Чтение 28–й страницы книги ~Завещание Колумба~

бедным. И вдруг оказалось сразу много денег. И вещей. И
все это надо было быстро собрать, притащить в эту квартиру,
расставить, разложить, распихать по местам. Или без места.
Некогда было раздумывать - место искать. Надо было вещи
унести оттуда, где они были раньше, и собрать здесь.

Я оглядывался по сторонам и со стыдом вспоминал свой
давний сон: вхожу к себе во двор, а навстречу ветер деньги
несет. Кружатся на ветру, мчатся на меня купюры -
нежно-сиреневые, как весенний вечер, четвертаки. И
сочно-зеленые полсотни, похожие на молодую тополиную листву,
хрусткую и клейкую. Я хватаю эти деньги и рассовываю их по
карманам, за пазуху, тороплюсь изо всех сил - ясно ведь, что
сейчас этот поток иссякнет, когда еще такая благодать
повторится. И жалею в своем сумасшедшем стыдном сне, что
бездна этих деньжат мимо меня пролетает, пропадает на
улице...

Проснулся, как в тяжелом похмелье, - с испугом за себя, а
Салтыкова не проснулась, ей все еще снится наяву мой глупый
сон. Сидит напротив меня в глубоком мягком кресле, запахнув
поглубже красивый белый халат со строгой этикеткой "Пума",
смотрит мне прямо в лицо и строго спрашивает:

- Так о чем это вы со мной поговорить-то хотели?

- Я вас о многом хотел расспросить.

- Хотеть никому не запрещено, - сурово усмехнулась она.
Лицо у нее было тяжело - красивое, и существовал в нем
трудноуловимый перелив, как на цветных календариках, где
рисунок меняется в зависимости от освещенности и угла
зрения. Вот так же ее лицо ежесекундно меняло свой возраст
- только что это была двадцатилетняя красавица девка, и
вдруг безо всякого перехода смотрела на меня немолодая баба
с запечатанным жестокостью сердцем.

- Так чего вам там про меня нарассказали? - спросила она
равнодушно.

- А почему вы решили, что про вас должны были мне
нарассказать? - поинтересовался я.

- Да городишко у нас такой, языки без костей. Им главная
радость в жизни - о других посудачить, чужое бельишко
перемыть...

- А вы не любите о других говорить, Клавдия Сергеевна?

- Я? - удивилась она. - Да по мне пропади они пропадом,
мое какое дело. Я вообще о других говорю только то, что
меня просили передать.

Она сказала это серьезно, и я понял, что это правда.
Клавдия Салтыкова была непохожа на человека, тратящего время
на сплетни.

Из спальни, оттолкнув неплотно прикрытую дверь, вышла
маленькая кривоногая собачонка, пучеглазая, с лохматым
хвостом, похожая на декоративную аквариумную рыбу.
Деликатно процокав когтями по паркету, собака подошла к
Салтыковой и трудно вспрыгнула к ней на колени. Клавдия
потрепала ее ласково по спине и душевно поведала мне:

- Людям бы у нее поучиться не помешало. Это собачка
"ши-пу", ей тыщи лет несчетные, а выжила такая мелкая тварь
благодаря характеру - жадная, умная, трусливая и злая...

- А на кой вам, Клавдия Сергеевна, злая собачонка? -
спросил я, вспомнив огромного Барса.

- Так это она с чужими злая, а со мной она ласковая. -
Салтыкова сбросила ее с колен, и собачонка, отряхнувшись,
покосилась на меня своими выпученными коричнево-кровавыми
глазами и недовольно зарычала густым нутряным хрипом.

Салтыкова встала и пошла на кухню, а я принялся
рассматривать небольшую картину в старой раме, висевшую на
стене над сервантом. Хозяйка принесла кувшин и два стакана,
налила в них сок, и стекло мигом вспотело холодной
испариной.

Перехватив мой взгляд, Клавдия заметила:

- Это хорошая картина. "Деревенский праздник"
называется. Художник Кустодоев. Слыхали небось?

- Кустодиев? - удивился я

- Может, Кустодиев. Вроде бабка эта говорила -
Кустодоев. В прошлом году у старухи тут одной купила. Из
"бывших" бабка. Сохранились у ней кой-какие вещички.

