Чтение 28–й страницы книги ~Шпион, вернувшийся с холода~

— Значит, он все-таки кое-что рассказывал? Он говорил тебе, что был женат?

После долгого молчания Лиз кивнула.

— А почему ты не повидалась с ним, когда он попал в тюрьму? Ты ведь могла навестить его.

— Я думала, что ему этого не хочется.

— Понятно. А ты писала ему?

— Нет. Да, один раз… просто, чтобы сказать ему, что я буду его ждать. Я не думала, что он придаст этому какое-то значение.

— А ты не думала, что он тоже этого хочет?

— Нет.

— А когда его выпустили, ты не пыталась встретиться с ним?

— Нет.

— Он должен был куда-то поехать? Его ждала какая-нибудь работа или друзья?

— Не знаю… не знаю…

— Значит, у вас все было кончено? — спросил Карден с ухмылкой. — Ты завела себе другого любовника?

— Нет! Я ждала его… я всегда буду ждать его. — Она замолчала, а потом уточнила:

— Я просто хочу, чтобы он вернулся.

— Тогда почему ты не написала ему? Почему не попыталась найти его?

— Он запретил мне это. Он… он заставил меня поклясться, что я… никогда не буду искать его…

— Значит, он собирался попасть в тюрьму? — торжествующе спросил Карден.

— Нет. Не знаю. Я не могу говорить то, чего не знаю.

— А в тот последний вечер, — голос Кардена звучал теперь резко и грубо, — в тот вечер перед дракой он заставил тебя повторить эту клятву? Да?

Совершенно обессилев, она кивнула с жалобным выражением капитуляции на лице.

— Да.

— И вы простились?

— Да, мы простились.

— После ужина, разумеется. Было уже довольно поздно. Или ты провела с ним всю ночь?

— Я ушла после ужина. Пошла домой, но не сразу. Сперва бродила, сама не знаю где. Просто бродила по улицам.

— А как он объяснил ваш разрыв?

— Он не рвал со мной, — сказала она. — Нет, не рвал. Просто он сказал, что ему нужно кое-что сделать, отплатить кому-то, чего бы это ни стоило, а потом, когда все будет позади, он вернется и, если я еще буду ждать…

— И ты, конечно, сказала, — насмешливо предположил Карден, — что всегда будешь ждать его? Верно? Уверен, что так. Что ты его никогда не разлюбишь. Так?

— Да, — просто ответила Лиз.

— И он сказал, что пришлет тебе деньги?

— Он сказал… сказал, что все не так страшно, как кажется. Что я… что обо мне позаботятся.

— И поэтому ты не стала разбираться, когда какой-то благотворительный фонд ни с того ни с сего уплатил за тебя тысячу фунтов?

— Да! Именно поэтому. Вы теперь все знаете. Вы знали все с самого начала. Если вы и так все знали, для чего вы посылали за мной?

Карден невозмутимо дождался, пока она перестанет всхлипывать.

— Вот, — сказал он, обращаясь к трибуналу, — вот вам свидетельство защиты. Мне только очень жаль, что девица, у которой чувства подменяют разум, а честность сведена на нет крупной суммой денег, была признана нашими британскими товарищами достойной вести партийную работу.

Поглядев на Лимаса, а затем на Фидлера, он грубо бросил:

— Она просто идиотка. Но тем не менее очень хорошо, что она подвернулась Лимасу. Уже не в первый раз реваншистский план наших врагов рушится из-за извращенности его создателей.

Он коротко и рассчитанно поклонился трибуналу и сел на место.

Они там в Лондоне, должно быть, совсем рехнулись. Он же говорил им, чтобы ее оставили в покое. А теперь стало ясно, что с того самого момента, когда он исчез из Англии, даже еще раньше — с того момента, как он угодил в тюрьму, какой-то паршивый идиот взялся за дело — платил по счетам, ублажал бакалейщика, домовладельца, а главное, Лиз. Какой бред! Какое безумие! Чего они хотели? Убить Фидлера? Убить своего агента? Провалить собственную операцию? Неужели все это сделал Смайли? Неужели из-за уколов своей паршивой совести? Теперь ему оставалось только одно — взять все на себя и попытаться спасти Лиз и Фидлера.

