считался с тем, что кто-то другой стосковался по нем, теперь, когда он
вошел в рабочую колею и уже не томился одиночеством, Клиф стал ему скучен
однообразным потоком своего тяжелого остроумия. Обязанности вежливой
хозяйки исполняла Леора. Она тоже слишком часто слышала те семь шуток,
которые в различной подаче составляли весь репертуар и всю философию
Клифа, но она могла часами сидеть с приветливым лицом, покуда Клиф
рассказывал, как он ловко продает автомобили, и упорно повторяла Мартину,
что у них никогда не будет друга, более преданного и великодушного.
Нью-Йорк, и теперь Мартин и Леора были еще полней и счастливей
предоставлены друг другу.
его письмах сквозила теперь подлинная сердечность, хотя он сильно
раздражал Мартина и Леору отеческими советами, которыми наказывал их за
каждый посылаемый чек.
неврологии и педиатрии и практические занятия по акушерству, собирай
анамнез в клинике, ассистируй при операциях, делай перевязки, учись не
показывать замешательства, когда бесплатный пациент назовет тебя доктором,
- среди всех этих дел самым важным было обсуждение вопроса: "Что мы будем
делать, когда получим диплом?"
жизнь врачом на все руки, или выбрать специальность? Какая специальность
самая хорошая, то есть лучше всего оплачивается? Обосноваться ли в
деревне, или в городе? Не податься ли вовсе на Запад? А как насчет
военно-медицинской службы - парады, ботфорты, хорошенькие женщины,
разъезды?
корпуса, в клинике, в столовках; и когда Мартин возвращался домой, к
Леоре, он сызнова принимался обсуждать - обстоятельно, со знанием дела.
Чуть не каждый вечер он "принимал решение", которое наутро опять
оказывалось отброшенным.
всею клиникой в присутствии нескольких видных приезжих врачей, - маленький
белый человечек, далеко внизу, держащий в руках жизнь и смерть, эффектный,
как большой актер, который раскланивается под аплодисменты, - Мартин ушел
с уверенностью, что станет хирургом. В тот день он согласился с Ангусом
Дьюером, только что получившим премию Хью Луазо - за практические занятия
по хирургии, что хирург - лев, орел, воин среди врачей. Ангус, один из
немногих, тверда знал, что будет делать: пройдя стаж, он должен был войти
пайщиком в знаменитую чикагскую клинику, возглавляемую доктором
Раунсфилдом, выдающимся специалистом по хирургии брюшной полости. "Через
пять лет, - коротко говорил Ангус, - я буду иметь двадцать тысяч в год".
нервы. Беззаветно-преданные ассистенты. Новые методы лечения на научной
основе. Спасение жизней! Зарабатывать деньги - не ради коммерции, конечно,
но чтобы обеспечить Леоре приятную жизнь. С нею вдвоем поехать в Европу -
седой Лондон, венский кафе. Когда он ораторствовал, Леора ему помогала.
Она кротко соглашалась; а назавтра, когда он старался доказать, что
хирургия - сплошной вздор, и большинство хирургов - просто умелые
плотники, она соглашалась еще ласковей, чем раньше.
свое призвание Пфафф Толстяк. Он собирался стать врачом-акушером, или, по
терминологии медиков, "похитителем младенцев". У Пфаффа была душа
повитухи; он сочувствовал женщинам в их неизреченной муке, сочувствовал
искренне, чуть не слезно, и он великолепно умел сидеть в молчании, пить
чай и ждать. При первом знакомстве с родами, когда его напарник студент
просто нервничал, хлопоча у кровати в скорбном безлюдье родильной палаты,
Пфафф был повергнут в ужас и желал, как никогда и ничего в своей вялой,
незаполненной жизни, страстно желал утешить эту серолицую, натужившуюся,
незнакомую женщину, принять на себя ее страдания.
