одну буханку и небольшое колечко копченой колбасы.
они одеты в жалкие отрепья и предлагают на обмен только мелкие безделуш-
ки, которые они режут из дерева или же мастерят из осколков и медных по-
ясков от снарядов. Конечно, за эти вещицы много не получишь, хотя на них
потрачено немало труда, - в последнее время пленные стали отдавать их за
несколько ломтей хлеба. Наши крестьяне прижимисты и хитры, они умеют
торговаться. Вынув кусок хлеба или колбасы, они до тех пор держат его у
самого носа пленного, пока тот не побледнеет и не закатит глаза от соб-
лазна. Тогда ему уже все равно. А они прибирают подальше свою добычу,
медленно, с той обстоятельностью в движениях, которая свойственна
крестьянам, затем вынимают большие перочинные ножи, неторопливо, степен-
но отрезают себе из своих запасов краюху хлеба и, как бы вознаграждая
себя, начинают уминать ее, заедая каждый кусок кружочком твердой, аппе-
титной колбасы. Когда видишь, как они чревоугодничают, начинаешь ощущать
раздражение, желание бить их по твердым лбам. Они редко делятся с това-
рищами: мы слишком мало знакомы друг с другом.
жутся как больные аисты, как огромные птицы. Они подходят к самой ограде
и прижимаются к ней лицом, вцепившись пальцами в проволоку сетки. Неред-
ко они стоят большими группами. Они дышат запахами, которые приносит ве-
тер из степи и из лесов.
колько слов. Они относятся друг к другу более человечно и, как мне ка-
жется, как-то более побратски, чем мы в нашем лагере. Быть может, это
только оттого, что они чувствуют себя более несчастными, чем мы. Впро-
чем, для них война ведь уже кончилась. Однако сидеть и ждать, пока ты
заболеешь кровавым поносом, - это, конечно, тоже не жизнь.
ли такими вялыми. В лагере, как это обычно бывает, было много случаев
мужеложства, и, судя по рассказам, на этой почве пленные нередко пускали
в ход кулаки и ножи. Теперь они совсем отупели и стали ко всему безраз-
личными, большинство из них даже перестало заниматься онанизмом, так они
ослабели, - хотя вообще в лагерях дело зачастую доходит до того, что лю-
ди делают это сообща, всем бараком.
прочь; тогда на его месте вскоре появляется другой. Большинство молчит;
лишь некоторые выпрашивают окурки.
них не знаю, кроме того, что они пленные, и именно это приводит меня в
смятение. Это безымянные существа, не знающие за собой вины; если бы я
знал о них больше, - как их зовут, как они живут, чего они ожидают, что
их гнетет, - тогда мое смятение относилось бы к чему-нибудь определенно-
му и могло бы перейти в сострадание. А сейчас я вижу за ними лишь боль
живой плоти, ужасающую беспросветность жизни и безжалостную жестокость
людей.
приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто
из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в тече-
ние нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий
обычно клеймит презрением и за что он карает самой тяжкой карой. Кто же
из нас сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людях с их детскими
лицами и с бородами апостолов? Каждый унтер по отношению к своим новоб-
ранцам, каждый классный наставник по отношению к своим ученикам является
гораздо более худшим врагом, чем они по отношению к нам. И все же, если
бы они были сейчас на свободе, мы снова стали бы стрелять в них, а они -
в нас.
Этот путь ведет в бездну. Для таких размышлений еще не пришло время. Но
я не забуду, о чем я сегодня думал, я сохраню эту мысль, запру ее в сво-
ем мозгу, пока не кончится война. Сердце у меня колотится: уж не в этом
ли заключается та великая, единственная цель, о которой я думал в око-
пах, которую я искал как нечто, могущее оправдать существование людей
после этого крушения всех человеческих идеалов? Уж не это ли та задача,
которую можно будет поставить перед собой на всю дальнейшую жизнь, зада-
ча, достойная людей, проведших столько лет в этом аду?
ким. Они кланяются мне и закуривают. Теперь у некоторых из них тлеют на
лице красные точечки. От них мне становится отраднее на душе: как будто
в темных деревенских домах засветились маленькие оконца, говорящие о
том, что за их стеклами находятся теплые, обжитые комнаты.
их: у них теперь почти каждый день умирает несколько человек. Я как раз
стою на посту, когда его опускают в могилу. Пленные поют панихиду, они
поют ее на несколько голосов, и их пение как-то не похоже на хор, оно
скорее напоминает звуки органа, стоящего где-то в степи.
сятся ветры. Звезды светят холодным светом.
по-немецки. Один из них - музыкант, он рассказывает, что был когда-то
скрипачом в Берлине. Услыхав, что я немного играю на рояле, он достает
свою скрипку и начинает играть. Остальные садятся и прислоняются спиной
к ограде. Он играет стоя, порой лицо его принимает то отчужденное выра-
жение, какое бывает у скрипачей, когда они закрывают глаза, но затем
скрипка снова начинает ходить у него в руках, следуя за ритмом, и он
улыбается мне.
подтягивают ему. Они - как темные холмы, поющие подземным нутряным ба-
сом. Голос скрипки, светлый и одинокий, слышится где-то высоко над ними,
как будто на холме стоит стройная девушка. Голоса смолкают, а скрипка
все звучит, - звук кажется тоненьким, словно скрипке холодно ночью, -
надо бы встать гденибудь совсем близко к ней, наверно в помещении ее бы-
ло б лучше слушать. Здесь же, под открытым небом, ее блуждающий в одино-
честве голос нагоняет грусть.
из длительного отпуска. Поэтому в последнее воскресенье перед моим
отъездом отец и старшая сестра сами приезжают ко мне. Мы весь день сидим
в солдатском клубе. Куда же нам еще деваться? В барак нам идти не хочет-
ся. В середине дня мы идем прогуляться в степь.
говариваем о болезни матери. Теперь уже выяснилось, что у нее рак, она
лежит в больнице, и скоро ей будут делать операцию. Врачи надеются, что
она выздоровеет, но мы что-то не слыхали, чтобы рак можно было вылечить.
операция. Она сама хотела, чтоб ее положили в третий. Она сказала, что
там ей будет не так скучно. К тому же, это дешевле.
спать по ночам.
лела, и хотя ложилась в больницу только под нашим нажимом, ее лечение
стоило нам немалых денег. Отец положил на это, по сути дела, всю свою
жизнь.
дится? Это не дело, - ведь он будет оперировать маму.
бедняков. Они не смеют спросить о цене, они лучше будут мучиться, но не
спросят; а те, другие, которым и спрашивать-то незачем, они считают
вполне естественным договариваться о цене заранее. И врач на них не рас-
сердится.
рит отец.
двенадцати часов ночи. В восемь вечера он похлебает пустого супу, сва-
ренного из тех жалких продуктов, которые они получают по карточкам. За-
тем он примет порошок от головной боли и снова возьмется за работу.
мне на ум забавных историй, - солдатские анекдоты насчет генералов и
фельдфебелей, которых где-то кто-то оставил в дураках, и прочее в этом
роде.
ку повидла и пакет с картофельными лепешками, - мать еще успела нажарить
их для меня.
наю есть. Но мне что-то не хочется. Я выхожу во двор, чтобы отдать ле-
пешки русским.
ла у горячей плиты, у нее, быть может, были боли. Я кладу пакет обратно
в ранец и беру с собой для русских только две лепешки.
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Мичурин Артем
Буркатовский Сергей
Березин Федор
Бажанов Олег