Но как, черт побери, им все это стало известно? Он был уверен, что избавился от «хвоста», когда направлялся после обеда с Эшем к дому Смайли. А деньги? Откуда им известна байка о том, что он якобы украл в Цирке деньги? Эта байка была исключительно для внутреннего пользования… Откуда же они узнали про нее? Откуда, черт побери?

Озадаченный, сердитый и крайне пристыженный, он медленно пошел между рядами, машинально переступая одеревеневшими ногами, точно человек, идущий на эшафот.

ГЛАВА 23

ПРИЗНАНИЕ

— Ладно, Карден.

Лицо его было белым и неподвижным, словно изваянным из камня, голова чуть откинута назад и вбок, точно он прислушивался к какому-то отдаленному звуку. В нем ощущался некий пугающий покой — не поражения, а самоконтроля, и все тело, казалось, держалось железной рукой его воли.

— Ладно, Карден. Пусть ее уведут.

Лиз смотрела на него, лицо ее было сморщенным и некрасивым, темные глаза были полны слез.

— Нет, Алек… нет, — сказала она. Для нее словно не было больше никого в зале, только Лимас, высокий и стройный, как воин.

— Не говори им, — начала она громко, — если это ради меня, то не надо ничего рассказывать им. Не думай обо мне, Алек. Мне уже все равно. Правда, все равно.

— Заткнись, Лиз, — грубовато сказал Лимас. — Все равно слишком поздно. — Он повернулся к председательнице. — Она ничего не знает. Буквально ничего. Уведите ее отсюда и отправьте домой. А я расскажу вам все остальное.

Председательница быстро переглянулась с другими членами трибунала. Немного подумав, она сказала:

— Она может покинуть зал суда, но ее не отправят домой до окончания слушания дела. А там посмотрим.

— Я же говорю вам, она ничего не знает! — заорал Лимас. — Неужели вы не понимаете, что Карден прав? Это была операция, спланированная нами операция. Что она могла знать об этом? Она же просто маленькая зачуханная девица из паршивой библиотеки. С нее вам взять нечего.

— Она свидетельница, — сухо возразила председательница. — Фидлер, возможно, захочет задать ей какие-нибудь вопросы.

Товарища Фидлера для нее уже не существовало. При упоминании своего имени Фидлер, казалось, очнулся от размышлений, в которые был погружен, и Лиз впервые за все время внимательно поглядела на него. Его глубоко запавшие карие глаза на мгновение остановились на ней, и он слегка улыбнулся ей, как еврей еврейке. Он показался ей маленьким, одиноким и странно спокойным.

— Она ничего не знает, — сказал он. — Лимас прав. Пусть она уйдет.

Голос его звучал устало.

— Вы отдаете себе отчет в том, что сказали? — , спросила председательница. — Вы отдаете себе отчет в том, что это означает? У вас действительно нет к ней никаких вопросов?

— Она сказала все, что было необходимо. — Он сидел, сцепив руки на коленях и разглядывая их. Это занятие, казалось, интересовало его больше, чем дальнейший ход заседания. — Все было очень хитро придумано. — Он кивнул. — Пусть она уйдет. Она не может рассказать то, чего не знает. — И добавил с насмешливой официальностью:

— У меня нет вопросов к свидетельнице.

Охранник открыл дверь и что-то крикнул в коридор. В тишине, царившей в зале, было слышно, как ему ответил женский голос, потом послышались медленно приближающиеся шаги. Фидлер резко поднялся с места и, взяв Лиз под руку, проводил ее к двери. Дойдя до выхода, она обернулась и посмотрела на Лимаса, но тот стоял, отвернувшись, как человек, который не выносит вида крови.

— Возвращайтесь в Англию, — сказал ей Фидлер. — Вам нужно обязательно вернуться в Англию.

