Чтение 28–й страницы книги ~По тонкому льду~

прохаживаться по кабинету. - Заготовьте повестку на вызов Полосухина...
Обычную повестку...

- Как свидетеля? - уточнил я.

- Ну конечно... Вызывайте его ко мне на девять вечера.

- Сегодня?

- Да! Повестку вручите ему лично. Но сделайте это так, чтобы
Глухаревский знал о ней. Вы поняли меня? В этом вся суть. Именно в этом.
Ясно?

Я кивнул. Но сейчас могу признаться, что в то время у меня ясности не
было. Абсолютно.

- Сделать это несложно. Ведь их дома рядом? - сказал Кочергин.

Я подтвердил.

- Придумайте что-нибудь...

- Постараюсь, - заверил я. - И все?

- Пока - да.

- Простите, товарищ капитан, - решил я спросить, - кто будет
допрашивать Полосухина - я, вы или вместе?

Кочергин добродушно рассмеялся, лукаво, по-мальчишески подмигнул мне и
сказал:

- Об этом узнаете вечером...

В пять часов я сел в трамвай, доехал до конца Советской улицы, сошел
там и через несколько минут оказался в Больничном переулке. Когда-то до
революции и в первой половине двадцатых годов в конце переулка у самого
выгона размещалась городская больница, а теперь ее заново оборудованные
помещения занимала артель "Гарантия", в которой, кстати, и работал
Глухаревский.

Дома, в которых жили Глухаревский и Полосухин, стояли рядом, стена в
стену, хотя дворы были отдельными. Когда-то, видимо, оба дома принадлежали
одному хозяину, поэтому номера различались только по букве "а". Глухаревский
жил в доме номер 11, а Полосухин - в доме номер 11-а. На этом сходстве я и
строил план своих действий. В повестке на имя Полосухина умышленно была
допущена ошибка - вместо номера 11-а поставлен номер 11.

Я взошел на крылечко к Глухаревскому и без всяких колебаний постучал в
дверь.

Прежде чем она открылась, раздался сухой, отрывистый, неприятный
кашель, а затем уже выглянула пожилая женщина, хозяйка дома. Я заранее
предвидел такую возможность и быстро спросил:

- Квартирант у себя?

- Да.

- Позовите его!

Через короткое время она вернулась в сопровождении плотного мужчины с
крупными чертами лица. По мне скользнул взгляд холодных, настороженных глаз.

"Такому поперек дороги не становись. Сомнет", - подумал я и, подавая
ему повестку, сказал:

- Это вам... Вот здесь распишитесь!

Хозяйка смотрела то на меня, то на квартиранта и поеживалась.

Лицо Глухаревского не изменилось. Он всмотрелся в повестку и, возвращая
ее мне, угрюмо сказал:

- Ошиблись адресочком, гражданин...

- Как? Одиннадцатый номер?

- Номер одиннадцатый, но никаких Полосухиных здесь нет, - так же угрюмо
пояснил Глухаревский.

- Вот тебе на! - проговорил я и почесал затылок. - Где же искать
Полосухина?

- Это уж ваше дело, - ответил Глухаревский. - Вам за это гроши
платят...

Тут хозяйка, по простоте душевной, подвела квартиранта.

- Василий Спиридонович! Это же Федя... Федя, который...

Глухаревский не дал ей окончить и, перехватив инициативу, торопливо
пояснил:

- Тьфу ты... Правильно, Федька-шофер! - он довольно бесцеремонно оттер
хозяйку своим мощным плечом, вышел на крылечко и захлопнул за собой дверь. -
По фамилии его тут и не знают. Федька и Федька. Но живет он рядом, в доме
11-а. Тут ошибочка. Пойдемте, я покажу...

Мы вместе спустились с крылечка, прошли через калитку соседнего двора,
повернули направо. Глухаревский сказал:

- Вот там его жилье... - и показал на узкую замызганную дверь.

Я поблагодарил за любезность и постучал. Провожатый мой постоял немного
и неторопливо удалился.

На стук вышел рыжий, нескладный парень с лицом, усыпанным веснушками.
Одет в легкомысленно короткие брюки с гармошкой у колен и несолидно сшитый
куцый пиджак.

- Полосухин? - осведомился я.

- Точно. А что?

- А ничего. Вот вам повесточка. Распишитесь... Сегодня в девять
вечера... Адрес указан...

Нет, это не Глухаревский! Руки у Полосухина задрожали. Поставив свою
фамилию, он недоуменно повертел повестку, словно не ведая, куда ее сунуть, и
вопросительно взглянул на меня.

- Пропуск будет выписан, - объяснил я и предупредил: - Без опозданий.

