случае, рассказ был достаточно живописным, достаточно убедительным. Если
бы он стал описывать это как душевное состояние, о котором можно только
гадать, они бы его не слушали. Но он развернул картину физическую, фак-
тическую, доступную обонянию и даже глазу. Это тронуло их: временная и
жалкая беспомощность того, что дразнило неисполнимые желания; гладкий
прекрасный сосуд, обитель хотения, обреченного с неотвратимой регуляр-
ностью становиться жертвой периодической грязи. Так он излагал это, и
остальные пятеро молча слушали, поглядывая друг на друга вопросительно и
заговорщицки. В следующую субботу Джо не пошел с ними охотиться. Маки-
херн думал, что он отправился на охоту, потому что ружья дома не было. А
Джо прятался в хлеву. Он просидел там весь день. В следующую субботу он
опять ушел с ружьем, но один, рано, до того, как за ним забежали ребята.
Он не охотился. В конце дня, меньше чем в трех милях от дома, он убил
овцу. Он наткнулся на стадо в укромной лощине, подкрался и застрелил ее
из ружья. Потом, с пересохшим ртом, дрожа и озираясь, стал на колени и
окунул руки в теплую кровь издыхающего животного. Так он преодолел это в
себе, превозмог. Он не забыл того, что рассказывал приятель. Просто при-
мирился с этим. Обнаружил, что может с этим жить. Словно сказал себе,
отбросив логику, со спокойствием отчаяния Ладно. Пусть это так. Но не
для меня. Не в моей жизни, не в моей любви И вот прошло три или четыре
года, и это было забыто, как забывается факт, уступив однажды настойчи-
вости ума, отказывающегося признать его и истинным и ложным.
той субботы, когда пытался отдать деньги за чашку кофе. Веревки у него
еще не было. Он вылез в окно, спрыгнул с трехметровой высоты на землю и
прошел пять миль до города. Он совсем не думал о том, как будет возвра-
щаться к себе в комнату.
Перекресток был тихий; он явился слишком рано и думал Надо помнить об
этом. Надо, чтобы сама мне показывала, что делать, как и когда. Надо,
чтоб она не догадалась, что я не знаю и должен узнать от нее.
ла и стала перед ним, по-прежнему терпеливо и выжидательно, по-прежнему
не поднимая глаз, с видом человека, вырвавшегося из тьмы.
опоздаю.
год с лишним, вспомнив эту ночь, он вдруг понял и сказал себе Будто жда-
ла, что я ее ударю. - Да-а, - сказала она.
койного, мудрого, чуть усталого - думал Она ждет, чтобы я начал, а я не
знаю - как Даже ему самому его голос показался дурацким:
она сказала, не шевелясь: - Я живу с Мейм и Максом. Вы их знаете. По
ресторану. Вы должны были их запомнить - когда пришли отдавать пять цен-
тов... - Она засмеялась. В ее смехе не было веселья, не было ничего. -
Подумать только. Представляю, как вы пришли туда, с пятью центами. - Она
перестала смеяться. Но и это не означало, что секунду назад ей было ве-
село. Вновь послышался тихий, жалкий, понурый голос: - Я сегодня ошиб-
лась. Я что-то забыла. - Может быть, она ждала от него вопроса - что? Но
он не спросил. Он просто стоял, и тихий, падающий голос не проникал в
сознание. Он забыл об убитой овце. Он слишком долго прожил с тем, что
рассказал ему опытный приятель. Слишком давно очистился убийством овцы,
чтобы память об атом сохранилась живой. Поэтому он сначала не понял, что
она пытается сказать. Они стояли на углу. Это было на краю города, где
улица переходила в дорогу, от правильных, отмеренных лужаек убегавшую к
голым полям и разбросанным домишкам-маленьким, дешевым домишкам, из ко-
торых складываются предместья таких городов. Она сказала: - Слушайте. Я
сегодня нездорова. - Он не понял. Ничего не ответил. Возможно, ему и не
надо было понимать. Возможно, он и так ожидал какой-нибудь каверзы от
судьбы, думая: "Больно уж все хорошо - не может такого быть"; и обгоняло
мысль Сейчас она исчезнет. Ее не станет. А я лежу в кровати, дома, и
вовсе не выходил оттуда Ее голос продолжал: - Я забыла, какой это день
месяца, когда сказала вам "в понедельник вечером". Может, - от неожидан-
ности, что вас встретила. Тогда, на улице в субботу. В общем, забыла,
какой это день. А вспомнила только, когда вы ушли.
