он сам, настолько она его еще не знала. Где находился он сейчас? Ей
захотелось его увидеть. Это удалось женщине почти сразу: его рассудок и
чувства в эти минуты работали очень интенсивно, уловить их для Мин Алики
труда не составляло. Ей не понадобились для этого какие-либо
дополнительные средства, вроде того устройства, что было вмонтировано в
замочек ее сумочки и служило для превращения в информацию, адресованную ей
одной, тех шумов и помех, что сопровождали утреннюю передачу местного
вещания. В устройстве этом не было ни грамма металла, не работали в нем и
электромагнитные поля, и черная коробочка, какой пользовались вещие, -
анализатор - помочь им ничем не могла: такое поле анализатором не
воспринималось. Итак, Фораму она увидела без помощи сумочки, увидела - и
немного успокоилась; однако ей все же следовало быть к нему поближе. Она
задала кабинке, новый маршрут, не переставая смотреть и слушать; но
обстановка изменилась, и в результате Мин Алике пришлось еще раз задержать
кабину на полном разгоне и изменить направление; кабина не обиделась на
это, ничего не проворчала и даже не подумала - она была лишь автоматом
четвертой категории. События теперь приняли такой оборот, что целых
несколько часов Мин Алика могла использовать для собственных дел - если бы
такие у нее были. Поразмыслив, она направила кабинку в один из тупиков,
какие использовались для стоянок лишнего транспорта в часы слабого
движения; здесь можно было находиться, не выходя из кабинки, неопределенно
долгое время - опуская лишь монеты в кассу, когда звоночек позвякивал
очередной раз.
столь высоко оценивавшегося древними: для познания самой себя - что для
Мин Алики в настоящем ее положении вовсе не было лишним. Она с немалым
интересом познакомилась с собственной биографией, иногда при этом кивая,
иногда хмурясь, а порой высоко поднимая брови и усмехаясь. Вот уж
действительно лихую жизнь она прожила - при всем ее достаточно еще молодом
возрасте успела она воистину немало. "Бедный ты мой Форама, - подумала Мин
Алика с улыбкой, - вот уж не обрадовался бы ты, выяснив все подробности!
Однако тебе знать их незачем, а если я тебе о них и сообщу, то не сейчас,
а когда-нибудь потом, и не здесь, а где-нибудь совсем в других местах..."
Порой Мин Алика, анализируя собственное жизнеописание, сама с собой
спорила, иногда даже весьма серьезно и непримиримо, как если бы две чужих
и достаточно разных женщины ссорились; но разве не так оно и было на самом
деле? Однако в конце концов Мин Алика пришла в согласие сама с собой и со
всем своим прошлым, которого было не переделать; с настоящим, переделывать
которое не было надобности, и с будущим, которое переделывать нельзя было
хотя бы потому, что его еще не было.
маршрут. До намеченной ею конечной точки поездки оставалось еще минуты
три-четыре, когда кабина вдруг стала замедлять ход, а потом и вовсе
остановилась. Засветилось табло: "Линия перекрыта. Выберите маршрут
объезда". Женщина кивнула, не испытав особого удивления. Не раздумывая,
она набрала маршрут, согласно которому кабинке следовало вернуться на три
перегона назад, там свернуть под прямым углом и ехать дальше. Но когда
кабина, мигнув желтым огоньком согласия, готова была уже тронуться, Мин
Алика оттянула дверцу и выскочила. Кабинка чуть помедлила, но створка
отъехала не настолько, чтобы включить автоматическую отмену маршрута, и
узкий ящик скользнул, уносясь по заданному пути.
не скрылся за изгибом туннеля, и пошла вперед, уже не опасаясь, что ее
собьют: раз движение перекрыто, значит, здесь не могло быть никакой езды.
Пешком пройти надо было примерно с полчаса; видимо, на пути туда, куда она
шла, встретятся еще самое малое один, а то и два рубежа перекрытия; однако
если там и окажутся люди, то лишь в самом конце пути. Но она свернет
раньше.
словно прогуливалась по бульвару" когда впереди послышался негромкий
рокот, потом сверкнул огонек. Кабинка шла навстречу, судя по звуку, - на
предельной скорости. Мин Алика, могла бы попытаться остановить кабину, но
решила, что сейчас этого не нужно: все отлично шло само собой. Ей пришлось
сжаться, притиснуться к стене туннеля, закрыть глаза даже, чтобы избежать
мгновенного головокружения: она ведь была женщиной, какими бы знаниями и
каким бы опытом ни обладала, она не терялась в самых серьезных переделках,
а вот на чем-то мелком могла и споткнуться... Рокот нарастал, вот он уже
расчленился на несколько отдельных звуков: шум роликов на направляющих
полосах, свист токосъема по шине, приглушенное жужжание мотора, - налетел,
обдав теплым, пахнущим озоном воздухом, промчался - и снова наступили
полутьма и тишина. Мин Алика перевела дыхание, открыла глаза. Она не
смотрела, конечно, на кабину в миг, когда та проносилась мимо, но и так
прекрасно знала, кто в ней находился: не одними же глазами видит человек -
во всяком случае начиная с определенной ступени очеловеченности... Теперь
идти дальше не было смысла, там Форама обошелся без нее, возникали совсем
другие ситуации и комбинации. Но и здесь, в туннеле, ей делать было вовсе
нечего: туннели время от времени просматриваются службой контроля, зачем
привлекать к себе внимание? Туннель - не место для пешеходов... Мин Алика
быстро зашагала назад, к тому месту, где движение было перекрыто и где она
рассталась с кабинкой: пущенная ею по замкнутому кругу, кабинка должна
была через несколько минут снова оказаться в том же месте, и можно будет
снова сесть в нее и ехать дальше по делам, которых у Мин Алики еще
оставалось великое множество.
