газету глазами (именно
так: мои глаза сейчас -- как перо, как счетчик, которые держишь, чувствуешь,
в руках -- это постороннее, это инструмент).

Там -- крупно, во всю первую страницу:

-- "Враги счастья не дремлют. Обеими руками держитесь за счастье!
Завтра приостанавливаются работы -- все нумера явятся для Операции.
Неявившиеся -- подлежат Машине Благодетеля".

Завтра! Разве может быть -- разве будет какое-нибудь завтра?

По ежедневной инерции я протянул руку (инструмент) к книжной полке --
вложил сегодняшнюю газету к остальным, в украшенный золотом переплет. И на
пути:

-- "Зачем? Не все ли равно? Ведь сюда, в эту комнату -- я уже никогда
больше, никогда..."

И газета из рук -- на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю, всю
комнату, я поспешно забираю с собой -- я лихорадочно запихиваю в невидимый
чемодан все, что жалко оставить здесь. Стол. Книги. Кресло. На кресле тогда
сидела I -- а я внизу, на полу... Кровать...

Потом минуту, две -- нелепо жду какого-то чуда, быть может -- зазвонит
телефон, быть может, она скажет, чтоб...

Нет. Нет чуда...

Я ухожу -- в неизвестное. Это мои последние строки. Прощайте -- вы,
неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц, кому я, заболевший
душой, -- показал всего себя, до последнего смолотого винтика, до последней
лопнувшей пружины...

Я ухожу.

Запись 34-я.

Конспект:

ОТПУЩЕННИКИ. СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ. РАДИО-ВАЛЬКИРИЯ.

О, если бы я действительно разбил себя и всех вдребезги, если бы я
действительно -- вместе с нею -- оказался где-нибудь за Стеной, среди
скалящих желтые клыки зверей, если бы я действительно уже больше никогда не