несчастную АлTнушку, я ломаю ей зубы, она падает, я стреляю ей в грудь,
раз, перевожу затвор, и ещT раз. Пули пропарывают еT, для неT это смерть,
огромная, вечная, она, маленькая, и жила-то совсем немного, я поднимаю
голову, сбоку гремит выстрел, это Варвара, а я не вижу, куда теперь
стрелять, кругом чTрные стволы деревьев, Василий быстро уходит, утяче
переваливаясь, мелькая за стволами, на северо-запад, куда ушла снегурочка.
Якова, он хрипит, лицо его разорвано наискось, из вздувшейся полосы течTт
темнеющая кровь. Пока я отсасываю и выхаркиваю еT в снег, приходит Варвара.
Она плачет, не в голос, как сельские бабы, а без воя, лишь всхлипывая, и
плача, она опускается возле Якова на снег и тоже начинает отсасывать кровь,
командир вздрагивает и хрипит, роя руками снег, ледяными своими когтями
снегурочка разорвала ему глаз, а самое главное - яд, Яков отравлен, он
теперь умрTт.
сдвоить. Проклятая сука, она убьTт нас, всех, убьTт нас, сука.
хрипло и неровно, голоса моего не слышит. Варвара собирает снег с кровью
снегурочки и бросает его в костTр, как она, наверное, маленькая, стискивает
челюсти вдалеке, как ей больно, крошке, раненую ножку рвTт адский огонь.
Подожди, зайчик, поволокут ещT тебя черти по скользкой от крови земле,
быстро-быстро, за ноги, за руки, за волосы, разденут и голую окунут в
кипяток, окунут и вынут, окунут и вынут, кожу будут срывать, как туалетную
бумагу, ты не верь, зайчик, что чертей не бывает, ты ещT покричишь, когда
они тебя в крови твоей мучить начнут, ты знаешь, что они с тобой делать
начнут, знаешь, и ты боишься этого, я же знаю, что очень боишься.
слушаются его, он только тужится и хрипит, тяжело закрывает глаза, лицо его
кривится от муки, пульс совсем слабый, наконец он снова теряет сознание и
лежит пластом, потом вдруг, в третьем часу ночи, у полупогасшего костра
вскидывается и ревTт, вместе с рTвом вырываются слова, он рвTт у себя на
груди одежду, словно она мешает ему говорить.
Догнать, падло... Приказываю... Василий... Ты что, Василий... ВперTд,
братцы... Там, впереди... Нельзя допустить... Ты, слушай, твою мать...
Илья, родной, - хватает он меня своей железной рукой за ворот, притягивает
к себе, горячее дыхание опаляет мне лицо, - Она же знаешь... Куда идTт...
Там, твою мать... Нельзя допустить... Сдвоила, твою мать... Как худо...
Больно! - вдруг дико рычит он, оскаливая зубы, - Больно, Илья!.. Убей меня!
Это приказ... Ты понял приказ, мать твою!.. Под трибунал пошлю! Если не...
Под трибунал... Варя... Добей, родная... Нельзя вам ждать... Там... Объект
номер один...
объект номер один! Господи!
бросай, Илья... Там, на северо-запад... Объект номер один... Я сразу
понял... Не имел права... Думал, справимся... Больно, Илья! Варька,
стреляй!.. Стреляй, родная, добей!... - он отталкивает меня, так сильно,
что я падаю в снег. Варвара возится с пистолетом. Яков замечает его в руках
Варвары и перестаTт хрипеть, только набирает пригоршню снега и суTт себе в
рот. Глаза его смыкаются.
выплTскивая из пробитой головы немного крови, я встаю и забрасываю снегом
костTр. Вместе мы оттаскиваем тело Якова в сугроб. Варвара всT время
пытается вытереть слTзы, закусив посиневшую без крови губу. Она не может
по-настоящему заплакать.
находим Василия, там, где закончился его путь, лежащего в провалившемся
насте, как в саркофаге, весь снег вокруг него запятнан остывшей кровью,
горло разорвано, и ты, Василий, и ты еT не взял, любого зверя мог ты взять,
один на один, вцепившись мTртвой хваткой в горло, днями и ночами не сходя с
кровавого следа, никто не мог уйти от тебя, и она не ушла, она повернула и
убила тебя, тебя, врождTнного охотника, различавшего снег на запах, возраст
дерева на слух, никогда не узнаем мы теперь, как ты умер, как она обманула
тебя, мы закапываем тебя в снег и клянTмся, что принесTм в это место еT
почки, ты всегда ел почки сырыми, Василий, жди нас тут, мы скоро вернTмся,
жди нас, друг.
адский огонь, новый день выдаTтся пасмурным, и это еT последний день. Я уже
давно не вижу еT, не знаю, о чTм она думает, что видит перед собой,
настолько глубоко ушла она во мрак своей нежити, куда нет доступа даже мне,
несчастная Катя, девочка с длинной мягкой косой, неужели это ты?
замечаю маленькую фигурку, она мучительно хромает пологим белым склоном
берега, проваливаясь в глубокий снег. На мгновение мне даже становится еT
жалко, всT-таки она тоже живое существо, которое уже обречено умереть, да
ещT и маленькое, раненое, несчастное.
