представляете, Лусиа, как было страшно, как все это было ужасно. Мы лежали
на спине, рядом, она меня ласкала совершенно автоматически, меня бил озноб,
а она рассказывала о чем придется: о драке, которая только что случилась в
баре, о бурях, какие бывают в марте... А рыбы сновали туда-сюда, туда-сюда,
и среди них -- одна огромная черная рыбина, самая большая. Туда-сюда,
туда-сюда, как рука толстухи по моим ногам -- вверх-вниз... Так вот что
такое любовь, черная рыбина настырно снует туда-сюда. Образ как образ,
кстати говоря, довольно точный. Повторенное до бесконечности страстное
желание бежать, пройти сквозь стекло и войти в другую суть.
хотят выйти из аквариума, они почти никогда не тычутся носом в стекло.
подвижной перегородкой, которую через какое-то время вынимали, а рыба,
привыкшая жить в своем отсеке, даже не пыталась заплыть на другой край.
Доплывала до определенного места, поворачивалась и уплывала, не зная, что
препятствия уже нет, что достаточно просто проплыть еще немного вперед...
восхищаешься рыбками в аквариуме, а они внезапно взмывают в воздух и летят,
точно голуби. Дурацкая надежда, конечно. Мы все отступаем из страха ткнуться
носом во что-нибудь неприятное. Нос как край света -- тема для диссертации.
Вы ведь знаете, как учат кошку не гадить в комнате? Тычут носом. А как учат
свинью не поедать трюфели? Палкой по носу, ужасно. Я думаю, Паскаль был
величайшим знатоком проблем носа, достаточно вспомнить его знаменитое
египетское суждение.
Орасио -- тоже, но особенно -- Этьен, он не просто вздыхал, но сопел, фыркал
и обзывал глупой. "Какая я невежественная -- до фиолетового", -- подумала
Мага с раскаянием. Всякий раз, когда она шокировала кого-нибудь своими
вопросами, ей казалось, будто на мгновение ее окутывало фиолетовое облако.
Приходилось вдохнуть поглубже, чтобы выбраться из фиолетового, а оно плыло
вокруг фиолетовыми рыбками, рассыпалось на множество фиолетовых ромбов,
превращалось в воздушных змеев на пустоши Поситос, в лето на морском берегу,
в фиолетовые пятна, что появляются в глазах, когда смотришь на солнце, а
солнце звалось Ра, и оно тоже было египетским, как Паскаль. Ее почти не
трогали вздохи Грегоровиуса, после Орасио кто мог волновать, как бы он ни
вздыхал в ответ на ее вопросы, и все равно: на мгновение появлялось
фиолетовое пятно, хотелось заплакать, но это длилось одно мгновение --
только успевала стряхнуть с сигареты пепел, отчего ковры непоправимо
портились, если бы они у нее были.
26
сигарету и снова напевала. Она так устала, что даже не разозлилась, когда не
поняла фразы. А поскольку она не поспешила задать вопроса, как того ожидал
Грегоровиус, то он решил объяснить сам. Мага слушала его словно издали,
сигарета и темнота, окутывавшая комнату, помогали ей. Она слышала отдельные,
не связанные между собой фразы, несколько раз был упомянут Орасио, разлад,
царивший в душе Орасио, бесцельные блуждания по Парижу, которым предавались
почти все члены Клуба, оправдания и доводы для веры в то, что все это может
обрести какой-то смысл. Случалось, что фраза, сказанная Грегоровиусом, вдруг
рисовалась в темноте зеленым или белым: то это был Атлан, а то -- Эстев,
потом какой-нибудь звук начинал крутиться, затем слипался и разрастался в
Манессье, или в Вифредо Лама, или в Пьобера, или в Этьена, или в Макса
Эрнста. Забавно, что Грегоровиус говорил: "...и вот все созерцают эти
вавилонские пути, так сказать, а значит..." -- а Мага видела, как из слов
рождаются сверкающий Дейроль, Бисьер, но Грегоровиус уже говорил о
бесполезности эмпирической онтологии, а это вдруг становилось Фридлендером
или утонченным Вийоном, который прореживал тьму и заставлял ее дрожать,
эмпирическая онтология, голубоватое, словно из дыма, и розовое,
эмпирическая, светло-желтое углубление, в котором мерцали белесые искры.
