не всем. И скоро до того уже стало с бригадирами плохо, что нарядчик
приходил в бригадную секцию покурить, поболтать и просто просил: "Ребята, ну
нельзя ж без бригадира, безобразие! Ну, выберите вы себе кого-нибудь, мы
сразу его проведём!"
прятаться в каменную тюрьму! Не только они, но и -- прорабы-кровопийцы,
вроде Адаскина; стукачи, накануне раскрытия или, как чувствовали, очередные
в списке, -- вдруг дрогнули и [побежали]! Еще вчера они храбрились среди
людей, еще вчера они вели себя и говорили так, как если б одобряли
происходящее (а теперь попробуй поговори среди зэков иначе!), еще прошлую
ночь они ночевали в общем бараке (уж там спали или напряженно лежали,
готовые отбиваться, и клялись себе, что это последняя такая ночь) -- а
сегодня исчезли! И даётся дневальному распоряжение: вещи такого-то отнести в
БУР.
побежали! -- [они побежали], очищая от себя нас! Небывалое, невозможное на
земле время: человек с нечистой совестью не может спокойно лечь спать!
Возмездие приходит не на том свете, не перед судом истории, а ощутимое живое
возмездие заносит над тобой нож на рассвете. Это можно придумать только в
сказке: земля зоны под ногами честных мягка и тепла, под ногами предателей
-- колется и пылает! Этого можно пожелать зазонному пространству -- нашей
[воле], никогда такого времени не видавшей да может быть и не увидящей.
окошками, с намордниками, сырой, холодный и тёмный, обнесённый крепким
заплотом из досок-сороковок внахлёст, -- БУР, так любовно приготовленный
лагерными хозяевами для отказчиков, для беглецов, для упрямцев, для
протестантов, для смелых людей -- вдруг стал принимать на пенсионный отдых
стукачей, кровопийц и держиморд!
чекистам и за свою верную долгую службу попросить укрытия от народного гнева
в каменном мешке. Чтобы сами просились в тюрьму покрепче, чтобы не [из]
тюрьмы бежали, а [в] тюрьму, чтоб добровольно соглашались не дышать больше
чистым воздухом, не видеть больше солнечного света -- кажется, и история нам
не оставила такого!
них лучшую камеру БУРа (лагерные остряки назвали её [камерой хранения]),
дали туда матрацы, крепче велели топить, назначили им часовую прогулку.
жадно хотящие жить. (Некоторые хотели и в бегстве сохранить лицо: кто знает,
может еще придётся вернуться и жить среди зэков? Архидьякон Рудчук бежал в
БУР с инсценировкой: после отбоя пришли в барак надзиратели, разыграли сцену
жестокого шмона с вытряхиванием матраца, "арестовали" Рудчука и увели.
Впрочем, скоро лагерь с достоверностью узнал, что и гордый архидьякон,
любитель кисти и гитары, сидит в той же тесной "камере хранения"). Вот уж их
перевалило за десять, за пятнадцать, за двадцать! ("Бригада Мачеховского"
стали её еще звать -- по фамилии начальника режима.) Уже надо заводить
вторую камеру, сокращая продуктивные площади БУРа.
не раскрыты. А раскрытый стукач не стоит ничего, он уже не может больше
служить в этом лагере. И приходится содержать его на даровом питании в БУРе,
и он не работает на производстве, себя не оправдывает. Нет, даже
благотворительности МВД должны же быть пределы!
остаться в овечьей шкуре и ждать ножа.
лагерное движение и сломить его. Первое, к чему они привыкли и за что
схватились, было -- писать приказы.
движение наше -- политическое. В грозных приказах (надзиратели ходили по
баракам и читали их) всё начинавшееся объявлялись [бандитизмом]. Так было
проще, понятней, роднее, что ли. Давно ли бандитов присылали к нам под
маркой "политических"? И вот теперь политические -- впервые политические! --
стали "бандитами". Неуверенно объявлялось, что бандиты эти будут обнаружены
(пока что еще ни один) и (еще неувереннее) расстреляны. Еще в приказах
взывалось к арестантской массе -- [осуждать] бандитов и [бороться] с ними!..
режима побоялись назвать политическое -- политическим (хотя в приписывании
"политики" тридцать лет уже состояло всякое следствие) мы ощутили их
слабость.
