недрах живота.
де вовсе не был откровенен со своим племянником -- в случае
неудачи заговора он хотел в глазах Павла I использовать его как
свидетеля защиты. Вполне возможно, что маркиз придумал историю
с завещанием, чтобы выглядеть этаким доверчивым простаком.
яйца. Однако я погрузился в мрачное раздумье. Я вдруг сразу
увидел перед собой толстуху официантку из кафе "У Камиля",
блуждающий взгляд мсье Ахилла, зал, в котором я так явственно
почувствовал, что затерян, покинут в настоящем. И устало сказал
себе: "Каким образом я, у которого не хватает сил удержать
собственное прошлое, надеюсь спасти прошлое другого человека?"
всех этих размышлений о прошлом, о настоящем, об окружающем
мире. Я хочу одного -- чтобы мне дали спокойно дописать мою
книгу.
поразил его вид и я, с застывшим в воздухе пером, уставился на
эту ослепительную бумагу: какая она плотная, броская, как
ощутимо ее сиюминутное присутствие. В ней нет ничего, кроме
сиюминутного настоящего. Буквы, которые я вывел на ней, еще не
просохли, но они уже мне не принадлежат.
самого. Теперь она вписалась в бумагу, объединилась с ней
против меня. Я больше ее не узнавал. Я даже не мог ее заново
продумать. Она была там, передо мной, и тщетно было искать в
ней признаков ее изначального происхождения. Ее мог написать
любой другой человек. НО И Я, я сам, не был уверен, что ее
написал я. Буквы уже не блестели, они просохли. Исчезло и это
-- от их мимолетного блеска не осталось следа.
сиюминутного настоящего. Легкая или громоздкая мебель,
погрязшая в своем настоящем, стол, кровать, зеркальный шкаф --
и я сам. Мне приоткрывалась истинная природа настоящего: оно
--- это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не
существует. Прошлое не существует. Его нет. Совсем. Ни в вещах,
ни даже в моих мыслях. Конечно, то, что я утратил свое прошлое,
я понял давно. Но до сих пор я полагал, что оно просто
оказалось вне поля моего зрения. Прошлое казалось мне всего
лишь выходом в отставку, это был иной способ существования,
каникулы, праздность; каждое событие, сыграв свою роль до
конца, по собственному почину послушно укладывалось в некий
ящик и становилось почетным членом в кругу собратьев-событий --
так мучительно было представить себе небытие. Но теперь я знал:
все на свете является только тем, чем оно кажется, а ЗА НИМ...
ничего.
рывком расправил плечи, чтобы от нее избавиться, и придвинул
себе блокнот.
рук, разбрызгивая чернила. Что случилось? Опять Тошнота? Нет,
это была не она, комната хранила свой обычный
приторно-дружелюбный вид. Разве что стол казался более тяжелым,
более громоздким и ручка более тугой. И однако, маркиз де
Рольбон только что умер во второй раз.
и теплый, по временам я даже чувствовал, как он во мне
шевелится. Для меня он был живым, более живым, чем Самоучка,
чем хозяйка "Приюта путейцев". Конечно, у него были свои
причуды, он мог по нескольку дней не появляться совсем, но
часто, когда погода каким-то неисповедимым образом этому
благоприятствовала, он, словно метеочувствительное растение,
выглядывал наружу -- и я видел его бледное лицо и сизые щеки.
Но даже когда он не показывался, я чувствовал, как он давит
своей тяжестью мне на сердце, -- я был полон им.
следах высохших чернил. Виноват был я сам: я произнес те
единственные слова, которые не следовало произносить, -- я
сказал, что прошлое не существует. И в одно мгновение,
совершенно бесшумно, маркиз де Рольбон вернулся в небытие.
ощупывать их.
начертал один за другим эти знаки. Он надавливал на эту бумагу,
придерживал листки пальцами, чтобы они не ерзали под его
пером".
пожелтелых листков, которые я сжимал в руках, и только.
