расположенную недалеко от Богородского кладбища, рассчитывая там встретить
кого-нибудь из своих.
валяющемся у входа и в особом смраде, который получался из тонкого смешения
запаха близь расположенных могил и винных паров. В остальном пивная была
ортодоксальна:
разорванные песни.
на этот раз никого не было, но вдруг Извицкий радостно указал... на одиноко
стоящего у столика... наглеца по отношению ко всему земному - Таню. Он был
один, без остальных бродячих философов.
Таню по головке. И сама Анна любовно посмотрела на него, словно сквозь
Танино лицо светилось, правда чуть ощеренное, само абсолютное спасение.
солнышко. - Только я один. Пью пиво с Ним. С мистером Икс*...
голубыми, преданными, не то Рафаэлевскими, не то собачьими глазками.
на удовольствие. Анна даже чувствовала прикосновение чего-то сексуального.
От черной и многозначительной земли. Поэтому по белой, нежной и такой
чувствительной ножке пробегали знакомые, мутящие токи.
оказались одни, в комнате, где жила Анна. Анна знала, что Извицкий сильно
любил (или любит?) ее; но знала так же, что не было более подземного в
сексуальном отношении человека, чем Извицкий.
Казалось, сама ее кожа источала облако нежности; а дрожь в голосе зазывала
внутрь. И Извицкий опять - как было уже давно, летом, за Москвой - не
устоял. Точно поддавшись воздействию какого-то одурманивающего поля, он стал
целовать полуобнаженную Анну как целуют цветок...
воображении, которое подстегивало чувственное наслаждение и вливало в него
"бездны", плыло нечто темное и мертвое. Тем не менее оно, это темное и
мертвое, вызывая в душе мракобесный визг, до пота в мозгу усиливало страсть
и оргазм... Анна только стонала: "мертвенько... мертвенько... мертвенько" и
дергалась тельцем.
мучительностью и крайним отчуждением. Ласки еще не были окончены, как вдруг
Извицкий захохотал. Его хохот был совсем больным и точно разговаривающим со
стенкой.
только что обладал. По его лицу, сбросившему мягкость удовлетворения, было
видно, что он как-то изумлен происшедшим и особенно изумлен видом Аниного
тела. Вместе с тем чувствовалось, что между ним и Анной возникла какая-то
невидимая, но действенная преграда. Вдруг, слабо улыбнувшись, Извицкий стал
гладить свою грудь, точно вымаливая у нее прощение. Страшная догадка
мелькнула в уме Анны. - Ты ревнуешь себя ко мне! - воскликнула она.
сексуален.
и мужчине. Но ни то, ни другое не захватывало его полностью. Он искал
"своего" секса, который пожрал бы все подсознание, не оставив ни одного
подземного ручеечка.
миром.
ниточке секса.
быть,
время чувственная энергия была направлена только на эти ничтожные существа.
воображения; населял свою постель всеми представимыми и непредставимыми
чудовищами: Гаргонна с поэтическим даром Рембо; некий синтез Чистой Любви и
Дьявородицы; сексуализированный Дух; змея с нежной женской кожей и душой
Блока - все побывали тут. Это примиряло с жизнью, но не более; параллельно
шли контакты и на внесексуальном метафизическом уровне.
сдвигов в душе, но получилось так, что этими сдвигами воспользовалась
скрытая, подсознательная эротическая энергия. Но все произошло как-то
удивительно органично и естественно.
том, что сексуальная ярость и глубина ее проникновения у него увеличивается,
чем ближе к "я" предмет любви. Кроме того, он стал замечать, что его, чаще
спонтанные, прикосновения рукой к собственной коже (будь то на груди или на
другой руке) вызывают в нем какую-то особенную сексуальную дрожь. Это
ощущение было совсем иного качества, чем если бы его кожи касалась чужая
(скажем, женская) рука. В этой дрожи заключалось что-то до боли интимное и
непосредственное. Как будто рушилась какая-то завеса.
чувственным, но и с духовным объектом любви. Он все время сдвигался в
сторону самого субъективного и родного, то есть в конечном счете в сторону
собственного "я".
любви с обычной, "реальной" женщиной как бы подставлять (хотя бы частично)
свое "я" в ее тело. От успеха этой операции в значительной мере зависела
мера возбуждения. Ему все чаще и чаще необходимо было или найти в женщине
себя или (без этого вообще не обходилось) допустить подлог с помощью
воображения.
таинственно спала и он явственно увидел за ней свой истинный объект любви -
самого себя.
ночи: в воображении предстал он сам - родной и невероятный - и именно туда,
к этому образу ринулась эротическая энергия. Даже сердце его забилось от
какого-то чудовищного восторга. "Вот она, вот она - любовь! - мысленно
возопил он, чуть не рухнув на колени. - Самый родной, самый близкий, самый
бесценный...
зеркало, Извицкий вздрогнул: по его лицу пробежала судорога какого-то
черного сладострастия. Инстинктивно он дотронулся до щеки рукой и тотчас
отдернул ее: пальцы пронзил жар нечеловеческой любви, они дрожали и точно
тянулись утонуть в лице, объять его изнутри.
нежности к себе тело, казалось, отвечало на этот вопрос. Ум мутился, дрожь
проходила по членам, со сладостным ужасом он смотрел на собственную руку,
которая казалась ему теперь желанней и слаще ручки самой утонченной
сладострастницы. Да и качество было другое; "ведь это же моя рука, - стонал
он,
субъектом и предметом любви; тот кто любил и любимый сливались воедино;
между ними не было расстояния; та же кожа любила и была любима самой же;
"нечего и выдумывать про обладание, - дрогнуло у него в душе, - оно всегда с
тобой... ибо ты и твоя любовница - одно и тоже"...
внешним, с помощью воображения. Это было самое простое и верное, так как
тогда - в сознании
Кроме того, имелись дополнительные, не менее драгоценные возможности:
зеркало, фотографии, созерцание невидимых частей тела и наконец совсем
особенное состояние неги, когда не нужно было представлять себя, а чистое,
без воображения и созерцания, самобытие как бы нежило самое себя.
Существование, все тело, все его токи, не разделяясь, словно целовались сами
с собой. Последним путем можно было ежеминутно, ежечасно, ежедневно
совершать с любимым, с собой тысячи невидимых, нежных, тонких микрополовых
сближений.
же предвидел все возможности. Это не обязательно был онанизм. Вскоре
Извицкий, например, выработал потаенную, психологическую технику общения с
женщиной (или с мужчиной), когда она (или он) являлась только голым
механизмом удовлетворения, а страсть, воображение, любовь и т.д.
направлялись лишь на себя.
призрак женоподобия. Все же, как ни была преображена природа, она упорно