Чтение 271–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

швейцарцев и бывшего королевского пажа отворяется дверь.

Все шестеро бросаются в эту дверь, она бесшумно за ними захлопывается;
патриоты не успели из-за дыма разглядеть эту лазейку, укрывшую от них
уцелевших врагов; они думают, что перебили всех до единого, и уходят прочь с
торжествующими криками, катя за собой пушку.

Вторая группа состояла приблизительно из тридцати солдат и дворян;
командовал ею г-н Форестье де Сен-Венан. Окруженный со всех сторон врагами
при въезде на Елисейские поля, командир решил по крайней мере дорого продать
свою жизнь: обнажив шпагу, он во главе своих людей с примкнутыми штыками
трижды атаковал батальон, разместившийся у подножия статуи; в этих трех
атаках он потерял пятнадцать человек.

С пятнадцатью другими он попытался пробиться на Елисейские поля: залп из
мушкетов отнял у него еще восьмерых; семь оставшихся в живых разбежались кто
куда, но их преследовали жандармы до тех пор, пока не изрубили саблями всех
до единого.

Господин де Сен-Венан хотел было укрыться в посольском кафе, как вдруг
один из жандармов, заметив его, пустил коня в галоп, перескочил канаву,
отделявшую тротуар от проезжей части, и выстрелил несчастному офицеру в
спину.

Третьему отряду, состоявшему из шестидесяти человек, удалось добраться до
Елисейских полей; он направлялся к Курбевуа, повинуясь тому же инстинкту,
который заставляет голубей возвращаться в родную голубятню, а баранов - в
свой загон: в Курбевуа находились казармы.

Однако отряд окружили конная жандармерия и огромная толпа, и всех повели
в ратушу, где намеревались отдать их под стражу; на Гревской площади, через
которую лежал их путь, собралось около трех тысяч человек; они отбили
пленных и, не дойдя до ратуши, казнили.

Молодой дворянин, шевалье Шарль д'Отишан, бежал из дворца по улице Эшель,
зажав в каждой руке по пистолету; двое незнакомых людей пытаются его
остановить: он убивает их обоих; его окружает чернь, хватает и тащит на
Гревскую площадь, чтобы там торжественно предать смерти.

К счастью, его забывают обыскать: помимо выброшенных им за ненадобностью
пистолетов у него еще есть нож; он открывает его в кармане, ожидая
подходящей минуты, чтобы им воспользоваться. В тот момент, как он
оказывается на Ратушной площади, там расправляются с шестьюдесятью
швейцарцами, которых только что туда привели; зрелище это отвлекает внимание
его охранников; он убивает двоих, стоящих к нему ближе других, потом, словно
змея, выскальзывает и исчезает.

Дворец покинули: сотня человек, сопровождавших короля в Национальное
собрание, укрывшихся у фельянов и обезоруженных; пятьсот человек, чью
историю мы только что рассказали; несколько беглецов-одиночек, подобно г-ну
Шарлю д'Отишану, столь счастливо избежавших смерти.

Остальные погибли в вестибюле, на лестницах, или были перерезаны либо в
апартаментах, либо в часовне.

В Тюильри пало почти девятьсот швейцарцев и дворян!

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава 1

ОТ ШЕСТИ ДО ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Народ вошел во дворец так, как входят в логово дикого зверя; он выражал
свои чувства в криках: "Смерть волку! Смерть волчице! Смерть волчонку!"

Если бы на его пути повстречались король, королева и дофин, он уж,
конечно, без колебаний снес бы все три головы одним махом, свято веруя в то,
что вершит справедливость.

Надобно признать, что для королевской семьи это было бы избавлением от
предстоявших им испытаний!

В отсутствие тех, кого они проклинали и продолжали искать в шкалах и под
кушетками, победителям необходимо было излить свой гнев на все подряд, как
на вещи, так и на людей; они с невозмутимой жестокостью обрушили свои удары
на стены, в которых были приняты решения о Варфоломеевской ночи и о бойне на
Марсовом поле, требовавшие отмщения.

Как видно из нашего рассказа, мы не оправдываем народ; напротив, мы
изображаем его грязным и кровожадным, каким он в действительности и был
тогда. Однако поспешим оговориться: победители покинули дворец с обагренными
кровью, но пустыми руками! <Позднее, из "Истории революции 10 августа", мы
узнаем, что двести человек были расстреляны за воровство. (Прим, автора)>

Пелетье, которого нельзя заподозрить в симпатии к патриотам,
рассказывает, что один виноторговец по имени Мале принес в Собрание сто
семьдесят три луидора, найденных им у убитого в доме священника; двадцать
пять санкюлотов притащили сундук с королевской посудой; один из сражавшихся
бросил на стол председателя крест Св. Людовика; другой выложил отнятые у
швейцарца часы; третий отдал пачку ассигнаций; четвертый - кошель с
золотыми; пятый - драгоценности; шестой - брильянты; наконец, еще один -
шкатулку, принадлежавшую королеве, в которой было полторы тысячи луидоров.