поспать хоть немного.
под дверью, а может, на поезде едет в Марсель.
за Рокамадуром.
какие-то штуки. Вы сказали: "Париж -- это огромная метафора", а у меня перед
глазами что-то вроде знаков Сутая, все красное и черное.
переменился за те месяцы, что я его знаю. Вам-то, наверное, незаметно, вы
слишком близко к нему и сами в этих переменах существенно повинны.
может быть воду, марихуана, Пьер Булез или рисующие машины Тингели. Он
догадывается, что где-то в Париже -- в одном из его дней, или смертей, -- в
одной из встреч скрывается ключ, который он ищет, ищет как безумный. По
сути, он не осознает, что за ключ ищет, и даже того, что этот ключ
существует. Он только предугадывает его контуры и его лики; в этом смысле я
говорю о метафоре.
классифицировал его как интеллектуала-дилетанта, другими словами,
интеллектуала-любителя, не профессионала. Вы ведь такие там, правда? У себя,
в Мату-Гросу.
страшно информированные., Гораздо более, чем мы. И в итальянской литературе
разбираетесь, например, и в английской. А уж испанский "золотой век" или
французская литература -- просто с языка у вас не сходят. Таким был и
Орасио, с первого взгляда видно. И удивительно, как он изменился за такое
короткое время. Огрубел, достаточно взглянуть на него. Еще не совсем грубый,
но к этому идет.
ключ и начинает понимать, что все это надо искать не в библиотеках. А по
сути дела, вы научили его этому, и он уходит именно потому, что никогда не
сможет вам этого простить.
не можете знать, что является причиной его ухода, разве что решитесь
поверить мне.
полу. -- Я вообще ничего не понимаю. А про Полу -- не надо. Я не желаю
говорить про Полу.
Грегоровиус. -- Разумеется, мы можем говорить и о чем-нибудь другом. Вы
знаете, что индейцы племени чероки все время требовали у миссионеров ножниц
и в результате собрали такую коллекцию, что теперь эта группа населения на
земном шаре имеет, можно сказать, самое большое количество ножниц на душу
населения? Я прочитал об этом в статье Альфреда Метро. Мир полон необычайных
вещей.
занимались любовью с уланами, расквартированными в районе Востока. И чтобы я
не мешал их утехам, меня пускали играть в огромный салон, весь в коврах и
гобеленах, которые привели бы в восхищение и Мальте Лауридса Бригге. На
одном ковре был изображен план города Офир таким, каким он дошел до Запада в
сказках. Стоя на четвереньках, я носом или Руками толкал желтый шар по
течению реки Шан-Тен, через городские стены, которые охраняли чернокожие
воины, вооруженные копьями, и, преодолев множество опасностей, не раз
ударившись головою о ножки стола из каобы, который стоял в центре ковра, я
добирался До покоев царицы Савской и, точно гусеница, засыпал на изображении
столовой. Да, Париж -- метафора. А теперь и вы, мне думается, брошены на
ковре. Что за Рисунок на этом ковре? Ах, украденное детство, а что же еще,
что же еще! Я двадцать раз бывал в этой комнате и совершенно не способен
вспомнить рисунка на этом ковре...
Кажется, на нем два павлина целуются клювами. И выглядит это довольно
неприлично.
27
ее сюда в волосах, на пальто, дрожал тут от нее, смывал ее с себя.
Грегоровиус. -- Они видели их как-то вместе, на террасе кафе, в Сен-Клу.
Одним звездам ведомо, что им всем надо было в Сен-Клу, но так случилось. Они
говорят, Орасио смотрел на нее завороженно, как на муравейник. Вонг потом