словно каждая из них умирала в одиночку? На лицах окружавших ее
людей Лилиан читала жажду сенсации, тайную жажду. Для них
смерть была развлечением. Они наслаждались ею не в открытую, а
тайно, маскируя свои чувства лживым сожалением, лживым испугом
и удовлетворением, что сами остались целы.
сам вывел машину на дистанцию. Клерфэ едет. Он продолжает
участвовать в гонках.
изменились лица людей. Они вдруг почувствовали облегчение:
кому-то удалось спастись, кто-то проявил мужество, не дал себя
сломить, едет дальше. И каждый из зрителей ощутил в себе
мужество, словно он сам сидел за рулем в машине Клерфэ. В
течение нескольких минут вертлявый иголо казался себе героем, а
изнеженный дамский угодник ощущал себя храбрецом, презирающим
смерть. И секс -- спутник любой опасности, при которой сам
человек не испытывает опасности -- гнал адреналин в кровь этих
людей. Вот ради чего они платили деньги за входные билеты.
Она ненавидела всех этих людей, каждого из них в отдельности;
она ненавидела мужчин, распрямлявших плечи, ненавидела женщин,
которые, бросая взгляды исподтишка, давали выход своему
возбуждению. Она ненавидела волну сочувствия,
распространявшуюся вокруг, ненавидела великодушие толпы, от
которой ускользнула ее жертва и которая решила переключиться на
восхищение. Она почувствовала ненависть и к Клерфэ; она знала,
что это реакция после внезапного испуга, и все же она
ненавидела Клерфэ за то, что он участвовал в этой дурацкой игре
со смертью.
вспомнила о Волкове. И вдруг она увидела Клерфэ. Увидела его
окровавленное лицо, увидела, как его вытаскивают из машины и
что он с трудом держится на ногах.
стоял рядом с Клерфэ.
Пришлось держать руль одной рукой. Но машина в порядке. Теперь
поедешь ты.
вперед.
случилось.
присел на какой-то ящик.
конца.
бинт и завяжите плечо. На всякий случай надо его склеить.
только опять сядет за руль.
сошел с дистанции. Не обжег, говорю я вам, а сжег.
и опустошенным. Врач туго забинтовал ему плечо эластичной
повязкой. не надо было ехать осторожнее, -- думал Клерфэ. --
Превысить скорость, данную людям, еще не значит стать богом.
Говорят, что только человеческий мозг способен изобрести
средства, с помощью которых человек превосходит свою
собственную скорость. Это неправда. Разве вошь, забравшись в
оперение орла, не превосходит сама себя в скорости?
и она увлекла за собой небольшое деревце. Я ударился о руль.
Чертова неудача.
не полетели к дьяволу. Старуха цела. Мало ли кто еще выйдет из
игры! Ведь гонки не кончились.
части, которые механики сняли с машины. . уже слишком стар, --
думал он, -- мне здесь не место. Но что я вообще умею делать,
кроме этого?
Гром и молния! Вон он едет, этот чертов сын! Но ему уже не
нагнать. Мы слишком отстали.
вдруг пустился в пляс.
минуты! Пресвятая мадонна, храни его!
каждым кругом.
тренер. -- Я готов его расцеловать. Золотце мое! Он едет в
среднем со скоростью почти девяносто километров! Рекорд для
такой дороги!
Клерфэ не хотел завидовать его удаче, он почувствовал горечь.
Шестнадцать лет разницы давали себя знать. Правда, так бывало
не всегда. Караччола даже со сломанным бедром, испытывая
нечеловеческую боль, обогнал значительно более молодых
гонщиков-рекордсменов; Нуволари и Ланг показали после войны
класс, как будто они помолодели лет на десять; но в свое время
каждый гонщик должен уступить место другим, и Клерфэ знал, что
ему уже осталось недолго. В этом и заключалась трагедия
спортсмена: если ты вовремя не умрешь, тебе суждено тянуть
обычную лямку.
держим третье и четвертое места! -- кричал тренер. -- Если с
Торриани что-нибудь случится, вы сможете его сменить?
тренер. ока они еще спрашивают меня, -- подумал он. -- Но скоро
уже перестанут.
сказал он.
Торелли заело тормоза. Храни Вебера и Торриани! Пусть у Бордони
продырявится бак!
удивительно набожным, правда, на свой лад; но стоило гонкам
кончиться, как он опять начинал богохульствовать.
Торриани всем туловищем лежал на руле.
больше ехать? Что случилось? Вытаскивайте его! Клерфэ!
Пресвятая мадонна, матерь всех скорбящих, у него тепловой удар!
И когда? Весной! А вы можете ехать? Машина...
финиша! Впереди Вебер. Он обогнал вас на две минуты. Мы можем
потерять еще пять минут, это не играет роли. Все равно вы
будете третьим! Скорее! Садитесь!
Третье место -- больше нам ничего не надо! И пусть у Бордони
спустит камера, совсем немножко!
плече можно вынести. Куда страшнее висеть на кресте в
концентрационном лагере. Когда-то я видел мальчика, которому
эсэсовцы высверлили здоровые зубы до самых корней: они хотели,
чтобы мальчик выдал своих друзей. Но он их не выдал. Впереди
Вебер. Не все ли равно, с какой скоростью я буду ехать. Нет, не
все равно. Что-то крутится перед глазами. Проклятый
акселератор, я должен на него нажать!