фонарями и все же налетая на неожиданные углы и ребра вдруг неизвестно
откуда взявшихся глыб, обломков стен, провалившихся перекрытий с торчащими
когтями арматуры, обрывками кабелей, кусками металла и пластика, еще
недавно бывшими мебелью и оборудованием. Коридор этот был знаком Фораме
давно, изучен вроде бы как свои пять пальцев - сейчас сориентироваться
здесь казалось невозможным, все было не так, ни одной привычной черты,
линии, предмета; пройденное расстояние можно было учитывать лишь
интуитивно, порой пять пройденных метров могли показаться пятьюдесятью,
иногда же - наоборот. Все трое молчали, только изредка шедший впереди
Форама произносил: "Осторожно", или: "Внимание!", а если предупреждение
запаздывало или не так воспринималось, сзади доносились одно-два слова,
высказанных негромко, но экспрессивно, а еще чуть позже подобные же слова,
точно эхо, возвращались, отраженные замыкавшей шествие четверкой. Чем
дальше, тем идти становилось опаснее и страшнее, люди, видимо,
приближались к месту взрыва, обломки в тысячи килограммов весом
громоздились один на другом, иногда, как безошибочно определял Форама, в
состоянии крайне неустойчивого равновесия; очень хотелось вернуться, но он
сам заставлял себя идти вперед: в конце концов, сам он это придумал, и в
придумке этой был немалый смысл. Остальные же понемногу отставали, потому
что ситуация не казалась им такой, где уместно было бы жертвовать жизнью:
то была бы не та жертва, за какие ставят памятник и навечно заносят, а
просто придавило бы тебя глыбой, насадив на зубья арматуры, как
маринованный грибок на вилку, - вот и вся романтика... Наконец Форама
определил, что где-то здесь и надо было начинать поиски нужных ему дверей;
он остановился, обернулся и, осветив сопровождающих, проговорил негромко:
предупредил, значит, следовало ожидать чего-то особенного. Так оно и было:
тут громадный кусок перекрытия, равный по площади целой комнате, лежал на
ребре другой внушительной глыбы, словно доска примитивных качелей, и даже
покачивался немного. Форама направил на эту комбинацию луч фонаря, чтобы
сопровождавшие, что стояли теперь компактной кучкой, убедились:
предупреждал он не зря. Миновать препятствие можно было, лишь проползя под
ним, пробираться поверху казалось еще более рискованным: там, в проломе,
собралось множество обломков поменьше - но каждого из них хватило бы,
чтобы раздавить лошадь, - упиравшихся друг в друга, но так ненадежно, что
похоже было: стоит хоть чуть-чуть нарушить равновесие качелей - и все
хлынет вниз, давя всех и окончательно уже перекрывая проход, Форама
постоял, обдумывая; шестеро сопровождавших понемногу подступили вплотную и
остановились за спиной, неспокойно дыша, один из них с хрипотцой
пробормотал: "Гроб". Лезть Фораме очень не хотелось, но надо было. Ой
попросил остальных отойти подальше и опустился на колени. "Эй, - сказал
старший, - ты это что?" "Я попробую, - ответил Форама. - Все равно ведь
мне пролезть надо, первым или не первым, а вот вам рисковать не
обязательно". То ли это так уж убедительно звучало, то ли не очень
хотелось им, людям вежливым, спорить с ученым - только возражений не
последовало, шестеро медленно переглянулись, насколько позволял полумрак -
и промолчали. "Если почувствуешь что не так - сразу вылезай назад", -
сказал старший. "Ясно. А если пролезу - крикну, тогда и вы двинетесь по
одному", - пообещал Форама. "Кричи только потише", - посоветовал другой,
проведя лучом фонаря по глыбам. "Ага", - согласился Форама. На всякий
случай вокруг пояса ему обвязали тонкий, прочный фал - оказался у них с
собой, - хотя если бы Фораму там придавило, то вытянуть останки было бы,
пожалуй, затруднительно... Форама подождал, пока закрепили узел, лег на
живот и пополз, освещая дорогу. О том, что воздвигалось над ним, он
старался не думать, чувствовал только, что это и была одна из тех
ситуаций, о каких предупреждал его Мастер, - капитана Ульдемира
предупреждал, разумеется. Всерьез он сейчас думал лишь о том, как провести
вперед руку, как подтянуть ногу, как перенести тело еще на двадцать
сантиметров вперед. Так он прополз метра три или чуть больше, но путь этот
ему показался немногим короче, чем к центру планеты. В двух местах он едва
не застрял, казалось, ни за что ему не пробраться, он и не представлял,
что может оказаться таким плоским, а каждое прикосновение спиной к
накрывавшей глыбе мгновенно вызывало непроизвольное ощущение громадного
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Пехов Алексей
Березин Федор