-- Он уже лежит у тебя в директории. Тебе осталось только вложить его в
конверт.
Андрей посмотрел на свою директорию и обнаружил новый файл со странным
сокращением: "ze-ka.txt".
-- А что в этой зеке?
-- Умка, разве это важно?
-- Нет, но...
-- Ты его, не раскрывая, вставь, добро?
-- Конечно, Учитель.
В этот момент связь оборвалась, что иногда случалось из-за погрешностей на
линии -- ведь Учитель работал с модема. Андрей оглянулся. Сзади стоял
Серега и пристально смотрел в его экран. Вид у него был, словно он с тремя
процентами жизни очутился на краснухе. Вокруг еще был народ, кто-то сидел в
паутине, кто-то сиротливо играл один в DOOM, а Ленка Гаврина усердно
украшала свою домашнюю страничку понатасканными из далека мерцающими
неоновым огнем блестками.
-- Выйдем, -- мрачно предложил Серега.
-- Сейчас, -- Андрей быстренько запаковал "зеку" и включил программу.
Туча над шпилем университета, подсвеченная прожекторами, напоминала
гигантский съедобный гриб под названием зонт. Накрапывал все тот же
утренний дождик. Таким образом, подумал Андрей, зонт превращался в свою
противоположность. Слава Богу, не было ветра.
-- Я тебе покажу, но ты никому не говори, ладно? -- попросил Серега.
Андрей мотнул головой, и они подошли под фонарь. Товарищ развернул кусок
материи с белой пуговичкой и, скривившись, протянул руку. На ладони в
потеках свежей крови стояло разбухшее и оттого нечеткое клеймо: "Зачет".
-- Мистика, -- прошептал Сергей, -- Слово только недавно проступило, а до
этого была только ранка. Я и думал, что поранился, когда по клавиатуре
ударил.
-- Больно? -- спросил Андрей, и у него засосало под ложечкой.
-- Страшно. -- прошептал Серега.
23
-- Вся твоя доброта и жалость, Умка, суть собачья преданность, за миску
похлебки.
Вадим укоризненно посмотрел на пса, а тот, поставив передние лапы на
клавиатуру, заискивающее смотрел на хозяина.
-- Умка, ты зачем своими погаными лапами связь оборвал?
Вадим потянул точно пес носом, присвистнул и направился в комнату к отцу.
Собака поплелась за ним, и по дороге он продолжал говорить:
-- Чтобы изменить мир, Умка необходимо чудо. Ведь без чуда и этот мир,
какой бы он и ни был неудачный, не мог появиться. Но чудо должно быть
страшным, люди, Умка, любят, любят страх. Обыкновенный животный страх
действует быстро и без осечек. Но он не смертелен. Это как шок, как удар --
много адреналина и больше ничего. Настоящий страх, долгий, зудящий,
подступает медленно, исподволь, с небольшими передышками вначале, с
паузами, какие бывают при неизлечимой болезни, постепенно паузы наступают
реже, и становятся короче, уступая свои позиции. Страх захватывает
человеческое сознание, вскрывая, как хирург, все темные потаенные и затхлые
его уголки и, наконец, поселяется в самом больном месте, словно неподвижная
идея -- idea fixe, выглядывая из своего угла и выбирая удобный момент,
чтобы нанести последний смертельный удар.
Оставив пса за дверью, он вошел к отцу. Здесь стоял запах кучи листьев,
которую забыли сжечь и она так пролежала до весны. Там, в ее глубинах, в
теплой лиственной прелости, всегда можно было найти много червей для
рыбалки. Он подошел к кровати, поднял одеяло, приподнял исхудавшие культи и
вытащил утку. Впрочем это было бесполезно, потому что она там
перевернулась. Тогда Вадим перетащил неожиданно тяжелое тело отца в кресло.
Собрал испачканное белье, вынул клеенку и все это одной кучей отнес в
ванную. Потом принес тазик, вымыл отца и положил обратно в постель.
-- Чаю принести?
Отец неподвижно смотрел в окно. Вадим повторил вопрос, и тот изрек:
-- Ты часами разговариваешь с псом, а со мной и два слова за всю жизнь не
промолвил.
-- Я разговариваю с ним потому, что он знает цену словам. -- пояснил Вадим.
-- Да он же молчит.
-- Вот именно.
Вадим вышел за дверь и продолжил:
-- Человек устроен просто и он состоит из слов, из тысяч, десятков тысяч
слов. Каждое слово что-нибудь означает, еду, радость, боль, страх,
печаль... Эти слова копошатся в его слабом мозгу, цепляются друг за дружку,
специальными усиками или присосками, расположенными в начале и в хвосте,
спорят, ссорятся или, наоборот, испытывают взаимные влечения, плодясь и
размножаясь. Чтобы как-то их упорядочить, человек пытается выбрать более
важные и поставить их во главе, понимаешь Умка, какая штука, в голове и во
главе или нет, во главе.
Вадим подставил чайник под узловатую холодную струю. Та весело ударила в
желтую накипь и зашумела пенящимся непрерывным потоком.
-- Так вот, эти важные слова, для одного это может быть слово "жратва", для
другого -- "бог", для третьего -- "аппетитная круглая задница", эти слова,
будучи поставленными над другими, называться смыслом жизни. Остальные же,
которые, заметь, ничем не хуже первых, и которые он треплет и занашивает
изо дня в день, собственно, и представляют собой эту самую жизнь. Он
смотрит, словно ребенок, на красочное мерцание калейдоскопических картин и
называет это течением времени. Вот, представь себе, Умка, ходит такое
двуногое существо, заметь, существо -- это тоже слово, да... шатается по
свету этот мешок, напичканный словесной шелухой, встречается с другими, в
общем-то, с небольшими вариациями такими же, как и он сам мешками, и здесь
между ними происходит точно то же самое, что и со словами, из которых они
состоят. Снова выбираются главные слова, им предается некое значение, и
весь этот дурной калейдоскопический сон называется общественной жизнью. При
этом мешки даже забывают первоначальный смыл слов, хотя и правильно их
используют. Не зря же они говорят: "во главе государства" или "без царя в
голове". Но есть слова особые, вернее, это даже не слова, а специальные
связки, которые подобно веревочке связывают все это нагромождение. Дерни за
нее, и словесная конструкция разваливается, как порванная елочная гирлянда.
Люди, Умка, это называют смертью, но, на самом деле, это и есть
освобождение от бесконечной путаницы возвращение к первоначальному
свободному полету в Пустоте. Ибо вначале было слово, и слово будет в конце.
Вадим поставил чайник и уселся на табуретку. Пес доверчиво положил морду на
колени. Так они и сидели, молча глядя каждый на свой огонь -- человек и
собака.
24
-- Спишь ли? -спросила мать, проскрипев студенческим диванчиком.
-- Нет, -- ответил Андрей и тоже скрипнул.
-- Плохо, наверное, тут одному спать.
-- Почему?
-- Потолки чудные, лежишь, как в гробу.
-- Ну, мама, ты скажешь.