Чтение 29–й страницы книги ~Год лемминга~

А ведь мне было легче, чем другим: "демоний" колол меня нещадно,
заставляя искать и находить оптимальный путь. Кое-кому пришлось совсем
плохо; один начал заговариваться, несколько пацанов стали слезливы и
раздражительны. Резец работал...

На третий месяц я, к громадному своему удивлению, почувствовал, что
понемногу втягиваюсь. Остальные тоже повеселели. А уж когда нам
объявили, что зимние каникулы продолжатся аж три дня, мы даже слегка
удивились: куда девать такую прорву времени?

Нашлось куда, конечно. Пацаны есть пацаны. Но как раз после зимних
каникул с потока было отчислено сразу человек десять. Почему - не
знаю. Это самое темное место в моих потугах логически вычислить
принятые в Школе критерии отбора.

Кое-что, впрочем, удалось понять уже тогда. Вскоре после того как
начались компьютерные занятия, кто-то из нас догадался, как вытащить
из школьной сети наши (и не только наши) личные дела. О, там было что
почитать! Кажется, Сашка Киссель первым обратил внимание на одно
любопытное обстоятельство: почти все кадеты средних и старших курсов
были сиротами, помнящими родителей. И почти все они (и мы тоже) были
детьми, внуками либо правнуками людей, заметно проявивших себя на
государственной службе, все равно в какой области: управлении,
инженерии, науке... Пращур Лебедянского конструировал паровозы. Дед
Воронина был губернатором. Предок моего приятеля Димки Долгова всю
жизнь строил не то мосты, не то шахты. В крайнем случае личное дело
содержало указание на документы, подтверждающие происхождение кадета
от какого-нибудь незнатного дворянского рода. Сашка Киссель, например,
оказался простым остзейским бароном. И, что любопытно, подлинность
документов подтверждалась специальными актами экспертизы!

Позднее я понял, что это значит, и оценил политику наблюдательного
совета Школы. Эти люди не любили шутить и даром хлеб не ели. Кадет
должен происходить из уважаемой семьи, в истории которой не было
известных ему позорных пятен. Он должен уважать себя и свое место в
человечестве и не должен иметь комплекса неполноценности. Исключения
из этого правила практически не было. Единицы. И то сказать:
функционер с комплексом неполноценности - кому нужен?

Нельзя сказать, что мне не польстило известие о моем дворянстве.
Мальчишество, конечно...

А весной, когда светило солнышко и в тени сосен под окнами дотаивал
последний снег, в Школу приехал Кардинал.

Мы о нем и знать не знали, пока он не вошел к нам во время занятий
- пожилой лысеющий дядька с неважным цветом лица и заметным животиком,
оттопырившим аккуратный костюм. Первую его фразу, обращенную к нам,
кадетам, я запомнил слово в слово: "Здравствуйте, меня зовут Павел
Фомич, это я придумал Школу для вас", - и он добродушно посоветовал
нам поставить на место отпавшие челюсти.

Кардинал сказал речь - краткую, но мы почувствовали, что он не
экономит на нас время; мальчишки вообще очень тонко чувствуют такие
вещи. Он не сказал почти ничего нового, он только напомнил нам, кто мы
есть и кого из нас делают. "Это я работаю на правительство, - говорил
Кардинал и безбожно врал, конечно, - вы же будете работать на страну,
а при каких-то обстоятельствах, возможно, и на все человечество...
Гордитесь этим".

Мы гордились.

Меж тем истязания, чинимые над нами, мало-помалу приобретали более
осмысленный характер. Появились специальные предметы и кое-какие
методики развития. Это не значит, что "резец" перестал делать свое
дело, - делал, да еще как! Претензии на несправедливость и
провокационность тестов не принимались никем и говорили не в пользу
жалующегося.

Чего стоил один лишь иезуитский тест со значком и дипломом! Было
так: Максим Родионович, добрейший наш "классный дам" и объект для
подражания, однажды утром заявил, что занятий сегодня не будет. Мы
взвыли от восторга, и лишь немногие насторожились: а почему,
собственно? Максим Родионович охотно объяснил: оказывается, сегодня мы
перевалили какой-то там рубеж на стезе превращения нас в
мэтров-выпускников, в честь чего объявляется праздник и каждому из нас
будет торжественно вручен диплом "сантимэтра" - через э, естественно,
- и соответствующий нагрудный значок. Надо ли говорить, что мы
неизмеримо выросли в собственных глазах и взвыли от восторга вторично?

