подкидывают лишнюю кучу фасонного в крахмал? У нас тут свободная страна,
и я скажу этому жирному голландцу, кто он такой есть. Так прямо и скажу.
Самыми простыми словами. Будет знать, как подбрасывать лишку!
мал и подчинился судьбе.
как ни странно, ничуть по ним не соскучился. Не до новостей ему было.
Слишком он устал, измучился, ничего его не интересовало, и однако к кон-
цу дня в субботу, если они в три кончат, он задумал съездить на велоси-
педе в Окленд. Это семьдесят миль, и столько же назад в воскресенье во
второй половине дня, и уж что-что, а отдохнуть перед новой рабочей неде-
лей он не успеет. Было бы легче поехать поездом, но билет в оба конца
два с половиной доллара, а он намерен скопить денег.
обработали двести белых сорочек. Джо управлялся с гладильной машиной -
горячими утюгами, подвешенными на стальной пружине и опускавшимися как
пресс. Он гладил стойку, обшлага, ворот, расправлял их под нужным углом
к сорочке и наводил глянец на манишку. Едва кончив, кидал сорочку на
полку между ним и Мартином, тот хватал ее и "доводил". Иначе говоря,
гладил все, что не накрахмалено.
торных верандах гостиницы, мужчины и женщины в белых прохладных одеждах
потягивали ледяные напитки, умеряли жар. А в прачечной нечем было ды-
шать. Огромная плита раскалялась только что не добела, утюги двигались
взад-вперед по влажной ткани, и над ними клубился жаркий пар. Накал утю-
гов был совсем не тот, что дома у хозяйки. Утюг, который шипит, когда
его тронешь мокрым пальцем, для Мартина и Джо был недостаточно горячий,
их утюги так не попробуешь. Они проверяли утюг, поднося его близко к ще-
ке, и определяли, хорош ли, полагаясь на какое-то таинственное чутье,
которое восхищало Мартина, но оставалось непонятным. Если только что
взятый утюг оказывался чересчур горяч, его подвешивали на железный крюк
и окунали в холодную воду. И опять же тут требовалась безупречная вер-
ность сужденья. Лишняя доля секунды в воде - и неуловимая толика жара
потеряна; а Мартин еще успевал иной раз подивиться развившейся у него
точности, автоматической точности, безошибочной, как у машины.
ности. Весь он, и голова и руки, в непрестанном напряжении - он просто
разумная машина, и все, что делало его человеком, теперь служит этому
машинному разуму. Для вселенной, для ее великих загадок в сознании уже
нет места. Все широкие просторные коридоры мозга наглухо закрыты и запе-
чатаны. Только один уголок души еще отзывается на внешний мир - будто
штурманская рубка, откуда он управляет мышцами рук, десятью ловкими
пальцами да утюгами, что проворно двигаются по своей курящейся паром до-
рожке - столько-то плавных, размеренных движений, и ни единым больше,
такой-то длины размах руки, и ни на волос больше, - по несчетным рука-
вам, бокам, спинам и нижним краям - и аккуратно, чтобы не помять, - отб-
расывает отглаженную сорочку на приемную раму. И, торопливо отбрасывая,
уже протягивает руку за следующей сорочкой. И так час за часом, а между
тем мир за стенами прачечной замирает под пылающим солнцем Калифорнии.
Но в жаркой духоте прачечной работа не замирает ни на миг. Постояльцам
гостиницы, отдыхающим на прохладных верандах, требуется чистое белье.
таких усилий требовала работа, что влагой исходила вся его плоть, все
поры. В море всегда, кроме редких самых напряженных часов, за работой
вполне можно было поразмыслить о своем. Капитану корабля было подвластно
время Мартина, а вот хозяину гостиницы оказались подвластны и его мысли.
Мартин только и думал что о выматывающей душу, изнуряющей тело работе.
Ни о чем другом думать уже не было сил. Он больше не помнил, что любит
Руфь. Она как будто и не существовала - загнанной душе некогда было о
ней вспомнить. Лишь когда он, еле волоча ноги, добирался поздно вечером
до постели или утром за завтраком, она мимолетно возникала в памяти.
взяло зло. И так ясно, чего болтать. За работой они не разговаривали.
Разговоры нарушали ритм, вот как сейчас - Мартин сбился, не провел вов-
ремя, утюгом, и, чтобы вернуться к прежнему ритму, пришлось сделать два
лишних движения.