"И Национальное собрание, - насмешливо прибавляет историк, не подозревая,
что восхваляет всех этих людей, - выразило сожаление, что не знает имен
скромных граждан, которые покорно пришли сложить к ногам Собрания все эти
сокровища, украденные у короля".

Мы далеки от того, чтобы воспевать народ; мы знаем, что это самый
неблагодарный, самый капризный, самый непостоянный из всех хозяев; вот
почему мы говорим об этих преступлениях так, словно это - добродетели
народа.

В тот день он был жесток; он с наслаждением окунал руки в кровь; в тот
день дворян выбрасывали живьем из окон; швейцарцам, мертвым и живым,
вспарывали на лестнице животы; вырванные из груди сердца врагов выжимали
обеими руками, как губку; головы отрывали и надевали на пики; в тот день
народ, - тот самый, что считал для себя бесчестьем украсть часы или крест
Св. Людовика, - с радостью отдавался мести и жестокости.

Однако среди этого кровавого месива, в разгар избиения живых и
надругательства над мертвыми, этому самому народу, словно насытившемуся
хищнику, вдруг случалось проявить милосердие.

Придворные дамы де Тарант, де Ларош-Эймон, де Жинту, а также мадмуазель
Полин де Турзель были преданы королевой и оставались в Тюильри; они
собрались в спальне Марии-Антуанетты. Когда дворец был захвачен, до них
стали доноситься крики умиравших, угрозы победителей; и вот послышались
шаги, торопливые, страшные, неумолимо приближавшиеся к их двери.

Госпожа де Тарант отперла дверь.

- Входите! - пригласила она. - Можете убедиться сами: здесь одни женщины.

Победители ворвались в комнату с дымившимися ружьями и окровавленными
саблями в руках.

Женщины пали на колени.

Убийцы уже занесли над ними ножи, называя их советчицами г-жи Вето,
подругами Австриячки; вдруг какой-то бородач, посланный Петионом, закричал с
порога:

- Смилуйтесь над женщинами! Не позорьте нацию.

Так женщины были помилованы.

Госпожа Кампан, которой королева сказала: "Подождите меня, я вернусь за
вами сама или пришлю кого-нибудь, чтобы забрать вас с собой... Один Бог
знает, куда!", - ожидала в своей комнате, когда королева придет или пришлет
за ней.

Она сама рассказывает, что совершенно потеряла голову от творившихся
бесчинств и, не видя свою сестру, спрятавшуюся за каким-нибудь занавесом или
забившуюся в какой-нибудь шкап, она подумала, что найдет сестру в ее
комнате, находившейся этажом ниже, и стала торопливо спускаться по лестнице;
однако там она застала только двух ее камеристок и гайдука королевы.

При виде его г-жа Кампан забыла о своих собственных страхах, потому что
поняла, что опасность угрожает в первую голову ему, а не ей.

- Бегите скорее! - закричала она. - Бегите, несчастный! Все выездные
лакеи уже разбежались... Бегите, еще можно успеть!

Гигант попытался подняться и снова упал, раздавленный страхом.

- Не могу, - пожаловался он. - Я не могу пошевелиться от страха.

В это самое время на пороге появилась толпа опьяненных, взбешенных,
обагренных кровью людей; они набросились на гайдука и растерзали его в
клочья.

Госпожа Кампан и обе камеристки бросились бежать по небольшой служебной
лестнице.

Увидев, как женщины убегают, несколько человек бросились вдогонку и скоро
их нагнали.

Камеристки упали на колени и, хватаясь руками за острия сабель своих
убийц, взмолились о пощаде.

Госпожа Кампан, замерев на верхней ступеньке лестницы, почувствовала, как
кто-то грубо схватил ее за шиворот; она увидела, как сабля, словно разящая
молния, сверкнула у нее над головой; вся ее жизнь промелькнула у нее перед
глазами в это последнее мгновение, отделяющее нашу жизнь от вечности; вдруг
снизу послышался повелительный голос:

- Что вы там делаете?

- Ну что еще? - отозвался убийца.

- Женщин не трогать, слышите? - продолжал тот же голос снизу.

Госпожа Кампан стояла на коленях; сабля уже была занесена над ее головой;
она уже видела себя мертвой.

- Вставай, мерзавка! - приказал ей палач. - Нация тебя прощает!

Что же делал в это время король в ложе "Логографа"? Король проголодался и
попросил подать ужин. Ему принесли хлеба, вина, цыпленка, холодной телятины
и фруктов.

Как все принцы дома Бурбонов, как Генрих IV, как Людовик XIV, король
любил покушать; какие бы душевные волнения он ни переживал, что, впрочем,
довольно редко можно было заметить по его лицу, обрюзгшему и