будь?
зала: - Уже поздно. А вам еще четыре мили идти.
жен. - Наверно, времени много, - сказал он. Затем что-то произошло. Не
глядя на него, она почувствовала перемену раньше, чем услышала в его
погрубевшем голосе: - Что у вас за болезнь?
чал. - Не было? - Он не отвечал. Она шагнула к нему. Дотронулась до него
- впервые. Взяла его за руку, легонько, обеими руками. Глядя на нее
сверху, он видел силуэт головы - опущенной, как будто от рождения непра-
вильно сидевшей на шее. Она объяснила ему - запинаясь, нескладно, теми
единственными словами, какие ей были известны. Но он уже это слышал. Он
уже бежал назад, мимо убитой овцы, очистительной жертвы: к тому дню,
когда он сидел на берегу ручья - не столько удивленный или обиженный,
сколько возмущенный. Рука, которую она держала, освободилась рывком. Она
не верила, что он хотел ее ударить; она предполагала другое. Но ре-
зультат не стал от этого другим. Провожая взглядом фигуру, тень, раство-
рявшуюся в темноте, она думала, что он бежит. Она еще слышала его шаги,
когда он пропал из виду. Она не сразу пошла назад. Стояла в той же позе,
неподвижно, потупясь, словно ожидая удара - который уже был нанесен.
сюда, а прочь от него, по-прежнему не задумываясь о том, как проникнуть
обратно в комнату, из которой он вылез через окно. Он быстро шел по до-
роге, потом свернул в сторону и прыгнул через изгородь на вспаханную
землю. На поле что-то росло. Дальше был лес, деревья. Он дошел до леса и
углубился в чащу твердых стволов, ветвями крытую глушь, давящую тишиной,
давящую запахом, непроглядную. В беспросветности тяжкого знания, как в
пещере, он словно видел уходящий вдаль ряд мягкоконтурных ваз, выбелен-
ных лунным светом. И ни одна не была целой. Каждая была с трещиной, и из
каждой трещины сочилось что-то жидкое, зловонное, мертвенного цвета. Он
прикоснулся к дереву. Он уперся в ствол руками, видя перед собой верени-
цу освещенных луной ваз. Его вырвало.
на том же углу; он опять явился рано. Наконец увидел ее. Она подошла к
нему.
ходилось бежать рысцой, чтобы поспеть за ним. Она трусила неуклюже: жи-
вотное, которому мешало то, что отличало его от животных: каблуки,
Платье, миниатюрность. Он потащил ее прочь от дороги - к изгороди, кото-
рую перепрыгнул неделю назад. - Подождите... - сказала она. Слова выска-
кивали отрывисто: - Забор... Я не могу... - Когда она нагнулась, чтобы
подлезть под проволоку, которую он перешагнул, платье зацепилось. Он
наклонился и рванул его с треском.
которые не то тащили, не то несли ее между каких-то растений, по бороз-
дам, к лесу, в чащу.
отставшей доской, за которой миссис Макихерн держала свою мелочь, -
только веревка была засунута поглубже, куда миссис Макихерн не могла до-
тянуться. Идею он позаимствовал у нее. Порой, когда старики храпели у
себя внизу, он размышлял над этим парадоксом. Даже хотел открыться ей,
показать, как он прячет орудие греха, научившись у нее, воспользовавшись
ее же идеей и хранилищем. Но он знал, что единственным ее желанием будет
желание помочь ему - чтобы он продолжал грешить, а она помогала ему хра-
нить это в секрете; что в конце концов, при помощи многозначительных
сигналов и шепота, она разведет такую таинственность, что Макихерн поне-
воле заподозрит неладное.
она толкнула его на это, что о деньгах она с ним не говорила. Возможно
даже, он не понимал, что платит деньгами за удовольствие. Просто он мно-
го лет наблюдал, как миссис Макихерн прячет деньги в определенном месте.
Потом у него самого появилось, что прятать. Он прятал в самое безопасное
место, какое знал. И каждый раз, когда он засовывал или вынимал веревку,
на глаза ему попадалась жестянка с деньгами.
ему пятьдесят или двадцать пять. Взял все же пятьдесят - ему как раз
столько было нужно. На эти деньги он купил лежалую, засиженную мухами
коробку конфет - у человека, которому она досталась за десять центов в
магазинной лотерее. Конфеты подарил официантке. Это был его первый пода-
рок Он дал ей коробку так, будто никому до него в голову не приходило
Эриксон Стивен
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Каменистый Артем