Конечно, была у нее вся эта сложная история: племянник Рольбона
в 1810 году погиб от руки царской полиции, бумаги его были
конфискованы и взяты в Секретный архив, потом, сто десять лет
спустя, переданы пришедшими к власти Советами в Государственную
библиотеку, откуда я их выкрал в 1923 году. Но все это казалось
неправдоподобным -- об этой краже, совершенной мной самим, у
меня не осталось никаких реальных воспоминаний. Чтобы объяснить
присутствие этих бумаг в моей комнате, нетрудно было сочинить
сотню других куда более правдоподобных историй, но все они
перед лицом этих шершавых листков показались бы пустыми и
легковесными, точно мыльные пузыри. Если я хочу вступить в
контакт с Рольбоном, лучше уж заняться столоверчением, чем
рассчитывать на эти листки. Рольбон исчез. Исчез без следа.
Если от него остались еще какие-то кости, они существовали сами
по себе, независимо от всего прочего, они представляли собой
просто некоторое количество фосфата и известняка в сочетании с
солями и водой.
Жанлис, с помощью которых я обычно воскрешаю маркиза: "Его
опрятное морщинистое личико, все изрытое оспинами, на котором
было написано выражение какого-то особенного плутовства,
бросавшееся в глаза, несмотря на все старания маркиза его
скрыть".
сизые щеки, улыбка. Я мог сколько душе угодно воссоздавать его
черты, быть может даже с большей легкостью, чем прежде. Но
только это был всего лишь образ, родившийся во мне самом, плод
моего собственного воображения. Вздохнув, я привалился к спинке
стула с чувством непереносимой утраты.
свесив руки. Начинает смеркаться. Больше ничего в комнате не
изменилось: на столе по-прежнему лежит блокнот белой бумаги,
рядом с ним ручка и чернильница... Но никогда больше я не стану
писать на начатой странице. Никогда не пойду улицей Инвалидов
Войны и бульваром Ла Редут в библиотеку, чтобы поработать в ее
архивах.
чтобы забыться. Но я если шевельну хоть пальцем, если не буду
сидеть совершенно неподвижно, я знаю, что со мной случится. А я
пока еще не хочу, чтобы это случилось. Чем позже это
произойдет, тем лучше. Я не шевелюсь -- машинально перечитываю
на листке бумаги неоконченный абзац:
Рольбон попался на эту удочку, поскольку в письме от 13
сентября сообщил племяннику, что составил завещание".
кончается великая страсть. Придется придумать что-нибудь
другое. Несколько лет назад в Шанхае в кабинете Мерсье я
внезапно стряхнул с себя сон, я очнулся. Но началось другое
сновидение: я зажил при царском дворе, в старых дворцах, таких
холодных, что зимой в дверных проемах нарастали ледяные
сталактиты. Сегодня я очнулся перед блокнотом белой бумаги.
Факелы, празднества в ледяных домах, мундиры, прекрасные
зябнущие плечи -- все исчезло. Вместо них в теплой комнате
осталось НЕЧТО, и это нечто я не хочу видеть.
чтобы существовать, я -- в нем, чтобы не чувствовать своего
существования. Мое дело было поставлять сырье, то самое сырье,
которое мне надо было сбыть, с которым я не знал, что делать, а
именно существование, МОЕ существование. Его дело было
воплощать. Все время маяча передо мной, он завладел моей
жизнью, чтобы ВОПЛОТИТЬ через меня свою. И я переставал
замечать, что существую, я существовал уже не в своем обличье,
а в обличье маркиза. Это ради него я ел, дышал, каждое мое
движение приобретало смысл вне меня -- вон, там, прямо передо
мной, в нем; я уже не видел своей руки, выводящей буквы на
бумаге, не видел даже написанной мной фразы -- где-то по ту
сторону бумаги, за ее пределами, я видел маркиза -- маркиз
потребовал от меня этого движения, это движение продлевало,
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Мороз Александра
Куликов Роман
Смоленский Вадим
Сапковский Анджей