Чтение 28–й страницы книги ~Новеллы~

нут; качание огромной колыбели корабля унесло меня за пределы земного. Я
чувствовал лишь, что мной овладевает блаженная усталость. Мне хотелось
спать, грезить, но жаль было уходить от этих чар, спускаться в мой гроб.
Бессознательно я нащупал ногой бухту каната. Я сел, закрыл глаза, но в
них все-таки проникал струившийся отовсюду серебристый блеск. Под собой
я чувствовал тихое журчание воды, вверху - неслышный звон белого потока
вселенной. И мало-помалу это журчание наполнило все мое существо - я
больше не сознавал самого себя, не отличал, мое ли это дыхание, или бие-
ние далекого сердца корабля, я словно растворился в этом неумолчном жур-
чании полуночного мира.

Тихий сухой кашель послышался возле меня. Я вздрогнул и сразу очнулся
от своего опьянения. Глаза, ослепленные белым блеском, проникавшим даже
сквозь закрытые веки, с трудом открылись: как раз против меня, в тени
борта, сверкало что-то похожее на отблеск от очков; потом вспыхнула
большая круглая искра, несомненно огонек трубки. Очевидно, любуясь пеной
у носа корабля и Южным Крестом вверху, я не заметил этого соседа, непод-
вижно сидевшего здесь все время. Невольно, не придя еще в себя, я сказал
по-немецки: - Простите! - О, пожалуйста... - по-немецки же ответил голос
из темноты.

Не могу передать, как странно и жутко было сидеть безмолвно во мраке
возле человека, которого я не видел. Я чувствовал, что он смотрит на ме-
ня так же напряженно, как и я на него; струящийся и мерцающий белый свет
над нами был так ярок, что каждый из нас видел в тени только контур дру-
гого. Но мне казалось, что я слышу, как дышит этот человек и как он по-
сасывает свою трубку.

Молчание стало невыносимым. Охотнее всего я ушел бы, но это было бы
уж слишком резко и неучтиво. В смущении я достал папиросу. Вспыхнула
спичка, и трепетный огонек на секунду осветил наш тесный угол. За стек-
лами очков я увидел чужое лицо, которого ни разу не замечал на борту -
ни за обедом, ни на палубе, - и не знаю, резнула ли мне глаза внезапная
вспышка, или то была галлюцинация, но лицо показалось мне мрачным,
страшно искаженным, нечеловеческим. Однако, прежде чем я мог отчетливо
разглядеть его, темнота опять поглотила осветившиеся на миг черты; я ви-
дел лишь контур фигуры, темной на темном фоне, и время от времени круг-
лое огненное кольцо трубки. Мы оба молчали, и это молчание угнетало, как
душный тропический воздух.

Наконец, я не выдержал. Вскочив на ноги, я вежливо сказал: - Спокой-
ной ночи!

- Спокойной ночи, - ответил из мрака хриплый, жесткий, словно заржав-
ленный, голос.

Я побрел, спотыкаясь о стойки и такелаж. Вдруг позади раздались шаги,
торопливые и нетвердые. Это был все тот же незнакомец. Я невольно оста-
новился. Он не подошел вплотную ко мне, и я сквозь мрак ощутил какую-то
робость и удрученность в его походке.

- Простите, - поспешно заговорил он, - что я обращаюсь к вам с
просьбой. Я... я, - он запнулся и от смущения не сразу мог продолжать, -
я... у меня есть личные... чисто личные причины искать уединения... тя-
желая утрата... я избегаю общества пассажиров... Вас я не имею в виду...
нет, нет... Я хотел только попросить вас... вы меня очень обяжете, если
никому на борту не сообщите о том, что видели меня здесь... На это
есть... так сказать, личные причины, мешающие мне быть в настоящее время
на людях... Да... так вот... мне было бы чрезвычайно неприятно, если бы
вы упомянули о том, что кто-то здесь ночью... что я...

Слова опять застряли у него в горле. Я поспешил вывести его из заме-
шательства, тотчас же обещав ему исполнить его просьбу. Мы пожали друг
другу руки. Потом я вернулся в свою каюту и уснул тяжелым, тревожным
сном, полным причудливых видений.

Я сдержал слово и никому не рассказал о странной встрече, хотя иску-
шение было велико. Во время морского путешествия всякая мелочь - собы-
тие, будь то парус на горизонте, взметнувшийся над водой дельфин, завя-
завшийся новый флирт или случайная шутка. Кроме того, меня мучило жела-
ние узнать что-нибудь об этом необыкновенном пассажире. Я просмотрел су-
довые списки в поисках подходящего имени, присматривался к людям, стара-
ясь отгадать, не имеют ли они к нему отношения; целый день я был во
власти лихорадочного нетерпения и ждал вечера, в надежде снова встре-
титься с незнакомцем. Психологические загадки неодолимо притягивают ме-
ня; они волнуют меня до безумия, и я не успокаиваюсь до тех пор, пока
мне не удается проникнуть в их тайну: люди со странностями одним своим
присутствием могут зажечь во мне такую жажду заглянуть им в душу, кото-
рая немногим отличается от страстного влечения к женщине. День показался
мне бесконечно долгим. Я рано лег в постель, я знал, что в полночь прос-
нусь, что какая-то сила разбудит меня.

