Чтение 28–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение
улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:

- Кончил дело - гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом
кино, шарики с устатку покатать?

- Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен? - вставая,
предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное
поведение.

- О чем толковали? - без особого интереса поинтересовался Ларионов.

- Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о
чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

- На что намекал, вокруг чего топтался?

- Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при
деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что
предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

- Ну, тогда ближайшая перспектива у него - два года за нарушение
паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и
скажи.

- От своего имени? - изволил пошутить Вадик.

- От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну
что, пошли?

- Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь
мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в
рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян
прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал
последний монолог, и взрывами врывалась музыка.

Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно
испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с
теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в
кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец
первому отделению.

Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал
Миша Мосин. Роман направился к нему.

- Ромочка! - обрадовался Миша Мосин. - Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.

Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого
отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где
задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск
вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором
отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в
скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский.
Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.

- Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

- Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.

- Это не трепотня, Мося, это действительно так? - жалостно спросила
дамочка.

- Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от
нас в ГДР, - торжественно доложил Мосин.

- Горе-то какое! - деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в
щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

- Миня, а почему тебя Мосей стали звать? - поинтересовался Роман.

- Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней
назвали? - раздраженно ответил Мосин. - Но мне кажется, что ты отлавливал
меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По
палагинскому делу. Так?

- Проницателен ты, Миня.

- Профессия такая.

- А какая у тебя профессия?

- Юрист, Рома.

- Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не
профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

- Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

- Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен
выступать в разговоре со мной. Я - представитель правоохранительных
органов, а ты - жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные
доходы.

- Из пушек по воробьям, - как бы "а парт" кинул реплику Мосин.

- Воробей - это ты?

- Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. - Вопросы будешь
задавать? - с места в карьер начал Мосин.

- А как же! - обрадовался Казарян.

- Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня
ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к
Манежной площади.

- С палагинской коллекцией хорошо знаком?

- Да.

- И знаешь, как она хранилась в доме?

- Да.

- Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже
коллекции или части ее?

- Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И
те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки
не может быть в принципе.

- Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

- Конечно. Но моя страсть - сугубо по моим средствам. Я по дешевке
собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и
которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

- А хочется стать миллионером?

- До слез, Рома.

- При такой жажде можно и форсировать события, а?

- Какие, собственно, события?

- События, приближающие тебя к миллионам.

- Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься
эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за
соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию
Палагина?"

- Считай, что спросил.

- Не я.

- Жаль. - Казарян обнял Мосина за плечи. - А то как бы было хорошо!

- Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

- В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я
тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

- Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!

- Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден,
что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.

- А если темная, Рома?

- Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.

- Есть идея, Рома.

- Поделись.

- А что я с этого буду иметь?

- Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером станешь.

- Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак признательности
небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд пылится.
Только и всего!

- Договорились. А ты мне в ответ - театральный экскизик Добужинского.
Я помню, у тебя их несколько.

- Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?

- Как знаешь, Миня, как знаешь!

Мосин отчаянно махнул рукой:

- Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.

- Значит, Лентулов менять прописку не будет.

- Как это не будет? - возмутился Мося. - Мы же с тобой договорились:
ты мне Лентулова, а я тебе - Добужинского.

- Ладно. Отдавай идею задаром.

- Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и
проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.

- Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые - это ты?

У казаряновской альма-матер - юрфака - они перешли на другую сторону
улицы, свернули налево и мимо старого здания МГУ, мимо американского
посольства выруливали к "Националю".

- Абсолютно верно. Я. Так вот, у которого на плечах не кочан капусты
вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее
вероятный источник о палагинской коллекции и о квартире - обслуга.
Прикинул: жактовские деятели, приходящая прислуга, персональная портниха
жены и, наконец, столяр-краснодеревщик, который уже много лет строит
Палагину разнообразные вместилища для его коллекции.

Слесаря, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно
же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие
сведения, а главное - все о коллекции, может дать только Петр Федосеевич,
краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает сто лет, все его
знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на
сознательную зрячую наводку он никогда не пойдет. А вот втемную его
использовать могли.

- Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.

- А ты сегодня Лентунова подготовь. Там масло, ты пыль влажной