лагерной администрации таким образом снималась ответственность -- как
допустила она в лагере политическое движение! Эта выгода и эта необходимость
распространялись и выше: на областные и лагерные управления МВД, на ГУЛаг,
на само министерство. Система, постоянно боящаяся информации, любит
обманывать сама себя. Если бы убивали надзорсостав и офицеров режима, тогда
трудно было бы им уклониться от статьи 58-8, террора, но тогда они получили
бы и лёгкую возможность давать расстрел. Сейчас же у них появилась
заманчивая возможность подкрасить происходящее в Особлагерях под [сучью
войну], сотрясавшую в это самое время ИТЛ и Руководством же ГУЛага
затеянную. *(4)
лишались, а значит -- лишались эффективных контр-мер. И не могли
противодействовать растущему движению.
[осуждать] и [бороться]. И следующая мера была -- перевести на штрафной
режим весь лагерь! Это значило: всё буднее свободное время, кроме того, что
мы были на работе, и все воскресенья насквозь мы должны были теперь сидеть
под замком, как в тюрьме, пользоваться парашей и даже пищу получать в
бараках. Баланду и кашу в больших бочках стали разносить по баракам, а
столовая пустовала.
работать совсем лениво, и завопил угольный трест. А главное, четвертная
нагрузка пришлась на надзирателей, которым непрерывно из конца в конец
лагеря доставалось теперь гонять с ключами -- то запускать и выпускать
дневальных с парашами, то вести кормление, то конвоировать группы в
санчасть, из санчасти.
выдали убийц. Но мы все настроились пострадать, потянуть -- того стоило! Еще
цель была: чтоб не оставался барак открытым, чтобы не могли прийти убийцы из
другого барака, а своих найти как-будто легче. Но вот опять произошло
убийство -- и опять никого не нашли, так же все "не видели" и "не знали". И
на производстве кому-то голову проломили -- от этого уже никак не
убережёшься запертыми бараками.
стену". Это была стена в два самана толщиной и метра четыре высотой, которую
повели посреди зоны, поперёк ее, подготовляя разделить лагерь на две части,
но пока оставив пролом. (Затея -- общая для всех Особлагов. Такое
разгораживание больших зон на малые происходило во многих других лагерях.)
Так как работу эту трест оплачивать не мог -- для посёлка она была
бессмысленна, то вся тяжесть -- и изготовление саманов, и перекладка их при
сушке, и подноска к стене и сама кладка -- легла на нас же, на наши
воскресенья и на вечернее (летнее, светлое) время после нашего прихода с
работы. Очень досадна нам была та стена, понятно, что начальство готовит
какую-то подлость, а строить -- приходилось. Освободились-то мы еще очень
мало -- головы да рты, но по плечи мы увязали по-прежнему в болоте рабства.
вполне в духе тюремного мышления. Но что это? Нежданно-негаданно вызывают
одну, другую, третью бригаду в комнату фотографа -- и фотографируют, да
вежливо, не с номером-ошейником на груди, не с определённым поворотом
головы, а садись, как тебе удобнее, смотри, как тебе нравится. И из
"неосторожной" фразы начальника КВЧ узнают работяги, что "снимают на
документы".
ползёт среди легковерных: а может пропуска готовят для расконвойки? А
может..? А может...
при заключённых), что по пути видел целые эшелоны освобождающихся -- с
лозунгами, с зелёными ветками, домой едут.
было после войны начинать! Неужели началось?
дома!
одному. За красной скатертью под портретом Сталина сидят наши лагерные, но
не только: еще каких-то два незнакомых, один казах, один русский, никогда в
нашем лагере не бывали. Держатся деловито, но с веселинкой, заполняют
анкету: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, а дальше
вместо привычных статьи, срока, конца срока -- семейное положение подробно,
жена, родители, если дети, то какого возраста, где все живут, вместе или
отдельно. И всё это записывается!.. (То один, то другой из комиссии напомнит
писцу: и это запиши, и это!)
них тепло и даже хочется плакать! Годы и годы он слышит только отрывистые
гавкающие: статья? срок? кем осужден? -- и вдруг сидят совсем не злые,
серьёзные, человечные офицеры и неторопливо, с сочувствием, да, с
сочувствием спрашивают его о том, что так далеко хранимо, коснуться его
боязно самому, иногда соседу на нарах расскажешь слова два, а то и не
будешь... И эти офицеры (ты забыл или сейчас прощаешь, что вот этот старший
лейтенант в прошлый раз под октябрьскую у тебя же отнял и порвал фотографию
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Маркелов Олег
Ильин Андрей