И действительно, я проснулся в тот же час, что и вчера. На светящемся
циферблате часов стрелки, перекрывая одна другую, слились в единую по-
лоску света. Я поспешно поднялся из душной каюты в еще более душную
ночь.

Звезды сверкали, как вчера, и обливали дрожавший пароход рассеянным
светом; в вышине горел Южный Крест. Все было, как вчера, - в тропиках
дни и ночи более похожи на близнецов, чем в наших широтах, - только во
мне не было вчерашнего нежного, баюкающего, мечтательного опьянения.
Что-то влекло меня, тревожило, и я знал, куда меня влечет: туда, к чер-
ной путанице снастей на носу - узнать, не сидит ли он там, неподвижный и
таинственный. Сверху раздался удар корабельного колокола. Меня словно
что-то толкнуло. Шаг за шагом я подвигался вперед, нехотя уступая ка-
кой-то притягательной силе. Не успел я еще добраться до места, как впе-
реди что-то вспыхнуло, точно красный глаз, - его трубка. Значит, он там.

Я невольно вздрогнул и остановился. Еще миг, и я повернул бы обратно,
но что-то зашевелилось в темноте, кто-то встал, сделал два шага, и вдруг
я услышал его голос.

- Простите, - вежливо и как-то виновато сказал он, - вы, очевидно,
хотите пройти на ваше место, но мне показалось, что вы раздумали, когда
увидели меня. Прошу вас, садитесь, я сейчас уйду.

Я, со своей стороны, поспешил ответить, что прошу его остаться и что
я отошел, чтобы не помешать ему.

- Мне вы не мешаете, - не без горечи возразил он, - напротив, я рад
поговорить с кем-нибудь. Уже десять дней, как я не произнес ни слова...
собственно даже несколько лет... и мне тяжело - я задыхаюсь, верно отто-
го, что должен нести свое бремя молча... Я больше не могу сидеть в каю-
те, в этом... в этом гробу... я больше не могу... и людей я тоже не пе-
реношу, потому что они целый день смеются... Я не могу этого выносить
теперь... я слышу это даже в каюте и затыкаю уши... правда, никто ведь
не знает, что... они ничего не знают, а потом, какое дело до этого чу-
жим...

Он снова запнулся и вдруг неожиданно и поспешно сказал: - Но я не хо-
чу стеснять вас... простите мою болтливость.

Он поклонился и хотел уйти. Но я стал настойчиво удерживать его. - Вы
нисколько не стесняете меня. Я тоже рад побеседовать здесь, в тиши... Не
хотите ли?

Я протянул ему портсигар, и он взял папиросу. Я зажег спичку. Снова в
колеблющемся свете появилось его лицо, оторвавшееся от черного фона; на
этот раз оно было прямо обращено ко мне. Глаза из-за очков впились в мое
лицо жадно и с какой-то безумной силой. Мне стало жутко. Я чувствовал,
что этот человек хочет говорить, что он должен говорить. И я знал, что
мне нужно молчать, чтобы облегчить ему это.

Мы снова сели. В его углу стояло второе кресло, которое он и предло-
жил мне. Мы курили, и по тому, как беспокойно прыгало в темноте световое
колечко от его папиросы, я видел, что его рука дрожит. Но я молчал, мол-
чал и он. Потом вдруг его голос тихо спросил:

- Вы очень устали?

- Нет, нисколько.

Голос во мраке снова на минуту замер.

- Мне хотелось бы спросить вас кое о чем... то есть я хотел бы вам
кое-что рассказать. Я знаю, я прекрасно знаю, как нелепо обращаться к
первому встречному, однако... я... я нахожусь в тяжелом психическом сос-
тоянии... Я дошел до предела, когда мне во что бы то ни стало нужно с
кем-нибудь поговорить... не то я погибну... Вы поймете меня" когда я...
да, когда я вам расскажу... Я, знаю, что вы не можете помочь мне... но я
прямо болен от этого молчания... а больной всегда смешон в глазах дру-
гих...

Я прервал его и просил не терзаться напрасно. Пусть он, не стесняясь,
расскажет мне все... Конечно, я не могу ему ничего обещать, но на всяком
человеке лежит долг предложить свою помощь. Когда мы видим ближнего в
беде, то, естественно, наш долг помочь ему.

- Долг... предложить свою помощь... долг сделать попытку... Так и вы,
значит, думаете, что на нас лежит долг... долг предложить свою помощь?

Трижды повторил он эти слова. Мне стало страшно от этого тупого,
упорного повторения. Не сумасшедший

ли этот человек? Не пьян ли он?

Но, совершенно точно угадав мою мысль, как будто я произнес ее вслух,
он вдруг сказал совсем другим голосом:

- Вы, может быть, принимаете меня за безумного или за пьяного? Нет,
этого нет, пока еще нет. Только сказанное вами странно поразило меня...
поразило потому, что это как раз то, что меня сейчас мучит - лежит ли на
нас долг... долг...

Он снова начал запинаться. Потом умолк и немного погодя опять загово-
рил:

- Дело в том, что я врач. В нашей практике часто бывают такие случаи,
такие роковые... Ну, скажем, неясные случаи, когда не знаешь, лежит ли
на тебе долг... долг ведь не один - есть долг перед ближним, есть еще
долг перед самим собой, и перед государством, и перед наукой... Нужно