поглощенные блюда, отменно приготовленные...
дремлющего подростка, разморенного осенним солнцем. Когда полковник
приблизился к нему, тот открыл глаза, безразлично посмотрел на Шаллера и во
весь рот зевнул. Под глазами мальчика переливались всеми цветами радуги
огромные синяки, и благодушие на лице отнюдь не гармонировало с ними.
улыбаясь.
друг?
как вы вспотели! А курицы не потеют, потому что они в перьях! А откуда у вас
такие мышцы?
у Генриха Ивановича, помочился под дерево, обливая осенние листья.
в шорты. - Ведь это не ваш собственный бассейн! Вы же его не сами строили...
поспешить.
Иванович. - Бассейн действительно не мой... Кто же это вас так побил? -
поинтересовался он, разглядывая лицо мальчика.
набитой физиономией.
девушка.
поедает то, что ты чувствуешь телом... Надеюсь, что мальчику понравилось.
несколько испортилось. Генрих Иванович пока не понимал, почему это
произошло, и стал смотреть на придорожные яблони, роняющие в пыль свои
переспелые плоды.
объезжая куриный выводок. - Роман или поэма?
уставилась на дорогу. Весь дальнейший путь они ехали молча, ощущая какую-то
случайную неловкость, возникшую между ними.
ходили куры.
возвращаясь к ней во всякое свободное от педагогической деятельности время.
За последние недели он еще более осунулся, еще больше засалились его длинные
волосы, особенно слипшись на затылке. Коллеги при встрече с ним отворачивали
головы, пытаясь попридержать дыхание, чтобы не унюхать кислого,
застоявшегося запаха пота, исходящего от слависта. Ученики во внеурочное
время старались не попадаться Теплому на глаза, так как чуяли, что учитель
находится в дурном расположении духа и может огреть своей линейкой по
макушке.
то и дело полоскалась в его желудке.
давал себе отчет, что оно вовсе не помощник, а, наоборот, самый что ни на
есть враг, тормозящий мыслительные процессы.
над чередованием шипящих и пытался уловить смысл гласных, встречающихся по
три подряд во многих словах.
Васильевич.
тогда?
шифр?
рукопись вслух, стараясь нащупать какой-нибудь ритм и с помощью чередования
ударных и безударных слогов поймать разгадку.
мог решить, что учитель тронулся умом, разговаривая с самим собой на
тарабарском языке.
крутимо!..
и соединяющие: как, но, а. Славист не склонен был полагать, что эти слова
могут послужить ключом к разгадке, а считал, что это просто случайные
созвучия, встречающиеся в русском языке и способные увести работу в
тупиковое направление.
квартирку Джерома и показывая мальчику атласы по судебной медицине. Он
наблюдал за реакциями подростка, за всем их спектром, от удивления до
леденящего ужаса. Причем Джером не всегда реагировал так, как предполагал
Гаврила Васильевич. То, что должно было, по мнению учителя, напугать
мальчика, могло вызвать у него улыбку, и наоборот, какая-нибудь незначащая
деталь, например снимок отрубленной кисти грудного младенца, разливала по
лицу ученика мертвенную бледность и вызывала тошноту.
смерти, про появление трупных пятен, про смысл странгуляционной борозды и ее
цветовую гамму. Свои чтения он сопровождал показом иллюстраций и иной раз с
замиранием сердца представлял себе Джерома лежащим на патологоанатомическом
столе с различными насильственными повреждениями.
как он в резиновом переднике колдует над бездыханным телом Джерома, искусно
разделывая его блестящим в свете софитов скальпелем. Зажелтевшая кожа
мальчика покорно расходится под лезвием, обнажая внутренние органы, одетые в
блестящую пленку. Это - сердце, маленькое и холодное, как яблоко в первый
мороз. А вот - печень, не тронутая болезнями, свежая, как у барашка...
составленных бессмысленно привлекательно, и тогда Гаврила Васильевич
открывал глаза и долго думал, уставившись в ночь, уж не провокация ли это,
уж не специально ли ему подсунули эти бумаги, чтобы он сломал себе голову в
бессмысленных поисках разгадки. Может быть, и не существует никакого шифра,
а просто какой-то придурок нащелкал сотни cтраниц глумливыми пальцами?..
исписанных идиотическим текстом, кроется вполне разумное мышление, а может
быть, и великое прозрение.
нервничал, что ему будет не по силам разгадать этот великий ребус, что он
так и останется на веки вечные в этом поганом городишке в своей презренной
должности и никогда более не увидит цивилизованной Европы с ее чистыми
площадями и прозрачными фонтанами. И тогда пустоты Гаврилы Васильевича
заполнялись злобой, и, перед тем как заснуть, он скалил на потолок свои
желтые зубы, глухо завывая и пугая приблудную кошку, ночующую на крыльце.
обвыкшись в учительской квартирке, сам подошел к книжным стеллажам, порылся
между толстыми фолиантами и выудил тонкую брошюру с затертой обложкой под
названием - Его облик".