У ворот я обернулся: Полосухин глядел мне вслед с открытым ртом...

Вечером, точно в срок, Полосухин постучал в дверь приемной Кочергина.
Проинструктированный капитаном, я принял его, усадил на стул возле окошка, а
сам расположился за столом секретаря и стал писать справку, не имеющую
отношения к делу.

Сейчас Полосухин был уже не тот, что днем. От растерянности не осталось
и следа. Наоборот, на лице его была написана решительная готовность ко
всему, что его ожидает...

Он сидел, ждал. Так прошли пять, десять минут, полчаса. Полосухин
кашлянул, поерзал на месте. Я не обратил внимания. На сороковой минуте он
попросил разрешения закурить. Я разрешил. Спичек у Полосухина не было, и я
дал ему прикурить от своей папиросы.

В этот момент, как заключил я, мысли Полосухина отражались на его лице,
как в зеркале. К нему вновь вернулась растерянность.

Он вошел сюда, обдумав все. Он подготовился к обороне, к отражению
атак, но его никто не атаковал. И в глазах появился недоуменный вопрос: "В
чем дело? Почему вы не спрашиваете меня?"

Вопросов ему я не задавал. Когда стенные часы мерно отбили одиннадцать
ударов, я взял пропуск, отметил время, поставил печать и сказал:

- Можете идти... Вы больше не нужны...

Растерянность, охватившая Полосухина, была так велика, что он даже не
спросил, зачем его вызывали, надел поспешно кепку и ушел.

Через минуту я стоял перед Кочергиным.

- Ну как? - поинтересовался он.

Я передал ему свои впечатления.

- Что и требовалось доказать. Он пока "вещь в себе", надо добиться,
чтобы он стал "вещью для нас". Заготовьте новую повестку. Вызовите его на
завтра, в двенадцать часов. Глухаревский, оказывается, перехватил
Полосухина, когда он шел к нам, и ожидал его в двух кварталах от управления.
Возле краеведческого музея. Сейчас они идут вместе... Теперь вам ясно, что я
решил проделать?

Я ответил утвердительно. Теперь мне было все ясно.

К полудню следующего дня, когда Полосухин вновь сидел в приемной
Кочергина, но теперь уже в компании дежурного по отделу, нам стали известны
кое-какие не лишенные интереса подробности.

Утром Глухаревский, прибегнув к помощи телефона-автомата, дозвонился,
видимо, до Кошелькова. Но не встречался с ним. А вот Кошельков с Витковским
встретились в пивной, что рядом с Госбанком.

За Полосухиным, который шел по вызову к нам, теперь наблюдал не только
Глухаревский, но и Кошельков. Первый по-прежнему занял позицию возле
краеведческого музея, а второй - наискосок, возле кинотеатра. С Полосухиным
же повторилась вчерашняя история. Он прождал в приемной два часа. Потом
зашел я, сделал отметку на его пропуске и сказал, что он свободен.

Узкий лоб Полосухина, за которым, как в сейфе, прятались интересующие
нас сведения, весь собрался в морщины. Я чувствовал, что он хочет заговорить
со мной, спросить что-то, но не решается это сделать.

На этот раз Глухаревский к нему не подошел. Вместе с Кошельковым они
наблюдали издали, с противоположной стороны улицы.

Вечером, а точнее, в половине десятого, когда уже совсем стемнело, я,
по приказанию капитана Кочергина, отправился на квартиру Полосухина.

Мой визит поверг Полосухина в изумление. Открыв дверь, он уставился на
меня одуревшими глазами и застыл как парализованный.

- Плохо вы гостей встречаете, - произнес я обычным тоном. - К вам
можно?

- Почему же... Понятно, можно, - приходя в себя, ответил Полосухин и
затоптался на месте.

"Вот что такое страх", - мелькнуло у меня в голове.

Легонько отстранив хозяина, я потянул на себя входную дверь и первым
вошел в комнату. В ней была женщина, по-видимому жена Полосухина, но только
старше его по годам.

- Настя! Выдь до соседки, - сказал ей Полосухин. - Нам покалякать
надо...

Женщина молча вышла.

Небольшая комната с обычной для семейной квартиры немудреной
обстановкой никакого интереса не вызывала. Я сел у стола, пригласил сесть
хозяина и заговорил с ним о начальнике материального склада авиабригады. Так
было задумано капитаном Кочергиным. Каков из себя этот начальник склада, как
он ладит с народом, любит ли компанию, какие у него порядки в складе, с кем
он дружит, не довелось ли Полосухину бывать у него дома и т.д. и т.п.

Полосухин отлично понял, что весь этот разговор так только, для отвода