Зазвонил телефон. Салтыкова сняла трубку, недовольно
ответила:

- Слушаю... Ну, я. Я, говорю... И что?.. Нет.. Ничем
тебе помочь не могу... Не могу... У меня и так проверка за
проверкой... Не знаю... - Она неожиданно усмехнулась,
сказала зло - весело: - А у меня и сейчас такой проверяющий
сидит... Да, дома, а, что такого - у меня время
безразмерное, как гэдээровские колготки... Да ладно тебе!..
Если можешь - прости, а не можешь - не надо... Пока...

Бросила на рычаг трубку, походя ткнула кнопку выключателя
телевизора, и в комнату влетел с экрана дельтаплан -
лохматый стройный парень, гибкий и нежный, высоким страстным
голосом пел о любви к своему дельтаплану, с которым они
где-то под облаками летают.

Салтыкова сердито хмыкнула:

- Вот, елки - палки, времена настали - жены мужей кормят,
мужики поют бабьими голосами. Странные дела... Так чего вы
хотели спросить?

- Я знаю, что у вас были с покойным Николаем Ивановичем
Коростылевым неважные отношения. Вот я и хотел у вас
выяснить - почему?

Она выключила телевизор, нажала на крышку блестящей
сигаретницы, стоящей посреди журнального столика рядом с
большой хрустальной пепельницей, ловко ухватила выскочившую
сигарету, чиркнула не спеша зажигалкой, затянулась со
вкусом, щуря левый глаз от тоненькой струйки дыма, и я
обратил внимание на то, какие у нее маленькие руки -
короткие пухлые пальчики с длинными полированными ногтями.
Странно было видеть у такой крупной женщины эти жирные
когтистые лапки.

- Я вам все охотно расскажу, но перед тем, как ответить
на все ваши вопросы, хотела бы и вам задать всего один...

- Прошу вас.

- А вы кто такой? Вы откуда взялись?

- Взялся я из Москвы, сюда приехал на похороны своего
старого учителя, зовут меня Станислав Павлович Тихонов,
работаю я в Московском уголовном розыске, по званию я майор
милиции. И все это вы, Клавдия Сергеевна, прекрасно
знаете...

- Это-то я все знаю, - махнула она рукой. - Неведомо мне
только - в каком вы-то значении здесь сидите и вопросы мне
задаете? У вас задание есть? Или самоуправничаете?

Молодец, Клавдия Сергеевна! Бой - баба. Большую жизнь
прожила в торговле. Я засмеялся и ответил.

- У меня есть задание. Я его сам себе дал.
Самоуправно...

- Да - а? - зловеще протянула Клавдия. - Очень
интересно! Думаю, что правильно будет к вам письмо
официальное на работу прислать - начальству вашему и в
парторганизацию! Пусть они поинтересуются, как вы тут
своими правами и красной книжечкой фигурируете,
выгораживаете дружков своих. Или родственников, точно не
знаю.

Я жалобно перебил ее:

- Окститесь, Клавдия Сергеевна! Мой дружок и
родственник, которого я выгораживаю, на кладбище лежит.
Поздно мне его выгораживать...

- Его-то поздно, а меня срамить - по городу ходить с
вопросами - не поздно! Я-то еще не померла! Да вам меня не
очернить - меня здесь знают, слава богу, не один год! Я
завтра вам такое письмо организую и от властей, и от
городской общественности. Вам разобъяснят, как себе самому
давать задания по личным делам на государственной службе...

Ну, что же, пожалуй, пора дать этой зарвавшейся девушке
укорот, она и так далековато забралась от сознания своей
безнаказанности.

Усмехнулся и сказал ласково:

- Мне кажется, что у вас, Клавдия Сергеевна, это
становится хобби - загружать работой службы Министерства
связи...

Она побледнела, желваки на щеках зачугунели:

- Вы, что хотите этим сказать?

- Что вы ошибочно полагаете, будто мои расспросы - это
мое частное дело. Мне кажется, что оно уже стало и вашим
делом, а поскольку вы со мной говорить не желаете, то завтра
я пойду к городскому прокурору, и завтра же, кстати,
возвращается начальник управления внутренних дел. Вызовут
вас официальной повесткой и будут допрашивать. Вы меня