Чтение 271–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

автоматы уставя на зэков, сидевших на песке в задней части кузова. Едва
выехали с карьера, они по знаку одновременно бросили в глаза конвоирам песок
и бросились сами на них. Автоматы отняли и через окно кабины прикладом
оглушили ефрейтора. Машина стала, шофёр был еле жив от страха. Ему сказали:
"Не бойсь, не тронем, ты же не пёс! Разгружайся!" Заработал мотор -- и
песок, драгоценный, дороже золотого, тот, который принёс им свободу --
ссыпался на землю.

И здесь, как почти во всех побегах, -- пусть история этого не забудет! --
рабы оказались великодушнее охраны: они не убили их, не избили, они велели
им только раздеться, разуться и босиком в нижнем белье отпустили. "А ты,
шофёр, с кем?" -- "Да с вами, с кем же", -- решился и шофёр.

Чтоб запутать босых охранников (цена милосердия!), они поехали сперва на
запад (степь ровна, езжай куда хочешь), там один переоделся в ефрейтора,
двое в солдат, и погнали на север. Все с оружием, шофёр с пропуском,
подозрения нет! Всё же, пересекая телефонные линии -- рвали их, чтобы
нарушить связь. (Подтягивали книзу, поближе, веревкой с камнем на конце,
захлёстом, -- а потом крюком рвали.) На это уходило время, но выигрыш был
больше. Гнали полным ходом полный день, пока счетчик накрутил километров
триста, а бензин упал к нолю. Стали присматриваться ко встречным машинам.
"Победа". Остановили её. "Простите, товарищ, но служба такая, разрешите
проверить ваши документы". Оказалось -- тузы! районное партийное начальство,
едет не то проверять, не то вдохновлять свои колхозы, не то просто на
бешбармак. "А ну, выходи! Раздевайся!" Тузы умоляют не расстреливать. Отвели
их в степь в белье, связали, взяли документы, деньги, костюмы, покатили на
"Победе". (А солдаты, раздетые утром, лишь к вечеру дошли до ближайшей
шахты, оттуда им с вышки: "Не подходи!" -- "Да мы свои!" -- "Какое свои, в
одном исподнем!")

У "Победы" бак оказался не полон. Проехали километров двести -- всё, и
канистра вся. Уже темнело. Увидели пасшихся лошадей и удачно схватили их без
уздечек, сели охляблью, погнали. Но -- шофёр упал с лошади и повредил ногу.
Предлагали ему сесть на лошадь вторым. Он отказался: "Не бойтесь, ребята,
вас не [заложу]!" Дали ему денег, шофёрские права с "Победы" и поскакали.
Видел их этот шофёр последний, а с тех пор -- никто! И в лагерь свой их
никогда не привозили. Так и четвертные и червонец без сдачи оставили ребята
в сейфе спецчасти. Зеленый прокурор любит смелых!

И шофёр действительно их не заложил. Он устроился в колхозе около
Петропавловска и спокойно жил четыре года. Но загубила его любовь к
искусству. Он хорошо играл на баяне, выступал у себя в клубе, потом поехал
на районный смотр самодеятельности, потом на областной. Сам он и забывать
уже стал прежнюю жизнь, -- но из публики его признал кто-то из
джезказганского надзора -- и тут же за кулисами он был взят -- и теперь
приварили ему 25 лет по 58-й статье. Вернули в Джезказган.

Особую группу побегов составляют те, где начинается не с рывка и
отчаяния, а с технического расчёта и золотых рук.

В Кенгире был задуман знаменитый побег в железнодорожном вагоне. На один
из объектов постоянно подавали под разгрузку товарняк с цементом, с
асбестом. В зоне его разгружали, и он уходил пустым. И пятеро зэков готовили
побег такой: сделали ложную внутреннюю торцевую стенку товарного
пульмановского вагона да еще складную на шарнирах, как ширму -- так что
когда тащили её к вагону, она виделась не более как широкая сходня, удобная
под тачки. План был: пока разгружается вагон, хозяева ему -- зэки; втащить
заготовки в вагон, там развернуть; защёлками скрепить в твёрдую стенку; всем
пятерым стать спинами к стене и веревочными тягами поднять и поставить
стенку. Весь вагон в асбестной пыли -- и она в том же. Разницы глубины в
пульмане не увидишь на глазок. Но есть сложность в расчёте времени, надо
освободить товарняк к отъезду, пока з/к еще на объекте -- заранее нельзя
сесть, надо убедиться, что сейчас увезут. Вот тогда в последнюю минуту
бросились с ножами и продуктами -- и вдруг один из беглецов попал ногой в
стрелку и сломал ногу. Это задержало их -- и они не успели до конвойной
проверки состава кончить свой монтаж. Так они были открыты. По этому побегу
был процесс. *(1)

Ту же идею, но в одиночном побеге, применил летчик-курсант Батанов. На
экибастузском ДОКе изготовлялись дверные коробки и отвозились на
строительные объекты. Но на ДОКе работа шла круглосуточно, и конвой с вышек
не уходил никогда. А на стройучастках конвой был только днём. С помощью
друзей Батанов был зашит досками в раме, погружен на машину и разгружен на
стройучастке. На ДОКе запутали счёт между сменами, и в тот вечер его не
хватились, -- а на стройучастке он освободился из коробки, вылез -- и пошёл.
Однако той же ночью был схвачен по дороге к Павлограду. (Этот его побег был
годом позже того побега на машине, когда им пробили баллон.)