Лиз неожиданно для себя вдруг начала всхлипывать. Охранница положила ей руку на плечо, скорее чтобы поддержать, чем утешить, и вывела из зала. Охранник закрыл дверь. Плач Лиз постепенно замер вдали.

— Не стану особенно распинаться, — начал Лимас. — Карден прав. Это была ловушка. В лице Карла Римека мы потеряли нашего лучшего агента в Зоне. Всех остальных мы потеряли еще раньше. Мы не могли понять, что происходит: Мундт хватал их, казалось, раньше, чем мы успевали завербовать. Я вернулся в Лондон и увиделся с Контролером. Там были еще Петер Гийом и Джордж Смайли. Джордж уже в отставке и занимается чем-то жутко умным. Филологией, что ли.

Так или иначе, они это все и придумали. Нужно подставить им человека, чтобы они на него попались, сказал Контролер. Стань наживкой и погляди, клюнут ли они на тебя, сказал он мне. Затем мы разработали все в деталях — в обратном, так сказать, порядке. Методом индукции, как выразился Смайли. Как мы платили бы, если бы Мундт и в самом деле был нашим агентом, как вели бы досье и тому подобное. Петер вспомнил, что какой-то араб хотел продать нам агентурную сеть Отдела год или два назад, а мы послали его подальше. И совершенно напрасно, как выяснилось потом. У Петера возникла мысль сыграть и на этом — будто бы мы отказались потому, что все знали и без него. Это было очень умно придумано.

Остальное вы легко можете себе представить. Я сделал вид, что сошел с круга: пьянство, долги, разговоры о том, что Лимас ограбил свою контору. Все одно к одному. Мы подключили Элси из бухгалтерии, чтобы она распространяла слухи, и кой-кого еще. Все они поработали на славу, — с некоторой гордостью добавил Лимас. — Затем я выбрал подходящее время — субботнее утро, когда вокруг полно народу, и затеял драку. Дело попало в местную прессу, кажется, даже в «Уоркер». Думаю, тогда-то ваши люди и вышли на меня. С этого момента вы начали рыть себе яму.

— Рыть яму вам, — спокойно заметил Мундт. Он задумчиво глядел на Лимаса светлыми, белесыми глазами. — И может быть, товарищу Фидлеру.

— Вам едва ли следует в чем-то винить Фидлера, — равнодушно возразил Лимас. — Он просто подвернулся нам под руку. Он далеко не единственный в Отделе, кто с удовольствием отправил бы вас на виселицу.

— Вас мы отправим на виселицу в любом случае, — обнадежил его Мундт. — Вы убили охранника. И пытались убить меня.

Лимас сухо улыбнулся.

— Ночью все кошки серы, Мундт… Смайли все время твердил, что дело может сорваться. Что могут начаться процессы, которых мы не сможем остановить. У него сдали нервы — впрочем, вы это знаете. По большому счету он потерял себя после дела Феннана — после Мундтовых дел в Лондоне. Говорят, с ним что-то тогда случилось, поэтому он и ушел из Цирка. Но вот чего я не могу понять: зачем они оплатили счета, послали деньги девушке и прочее. Должно быть, Смайли намеренно решил погубить операцию — да, наверное, так и было. У него муки совести, душевный кризис, ему кажется, что никого нельзя убивать и всякое такое. Какое безумие — после такой подготовки, такой отличной работы провалить из-за этого операцию…

Но Смайли ненавидит вас, Мундт. Мы все ненавидим вас, хотя и не говорим об этом вслух. Мы планировали операцию, словно игру… трудно сейчас объяснить. Мы понимали, что нас приперли к стенке, что Мундт взял над нами верх, и мы попытались его уничтожить. Но все равно это казалось какой-то игрой. — Повернувшись к трибуналу, он сказал:

— А насчет Фидлера вы не правы. Он не наш человек. К чему Лондону было бы идти на такой риск, имея агентом Фидлера? На него делали ставку, это точно. Было известно, что он ненавидит Мундта. Да и кто бы на его месте не ненавидел? Фидлер ведь еврей. Вы же знаете, наверняка знаете, как Мундт относится к евреям. И какова его репутация в этом вопросе.