и отчаянно перебирая ногами, я добираюсь до места, больше присыпанного
снегом, где потолще, и валюсь грудью на винтовку, чтобы уменьшить давление
на лTд. Варвара с руганью выбирается из провалившейся под еT коленом
впадины и ползTт дальше, с треском поверхность льда уходит под ней в тTмную
глубину воды, она снова выныривает, я хватаю ремень еT винтовки, тяну на
себя. И тут я чувствую, как мороз въедается в кожу, и понимаю, что это
ловушка, я тяну изо всех сил, но мне уже не вырвать ноги Варвары из
вцепившегося в них льда, лTд ломается, хрустит, но крепче сжимает хватку,
Варвара дико визжит от боли, колотит по нему руками, бросив оружие, лицо еT
всT в поту, рот приоткрыт, почему я должен видеть, как она умирает, я не
хочу, но я должен тянуть до последнего, пока есть хоть крошечный шанс
вытащить еT, она взвизгивает, сдавленно, от ломающей еT тело тисочной
пытки, это лTд встаTт снизу, из воды, Господи, неужели она смогла
остановить целую реку? ЛTд встаTт, ломаясь и пронзительно скрипя, лTд
плачет и воет, поднимаясь со дна ввысь, белые горы вздымаются под нами, нас
несTт ввысь, и Варвара рвTтся из моих рук, вжимая голову в плечи, она
прокусывает свои губы, которые не могла прокусить тогда, у догоравшего
костра, кровь хлынула у неT изо рта, это конец, еT раздавило, я видел, как
еT раздавило, я же смотрел ей прямо в лицо. ВсT, мне не нужны больше твои
безжизненные ледяные руки, женщина, я встаю, я не желаю больше ползти, как
червь, я встаю и смотрю на снегурочку, она остановилась на вершине склона,
она же не может морозить на ходу. Винтовка лежит у моих ног, со звериным
рычанием я рву на себя ремень оружия и бросаюсь вперTд, бешено хрипя,
карабкаюсь обледеневшим склоном вверх, и там, наверху, передо мной
открывается долина, поросшая молодой сосной, и я вижу объект номер один:
что-то наподобие огромной чTрной косой эстакады, уходящей в землю, еT
окружает бетонная стена с колючей проволокой наверху, башни с пулемTтами,
часовые, идиоты, хочется заорать мне, что ей ваши пулемTты, что ей ваша
проволока, ей же не надо внутрь, так-то вы охраняете объект номер один,
бога душу вашего мать!
моя девочка, мягкая длинная коса, пионерка моя с робкой детской улыбкой на
губах, я знаю, ты села где-то в снег, сожмурившись от боли, сжав кулачки,
ты приоткрыла рот, нет, ты не сделаешь этого, где же ты, дай мне найти
тебя, ах проклятые сосны, в которых потерялся твой след, дай же мне найти
тебя, а прострелю тебе грудь, нет, я прострелю тебе лицо, ты вздрогнешь,
как сладко ты вздрогнешь, в последний раз, откроются твои глаза, высохнут
твои слTзы, я прострелю тебя навылет, я всуну дуло в твой рот, я переведу
затвор, я хочу, чтобы голову тебе выбило, ласточка моя, чтобы проломило,
стукнуло в древесину, чтобы чистый, пронзительный свист серебра проколол
тебя, чтобы ты вздрогнула и затихла, это не стыдно, вздрогнуть, потому что
вздрогнешь ведь уже не ты, труп твой вздрогнет и начнTт дTргаться, мTртвое
тело, да что я тебе говорю, ты и сама всT понимаешь.
колено, тебе больно, слTзы текут по щекам, я не знал, что ты до сих пор
можешь плакать, ты видишь меня, я пришTл тебя прикончить, ты еле слышно
хрипишь, я знаю, тебе больно, не плачь, сейчас всT кончится, смотри, вот
винтовка, возьми еT в рот, вот так, возьми еT в рот, я слышу, как зубки
твои стучат по железу, думаешь - не выстрелит? Пошире открой глаза, они не
так уж и темны, они светлее, чем казалось, перестань дрожать, бах! Вот ты и
вздрогнула, руки разжались, струйка крови изо рта, о, как быстро светлеют
твои глаза, как небо после уходящей грозы, вот и кончился твой путь,
ласточка, всT уже позади.
Маленькая мTртвая девочка с передавленной шеей и простреленным коленом,
пионерка Котова Катерина превратила железо в хрупкое стекло, понизив
температуру до космического нуля. Под собственной гигантской тяжестью
рушится оно, земля проваливается вниз, отверзая под собой дикую бездну.
Адский пламень восходит к небу, за грехи наши, адский пламень поджигает
остывшее солнце, летним зноем пылает оно над цветущими белыми садами нашей
юности, на трибуну поднимается товарищ Сталин, в белом кителе, такой, каким
ты видела его на дне облачных рек, раскрываются двери, дети бегут подарить
ему цветы, пионерка в белой рубашке и синей юбочке дарит ему цветы, дарит
ему белые цветы, светлы и ясны еT глаза, твои глаза, он узнаTт в замершей
от волнения девочке тебя, глядевшую на него с облаков, он улыбается тебе,
склоняется и целует тебя в губы, о, как нежны они, твои любящие детские
губы, как сладки, словно сахарной пудрой посыпали их цветущие белые сады,
сонные сады, и, поцеловав тебя, он выпрямляется, улыбнувшись, машет рукой,
Каменистый Артем
Каменистый Артем
Орлов Алекс
Куликов Роман
Орлов Алекс
Распопов Дмитрий