В Экибастузе от побегов, состоявшихся и сорвавшихся при начале; от тех
событий, которыми уже припекала земля зоны *(2); и по оперативным
глубокомысленным отметкам; и от отказчиков, и от других всяких непокорных --
пухла и пухла Бригада Усиленного Режима. Её не вмещали уже два каменных
крыла тюрьмы и не вмещала Режимка (барак N2 близ штабного). Завели еще одну
Режимку (барак N8); особо для бендеровцев.

От каждого нового побега и от каждого бунтарского события режим во всех
трёх режимках всё устрожался. (К истории блатного мира заметим: [суки] в
экибастузском БУРе брюзжали: "Сволочи! Пора кончать с побегами. Из-за ваших
побегов режимом задушат... За такие дела в бытовом лагере морду бьют". То
есть говорили то, что требовалось начальству.)

Летом 1951 года режимка-барак 8 задумала бежать вся целиком. Она была от
зоны метрах в тридцати и решила вести подкоп. Но всё это было слишком на
языках, обсуждалось [хлопцами] почти открыто среди своих -- они считали, что
бендеровец не может быть стукачом, а стукачи были. И прокопали они всего то
несколько погонных метров, как были проданы.

Вожди режимки-барака 2 были очень раздосадованы всей этой шумливой затеей
-- не потому, что боялись репрессий, как суки, а потому, что сами были в
таких же тридцати метрах от зоны и сами еще раньше барака 8 задумали и
начали подкоп высокого класса. Теперь они боялись, что если одинаковая мысль
пришла обеим режимкам, то это может понять и проверить [псарня]. Но больше
напуганные побегами на автомашинах, хозяева Экибастуза положили свою главную
цель в том, чтобы все объекты и жилую зону обрыть канавами глубиною в метр и
туда бы завалилась на выходе любая автомашина. Как в Средние века, стены
стало мало, еще нужен был ров. Канавокопатель чисто и исправно выкапывал
теперь один такой ров за другим, вокруг всех объектов.

Режимка-барак 2 была малой зоной, обтянутой колючей проволокой внутри
большой экибастузской зоны. Её калитка была постоянно на замке. Кроме
времени, проводимого на известковом заводе, режимке разрешалось ходить по
своему маленькому дворику близ барака только двадцать минут. Всё остальное
время режимные были заперты в своём бараке, общую зону проходили только на
развод и обратно. В общую столовую они никогда не допускались, повара
приносили им в бачках.

Рассматривая свой известковый завод как возможность побыть на солнышке и
подышать, режимка никогда не рвалась лопатить вредоносную известь. А когда в
конце августа 1951 года там случилось и убийство (блатной Аспанов ломом убил
Аникина -- беглеца, перешедшего проволоку по наметанному сугробу в пургу, но
через сутки пойманного, за то и в режимке. О нём же -- часть III, глава 14),
трест вообще отказался от таких "рабочих" -- и весь сентябрь режимку никуда
не выводили, она жила по сути на чисто-тюремном режиме.

Там было много "убеждённых беглецов", и летом стала сколачиваться, орешек
к орешку, надёжная группа на побег из 12 человек (Магомет Гаджиев, вождь
экибастузских мусульман; Василий Кустарников; Василий Брюхин; Валентин
Рыжков; Мутьянов; офицер-поляк, любитель подкопов; и другие). Все там были
равны, но Степан Коновалов, кубанский казак, был всё же главным. Они
замкнулись клятвой: кто проговориться хоть душе -- тому хана', должен
кончить с собой или заколют другие.

К этому времени экибастузская зона уже обнеслась четырёхметровым сплошным
забором-заплотом. Вдоль него шёл четырёхметровый вспаханный предзонник, да
за забором отмежевана была пятнадцатиметровая полоса запретки, кончавшаяся
метровой траншеей. Всю эту полосу обороны решено было проходить подкопом, но
таким надежным, чтобы он ни за что не был обнаружен раньше.

Первое же обследование показало, что низок фундамент, подпольное
пространство всего барака так невелико, что некуда будет складывать
выкопанную землю. Кажется -- непреодолимо. Значит, не бежать?.. И кто-то
предложил: чердак зато просторный, поднимать грунт на чердак! Это казалось
немыслимым. Многие десятки кубометров земли через просматриваемое,
проверяемое жилое пространство барак незаметно поднять на чердак, поднимать
каждый день, каждый час -- и еще не просыпать ни щепотки, не оставить же
следа!

Но когда придумали, как это сделать -- ликовали, и побег был решён
окончательно. Решение пришло вместе с выбором секции, то есть комнаты. Этот
финский барак был рассчитан на вольных, смонтирован в лагерной зоне по
ошибке, другого такого во всем лагере не было: там были маленькие комнаты, в
которых не семь вагонок втискивалось, как везде, а три, то есть на
двенадцать человек. Такую секцию, где уже жило несколько из их дюжины, они
облюбовали. Разными приёмами, добровольно меняясь и вытесняя смехом и
шутками тех, кто мешал ("ты -- храпишь, а ты -- ... много"), перетолкнули
чужих в другие секции, а своих стянули.

Чем больше отделяли режимку от зоны, чем больше режимных наказывали и
давили -- тем больше становилось их нравственное значение в лагере. Заказ
режимки был для лагеря -- первый закон, и теперь что нужно было техническое
-- заказывали, где-то на объектах делалось, с риском проносилось через
лагерный шмон, а со вторым риском передавалось в режимку -- в баланде, при
хлебе или при лекарствах.

Раньше всего были заказаны и получены -- ножи, точильные камни. Потом --