ло стирать гостиничное белье: простыни, наволочки, покрывала, скатерти,
салфетки. Покончив со стиркой, тут же взялись за фасонное белье. Обраще-
ние с ним требовалось неспешное, искусное, осторожное, и Мартин овладел
мастерством не сразу. К тому же рисковать тут было нельзя. Ошибки конча-
лись катастрофой.
корсета, который можно было спрятать в кулаке. - Подпалишь - двадцать
долларов из жалованья долой.
мание и при этом сочувственно слушал, как ругательски ругается Джо, по-
тея и мучась над красивыми вещичками, что носят женщины, которым не при-
ходится самим их стирать. Для Мартина стирка фасонного белья была как
страшный сон, и для Джо тоже. Фасонное белье пожирало их с трудом сэко-
номленные минуты. Оно отняло у них целый день. В семь вечера они отложи-
ла его и прокатали постельное, скатерти и прочее гостиничное белье. С
десяти, когда постояльцы уже спали, опять потели над фасонным бельем до
полуночи, до часу, до двух. В половине третьего наконец отделались.
всей недельной работой покончили.
спросил Джо, когда они сидели на крыльце и победоносно покуривали. - На-
до, - был ответ.
Хочу обменять книги в библиотеке.
себе знаю. Я вчистую вымотался.
у времени секунды и минуты, ловко избегал промедлений и сокрушал пре-
пятствия, источал неодолимую энергию, - мощный человек-мотор, он рабо-
тал, не щадя сил, все горело у него в руках, и вот теперь, завершив не-
дельный труд, он был в полном изнеможении. Он вконец умаялся, вымотался,
измученное красивое лицо осунулось. Он вяло попыхивал сигаретой, и голос
звучал до странности глухо, бесцветно. Огня, живости - как не бывало.
Жалкая это была победа.
черта мне это сдалось? Бывает, рад бы податься в бродяги. Ихний брат не
работает, а с голоду ж не помирает. Слышь! Сейчас бы кружку пива, да по-
роху не хватает топать за ней в поселок. Ты не дури, оставайся, а книжки
свои пошли срочной почтой.
вовсе замученный, газету и то читать сил нет. Раз было захворал я тифом.
Два месяца с половиной в больнице отлежал. И никакой тебе работы. Во бы-
ла красота.
пошел выпить кружку пива, решил Мартин, но прошагать полмили, лишь бы в
этом удостовериться, слишком длинное путешествие. Он скинул башмаки, лег
на кровать и попытался сообразить, что делать дальше. За книгу и не
брался. Такой он был измочаленный, даже в сон не клонило и он лежал,
оцепенев от усталости, почти без мыслей, до самого ужина. Джо к столу не
явился, и лишь когда Мартин услышал слова садовника, мол, Джо видать,
загулял в баре, он понял, что к чему. Сразу после ужина он лег спать, а
поутру решил, что отдохнул на славу. Джо все не возвращался; Мартин раз-
добыл воскресную газету и улегся в тенистом уголке под деревьями. Он и
не заметил, как прошло утро. Спать он не спал, и никто его не тревожил,
а меж тем газета осталась недочитанная. Он опять взялся за нее после
обеда, и тут его сморил сон.
лесе, разбирал грязное белье, а Джо, крепко обвязав голову полотенцем,
со стонами и проклятьями запустил стиральную машину и перемешивал жидкое
мыло.
боты, должен выпить, хоть тресни.
позднего вечера при электрическом свете, завершилось победой в субботу в
три часа дня, и Джо вкусил свой миг убогого торжества, а потом его опять
потянуло искать забвения в ближнем кабаке. Мартин и это воскресенье про-
вел как первое. Спал в тени деревьев, с трудом, бесцельно проглядывал
газету, не один час провалялся так, ничего не делал, ни о чем не думал.
Слишком его сморило, и никакие мыслей не было, одно лишь недовольство
собой. Он был сам себе противен, словно что-то в нем подгнило или вылез-
ла наружу какая-то сидевшая в нем мерзость. Божественный огонь в нем
угас. Честолюбие притупилось, Мартин уже не ощущал его уколов, не хвата-
ло жизненной силы. Он был мертв. Казалось, мертва душа. Он обратился в
скотину, в рабочую скотину. Стал слеп к красоте солнечных лучей, проск-
возивших зеленую листву, и глух к лазури небосвода, которая, бывало, на-
шептывала ему о просторах вселенной, о тайнах, трепетно ждущих - когда