каждый свое место, Мартин оставался в нерешительности. Его восхищало
требование декана Сильвы, чтобы врач непосредственно служил человечеству,
но он не мог забыть холодных аскетических часов в лаборатории. К концу
последнего курса, когда уже нельзя было медлить, на Мартина сильно
подействовала речь, в которой декан Сильва осуждал слишком узкую
специализацию и рисовал образ старого деревенского врача, отца и пастыря
своих пациентов, живущего здоровой жизнью на лоне природы, ясного духом -
потому что обрел самого себя. Впечатление от этой речи подкрепили
настоятельные письма мистера Тозера, просившего Мартина поселиться в
Уитсильвании.
Мартину и не хотел отпускать их далеко. Уитсильвания, по его словам,
представляла "хорошее местожительство": солидные фермеры - скандинавы,
голландцы, немцы и чехи, - которые будут честно платить по счетам.
Ближайший врач, доктор Гесселинк, живет в Гронингене, в девяти с половиной
милях, и практики у Гесселинка столько, что он не справляется. Если они
приедут, он, Тозер, поможет Мартину приобрести оборудование; он даже будет
посылать им время от времени чек, пока Мартину придется отбывать свой
двухлетний стаж в больнице. Капитал Мартина почти иссяк. Он и Ангус Дьюер
получили назначение в Зенитскую больницу, там можно было пройти прекрасную
школу, но в Зенитской больнице стажеры получали первый год только стол и
квартиру, и Мартин опасался, что не сможет принять назначения. Предложение
Тозера казалось соблазнительным. Они с Леорой просидели всю ночь, разжигая
в себе энтузиазм к привольному Западу, добросердечным и трудолюбивым
пионерам, к героизму деревенского врача - полезного члена общества, и на
этот раз придя к решению, уже ничего не перерешали.
готлибовскому божественному любопытству - что ж, он будет таким
деревенским врачом, как Роберт Кох! Он не выродится в трутня, который
только играет в бридж да стреляет уток. У него будет собственная маленькая
лаборатория. Так он дотянул до конца учебного года и получил свой диплом,
облачившись по этому случаю в берет и мантию [когда-то традиционная одежда
студентов английских и американских университетов; теперь надевается
только в торжественных случаях], в которых имел довольно глупый вид. Среди
кончающих Ангус Дьюер занял первое место, Мартин - седьмое. С громкими
сожалениями и щедрым возлиянием пива он распрощался с университетом; нашел
Леоре комнату поближе к больнице и стал Мартином Л.Эроусмитом,
врачом-стажером Зенитской Городской больницы, доктором медицины.
заревом на низко нависших облаках, запахом горелой фанеры, адским звоном
несущихся в атаку пожарных машин. Опасность грозила деревянным домишкам к
западу от завода, тянувшимся на целые мили; женщины в шалях, взъерошенные
мужчины в брюках и ночных рубахах, вскочив с кроватей, кидались в ночную
прохладу улиц, будя ее гулким грохотом шагов.
которых капала вода. Перед напирающей толпой топтались полисмены,
размахивая дубинками, покрикивая: "Куда, куда! Назад!" Линия огня была
священна. Пропустили только владельца фабрики и репортеров. Сержант
полиции остановил рабочего с безумными глазами.
пройдет.
кареты скорой помощи, несмолкаемое, яростное, вызывающее. Толпа без
команды расступилась, и сквозь нее, едва не задевая людей, пронесся
огромный серый автомобиль. Сзади, высокомерный в своем белом одеянии,
бесстрастно восседал на узком сиденье доктор Мартин Эроусмит.
автомобилем.
юноша с бескровным и липким лицом.
помер? - хлопотал старший.
порывисто черную сумку, он впрыснул пострадавшему стрихнин и поднес к его
носу пузырек с нашатырем.
подскочили, одновременно буркнули:
только двадцать девять лет, но это был самый старый и, может быть, самый
циничный человек в мире. Он интервьюировал сенаторов, разоблачал
злоупотребления в благотворительных обществах и даже в боксерских
состязаниях. У глаз его гнездились тонкие морщинки, он непрестанно
скручивал цигарки с дешевым табаком и очень невысоко ставил мужскую честь
и женскую добродетель. Однако с Мартином, или по крайней мере с Доктором,