Ох, красивый был значочек! Красивейший. В том возрасте, когда
мальчишки собирают коллекцию ненужной дряни, полагая ее сокровищем,
эмалированный кусочек жести на лацкане был для нас примерно тем же,
чем являлась цельная суповая тарелка на шнурочке для вождя людоедов из
"Джерри-островитянина". Глотку бы перегрыз, попытайся кто отобрать!
Кому-кому, а мне было приятно, прицепив значок, небрежно
продефилировать перед младшей группой, наслаждаясь ее неприкрытой
завистью. По-моему, в тот день младшие увидели наш поток в полном
составе.

На второй день начала побаливать голова. Я не придал этому
значения, тем более что к вечеру боль исчезла. В тот день я отцепил
значок и убрал его в свой шкафчик вместе с дипломом. Не мигрень
подсказала - просто как-то вдруг надоело ходить петухом. И многие
сняли с себя значки в ближайшие два-три дня. Кажется, только двое
парней носили их больше недели - они-то и были отчислены из Школы, но
не вдруг и порознь, чтобы мы не сразу догадались о том, что вся затея
со значком и дипломом с самого начала была провокационным тестом...

Мы догадались потом. И смирились. И не пожалели отчисленных.
Стимулом к Власти для нас должна была стать сама Власть, дающая
возможность проявить себя в деле, и только Власть как таковая.
Тщеславный или корыстный функционер - нонсенс тот еще.

Конечно, многого я не знаю и сейчас: о глубинном смысле большинства
пертурбаций внутри нашего потока можно только догадываться. Об этом
знают те из нас, кто остался при Школе после выпуска. Вот только
скажут ли?

Школа кого хочешь сделает нелюбопытным. Например, я почти уверен,
что вплоть до последней крупной чистки рядом с нами сознательно
держали некоторое количество воспитанников, подходящих по всем
статьям, кроме выраженной харизмы. И это правильно: что путного
выйдет, если собрать в неразбавленную кучу два десятка прирожденных
лидеров? "Крысиный король" - да, получится. А функционер?

Но уверенность свою я держу при себе.

Потрясающий цинизм "Теории и практики управления" как-то не
произвел на нас большого впечатления (привыкли?), зато практические
занятия запомнились на всю жизнь. В спокойном состоянии и в длительном
стрессе. В группе и в ватном одиночестве безэховой камеры. Неожиданно,
спросонок, среди ночи... Вы не пробовали решать управленческие задачи,
сидя в зубоврачебном кресле? Правда нет? Голову выше, вы достойны
зависти!

Кое-кого "рубила" медицина. Помню, как я плакал, бревном валясь на
постель, и не мог заснуть. Не помогал и спорт, по-прежнему
обязательный. Я завидовал галерным рабам. Однако, похоже, психологи
Школы лучше меня знали, что способен выдержать человек. Каких только
ситуаций не моделировалось, одна другой хуже - вспомнить тошно и
страшненько. В реальной жизни такого не бывает. Годам к шестнадцати я
уже мог не спать до пяти суток подряд, сохраняя работоспособность и
относительно ясную голову. Кроме того, помогал и "демоний".

_Зачем?_

В то время я понимал зачем - теперь перестал понимать. Ну неужели
мне жилось бы хуже, не стань я функционером?..

Наверное, да. Точнее мне никогда не узнать, вот что обидно. Слеп
ты, человек. Нет прибора, позволяющего посмотреть, что было бы с
тобой, сверни ты на улице направо, а не налево. Может быть - ничего. А
может быть, труп, размозженный выскочившей на тротуар машиной или
обрушившимся карнизом.

И - хуже того - с недавних пор опять заворочались, начали
просыпаться во мне старые сомнения... А с чего я, собственно, вообще
взял, будто "демоний" есть мое личное, шкурное ЧПП - чутье правильного
пути, пресловутое шестое чувство? Что я вообще знаю о нем и о его
целях? Может быть, он помогал мне лишь до определенной, неизвестной
мне границы - например, до этой паскудной и страшной истории с
пандемией самоубийств? Может быть, он печется вовсе не о моей пользе,
а о пользе чего-то такого, о чем я не имею ни малейшего понятия, но
связанного со мною как с простым инструментом вроде пассатижей; а как
только надобность в инструменте отпадет - суд чести, вердикт, пуля в
череп?..

А вот это запросто.

2

- Сколько уже за сегодня? - хмуро спросил Малахов.

Воронин мельком взглянул в электронную шпаргалку.

- Двести девять. - Еле слышно пискнуло. - Простите, уже двести
десятый. Только что.

Малахов поблагодарил кивком. Часть данных, как всегда, запаздывала
- на сутки, на двое, - и, разумеется, не все из этих двухсот десяти
покончили с собой сегодня. От того было не легче. Часть сведений о
сегодняшних самоубийцах поступит в ближайшие дни, и тогда выяснится,
что их еще больше. Их с каждым днем все больше.

- Юрий Савельевич, что у нас нового по статистике?

Лебедянский откашлялся.