как прах по горам и пыль от вихря, говорит псалмопевец. Доколе же,
спрашивается, все это будет продолжаться? У вас хочу спросить, мужички! Не
чудо ли, что мы все еще существуем, второе тысячелетие тянем..."
"Эва куда загнул!" - сказал голос.
истребился и стерт с лица земли, как некогда были стерты древние народы.
неизвестно! Нет больше русского народа, так, лишайник какой-то остался. Но я
спрашиваю вас, земляки-сельчане, друзья мои дорогие! А вы-то кто? Я
спрашиваю: вы-то живы? Или это видение какое, фата-моргана, дивный сон мне
снится, а на самом деле вас и нет вовсе? А?.. Вот то-то и оно!" - усмехнулся
Петр Францевич и провел пальцами по шелковистым усам.
и оратору. Доктор искусствоведения Петр Францевич вознес чашу.
завопили "ура" и захлопали. Оркестр заиграл гимн. Перед столами появился,
слегка пошатываясь, с огромной гармонью Аркадий. Началось братание,
раскрасневшиеся женщины переходили из рук в руки, лобызали мужиков, мужики
обнимали друг друга, Петр Францевич нежно расцеловался с путешественником,
Ксения прильнула устами к Василию Степановичу. Братья-витязи уже сидели в
седлах. Начал накрапывать дождь.
со студнем и винегретом, дождь исколол острыми иглами серую поверхность
реки. Люди бежали опрометью к деревне, те, кто не мог подняться, почивали в
лужах. Пошел град, повалил снег.
дверь, путешественник, обмотанный шарфом, в валенках и рукавицах, с
деревянной лопатой выбрался из темных сеней. С полчаса он работал метлой и
лопатой, откопал ступеньки, разбросал снег перед окнами и прорыл дорожку к
хибаре соседа. Усы и борода путешественника покрылись сосульками, ресницы
побелели от инея. Проваливаясь в сугробы, он добрался до двери. "Эй,
Аркаша!" - позвал он. Дорога и огородное поле скрылись под волнистыми
наметами снега, река сравнялась с полями, и призрачные леса с трудом
угадывались в дымчато-белом мареве бездыханного дня.
*Взгляд, мнение (франц.).
- Насколько автобиографичен ваш роман? Имеется в виду не сходство событий и
совпадение дат, а соответствие мироощущения главного героя - писателя -
вашему мироощущению.
должна была догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока, я был
деревенским врачом в довольно глухом месте, вдали от железных дорог, в самом
сердце Нечерноземной России. Я хорошо знал мой участок, по которому колесил
в своем медицинском автомобиле, неплохо знал и всю область. В качестве
заведующего сельской участковой больницы я был избран депутатом районного
Cовета. Однажды на сессии выступил местный прокурор. Он произнес грозную
речь, в которой обещал покончить с повальным бегством молодежи из села.
догадаться, что он сам принадлежал к тем, кто удрал из деревни. Но он был
недостаточно знаком с положением вещей, потому что на самом деле никакой
молодежи в колхозах давно уже не осталось. В послехрущевские времена мне
тоже приходилось не раз бывать в глубинке, и, как прежде, я видел мертвые
деревни, похожие на ту, куда приехал герой моего романа. Вот то, что можно
назвать автобиографическим элементом в этом произведении.
профессиональным писателем (что бы ни подразумевалось под этим званием).
беспомощности, без сомнения, заимствованы у автора.
другой - иллюзорен. Что это: следствие умонастроения героя или вы вообще
считаете, что мир - лишь усредненная совокупность наших иллюзий?
- Мы рискуем въехать в сугубо философские дебри, поэтому постараюсь
выразиться осторожней. В мои намерения не входило написать социальный роман,
всплакнуть о гибели крестьянства, обличить недавнее прошлое и т. п. Другими
словами, то, что называется объективной действительностью, могло быть в
лучшем случае лишь фоном для сюжета и действующих лиц. Романист предпочитает
иметь дело с человеческой действительностью, в которой иллюзорность
происходящего по-своему не менее реальна, чем предметная реальность.
как и "объекты".
герое говорится "он", и это делает ваш вопрос еще более обоснованным. Скажу
кратко: эта деревня одновременно - и действительность, и фантом. Как,
впрочем, весь наш мир. Это довольно обычная деревня и вместе с тем - морок,
что-то вроде потустороннего царства, в котором навсегда остановилось время.
раскулаченный, давно и бесследно сгинувший владелец избы является ночью
отстаивать свои права; бывшие помещики как ни в чем не бывало
благодушествуют в своем имении, а по окрестностям кочуют братья-рюриковичи,
убитые в ХI веке. На празднике, одновременно престольном и советском,
присутствуют все: и местный бюрократ, и неудачливый писатель, и его соперник
- барон и патриот, изображающий из себя русского религиозного философа, и
девочка, которая не знает, как себя вести - как дворянская барышня или как
современная девица, и какой-то там полумифический герой гражданской войны, и
гэпэушники, которые охотятся за беглым кулаком, и сам этот так называемый
кулак, и даже древнерусские святые.
себе? И не иллюзорно ли и оно?
- Я хочу напомнить, что не ответственен за своего героя. Но, разумеется,
чувство одиночества свойственно нам обоим. Герой бежит от жизни, которая ему
об-
рыдла, надеется найти (и, очевидно, находит) убежище в глухомани, так
сказать, ищет путь к самому себе. Об авторе этого сочинения можно сказать,
что он ищет убежища и утешения в литературе.
именно они?
- Очень просто: немецкая репродукция знаменитой московской иконы ХVI в. с
двумя всадниками на серебристом фоне, напоминающем лунную ночь, на конях,
которые не скачут, а скорее танцуют, висит на стене у меня в комнате. Но я
воспользовался образами князей не только потому, что люблю их изображения,
их житие, не только оттого, что они для меня - живые фигуры русской истории
и русской культурной традиции. Братья, умерщвленные по приказу Святополка и
канонизированные вскоре после смерти, были, как всем известно, первыми
национальными святыми Киевской Руси. В полумертвой, забытой Богом деревне
присутствует нечто вечное, присутствует история. В каком-то смысле она
всегда одна и та же - как пейзаж, "далекое зрелище лесов". Братья-мученики,
о которых нельзя с уверенностью сказать, существуют ли они на самом деле или
только являются, как и положено святым, действующим лицам романа,- выражают
ту двойственность, которая, я думаю, присуща всему сочинению. То они витязи
в княжеских шапках, на призрачных танцующих конях, то спившиеся попрошайки,
которые шатаются вокруг поместья, не то настоящего, не то воображаемого. Мои
герои кажутся нарочитым изобретением фантазии, но в них есть и нечто от
нашей действительности; они могут показаться карикатурными, но к ним можно
отнестись и всерьез.