пристало играть роль леди Макбет. Миссис Картер, конечно, трудно
сочувствовать ее беспомощности. Уж эта-то знает, как себя держать, не зря
ведь она похоронила мужа и троих детей.
течение его мыслей.
- А может, и было подходящее, пока вы не попали в эту передрягу?
какую-то дверь, - он уж и сам забыл, что это было за слово, может быть,
"учительница гимнастики", - она сразу затараторила о баскетболе (миссис
Картер, подумал Скоби, верно, только и твердила ей, что о сорока днях в
шлюпке да о трехнедельном супружестве).
от увлечения вперед, опустив подбородок на руку и опершись костлявым
локтем на костлявое колено. Своей белой кожей, еще не пожелтевшей от
акрихина и от солнца, она напоминала кость, которую отмыло и выбросило
море. - А раньше целый год играла запасной. Если бы я осталась еще на год,
я была бы уже капитаном. В сороковом году мы побили Родин и сыграли вничью
с Челтенхэмом.
жизнь, с тем интересом, который молодые ошибочно принимают за любовь. Сидя
с рюмкой джина в руке и слушая Элен под шум дождя, он чувствовал ту
неуязвимость, которую дают человеку годы. Она рассказывала, что ее школа
стоит на холме, сразу за Сипортом; у них была француженка, мадемуазель
Дюпон - ну просто ведьма! Директриса читала по-гречески совсем как
по-английски, например Вергилия...
древних языках.
всегда у меня хромала.
где-нибудь на холмах, иногда ездили верхом на пони, а однажды затеяли
велосипедные гонки через все графство - они чуть не кончились бедой: две
девочки вернулись около часа ночи. Он слушал как завороженный, вертя в
руках рюмку и забыв, что ее надо выпить. Сирены провыли отбой, перекрывая
шум дождя, во ни он, ни она не обратили на это внимания.
при соборе в Бэри. Они жили в маленьком домишке на Энджел-хилл. Видно, в
Бэри ей нравилось меньше, чем в школе; она снова стала о ней рассказывать,
вспомнив учительницу гимнастики, которую звали, как и ее, Элен: весь класс
был без ума от учительницы, это было всеобщее Schwarmerei [увлечение
(нем.)]. Теперь она свысока посмеивалась над прежней страстью - только
этим и показывая ему, что она стала взрослой, стала замужней женщиной,
или, точнее, побывала ею.
каждый человек в шлюпке - по кружке два раза в день, а через три недели -
по полкружки. Такую порцию выдавали почти до самого их спасения - главным
образом потому, что удавалось сэкономить на умерших. За школьными
корпусами Сипорта, за баскетбольной сеткой ему мерещилась мертвая зыбь,
поднимавшая и опускавшая шлюпку, снова поднимавшая ее и снова опускавшая.
конце июля. Я проплакала в такси всю дорогу до вокзала.
созревает плод в утробе матери, а какой же плод созрел тут? Смерть мужа,
волны Атлантики, катившие обломки кораблекрушения к длинному низкому
берегу Африки, да еще матрос, прыгнувший за борт...
могу догадаться сам.
бормочут во сне. Когда гасили свет, это было совсем как... ну, вы
знаете...
сторож. Я с ним поговорю.
очень добрые. - Она подняла к нему истощенное, доверчивое детское лицо. -
Вы мне очень нравитесь.
никогда не станут ничем другим: их разделяет надежная преграда - мертвый
муж, живая жена, отец священник, учительница гимнастики по имени Элен и
большой-большой жизненный опыт. Они могут говорить друг другу все, что им
заблагорассудится.
тот день, счастьем ему казалось не это; счастьем ему казалось, как он
вышел из дому в ночь, в дождь, в одиночество.
краже; нужно было допросить шесть свидетелей, а он не верил ни единому их
слову. В Европе есть слова, которым веришь, и слова, которым не веришь,
там ты можешь провести приблизительную черту между правдой и ложью; там
хоть как-то можно руководствоваться принципом cui bono [в чьих интересах
(лат.)], и, если возникает обвинение в краже, а потерпевшего не
подозревают в том, что он сам подстроил эту кражу и просто хочет получить
страховую премию, ты твердо знаешь хотя бы одно - что-то действительно
украдено. Но здесь нельзя быть уверенным даже в этом, нельзя провести
границу между правдой и ложью. Скоби знавал полицейских чиновников, чьи
нервы не выдерживали, когда они пытались обнаружить хоть крупицу истины:
они набрасывались с кулаками на свидетеля; их клеймили местные газеты, а
потом отсылали под предлогом, что они больны, в Англию или переводили в
другую колонию. Были и такие, у кого просыпалась лютая ненависть к людям с
черной кожей, но за пятнадцать лет Скоби уже давно преодолел в себе это
опасное состояние. Теперь, увязая в сетях лжи, он чувствовал горячую
любовь к этим людям, которые побеждали чуждый им закон таким
незамысловатым способом.
блокнот и подложив под запястье промокашку, чтобы пот не стекал на бумагу,
он собрался написать Луизе. Писать письма ему всегда было трудно.
Вероятно, в силу служебной привычки он просто не мог поставить свою
подпись даже под самой невинной ложью. Ему приходилось быть точным; боясь
причинять огорчение, он мог только умолчать. Вот и теперь, написав
"Дорогая", он приготовился умалчивать. Он не может написать, что тоскует
по ней, но не напишет ничего такого, откуда Луиза поймет, что он доволен
жизнью.
большой мастер писать письма.
погостишь недельку у приятельницы миссис Галифакс в окрестностях Дурбана.
У нас все по-старому. Сегодня ночью была тревога, но потом выяснилось, что
американский летчик принял за подводные лодки стаю дельфинов. Дожди,
разумеется, уже начались. Миссис Ролт, о которой я говорил в предыдущем
письме, выписалась из больницы; в ожидании парохода ее поселили в одном из
домиков за автопарком. Я сделаю все возможное, чтобы помочь ей устроиться
поудобнее. Мальчик еще в больнице, но поправляется. Вот, пожалуй, и все
наши новости. Дело Таллита еще тянется, - не думаю, чтобы оно окончилось
чем-нибудь путным. Али надо было вчера вырвать несколько зубов. Ну и
волновался же он! Мне пришлось отвезти его в больницу на машине, не то он
так и не пошел бы".
прочтут цензоры, - а ими были миссис Картер и Коллоуэй. "Береги себя,
дорогая, и не беспокойся обо мне. Мне хорошо, когда я знаю, что хорошо
тебе. Через девять месяцев я смогу взять отпуск, и мы опять будем вместе".
Он хотел было добавить: "Я не забываю о тебе ни на минуту", но под этим он
не смог бы подписаться. Тогда он написал: "Я очень часто вспоминаю о тебе,
каждый день", а потом задумался. Нехотя, но пытаясь доставить ей
удовольствие, он подмахнул письмо: "Твой Тикки". Тикки... На мгновение он
вспомнил другое письмо, за подписью "Дикки", которое два или три раза ему
снилось.
взял под козырек. Пока это продолжалось, Скоби успел написать адрес.
мокрое от пота лицо начальника административного департамента, а рядом с
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Зыков Виталий
Каменистый Артем
Белогорский Евгений
Афанасьев Роман