и грело вовсю, то пряталось за серыми облаками и моросящим теплым дождем.
И настроение у Линькова было под стать этому утру. Выйдя из дому, он с
облегчением думал, что дело наконец распутывается. Но от дома до института
было восемь кварталов, и пока Линьков прошагал эти кварталы, настроение
его качнулось на 180 градусов в сторону глубокого пессимизма. На ближних
подступах к институту он установил, что информация, полученная от
Чернышева и Берестовой, ничего не проясняет, а только дополнительно и уже
совершенно безнадежно запутывает дело. По-настоящему ясно было лишь одно:
что все прежние конструкции никуда не годятся и нужно начинать все заново.
А новые факты ни в какую схему не укладываются, просто валяются порознь.
доверять совершенно нельзя. Что он, Линьков, все эти дни был простофилей,
которого водил за нос ловкий актер.
двадцатого мая был в лаборатории. Допустим, Чернышев мог ошибиться.
Линьков после беседы с ним уже прикидывал мысленно, представлял себе
коридорчик у лаборатории и что, собственно, мог увидеть там Ленечка. Но
вечерний звонок Нины Берестовой положил конец сомнениям. Два человека
видели Стружкова. И если б эти люди были ему врагами, а то... Ленечка чуть
не расплакался после того, как признался, что видел Бориса. Нина, правда,
не плакала, но говорила преувеличенно твердым, деревянным голосом...
Чувствовалось, что каждое слово дается ей с невероятным трудом...
что же дает этот факт? Да пока ровно ничего. Стружков, значит, что-то
скрывает, но что? Ведь не убил же он Левицкого! Не мог он его убить.
Потому что нельзя ни силой, ни хитростью добиться, чтобы взрослый,
физически сильный человек проглотил такую массу таблеток.
был в лаборатории, потому, что он видел умирающего Левицкого и не поднял
тревогу, не попытался спасти его. Около одиннадцати вечера Левицкий,
конечно, был уже без сознания. Если б даже Стружков подумал, что Левицкий
просто спит, он должен был бы попытаться разбудить его, и тогда понял бы,
что это не обычный сон. Почему же он не пытался спасти Левицкого? Ну,
почему? Смерть Левицкого была ему на руку? Каким образом?
начать. Ушел, сидел в библиотеке, потом пошел обратно. И как же он прошел
в институт? Вахтер ведь твердо заявил, что в этот вечер в институте
оставались только двое: Левицкий и Чернышев.
Василий Макарыч по имени, что и вечером двадцатого мая; двадцать первого
утром Линьков с ним разговаривал.
приподнявшись с табурета за деревянным барьером. Линьков тоже очень
вежливо ответил на приветствие, однако извлек и предъявил свое
удостоверение - больше для того, чтобы завести разговор об институтских
порядках. Разговор действительно завязался, и Линьков для начала спросил,
пришел ли уже на работу Стружков. Ему хотелось выяснить, знает ли дед
Стружкова в лицо.
сегодня еще не приходил - это Василий Макарыч сказал сразу, даже не глянув
на табельную доску с ключами.
Заболел, может? С горя оно и недолго...
так хорошо знает Стружкова, то вряд ли есть смысл снова спрашивать его о
вечере двадцатого мая. Он бы наверняка запомнил, если б Стружков пришел
или ушел в неурочный час. Но все же, чем черт не шутит... Линьков тихонько
вздохнул, поправил очки и, облокотившись о барьер, начал допытываться у
деда, мог ли он не заметить или не запомнить, что Стружков в тот вечер
оставался в институте или что ушел и вернулся. Дед держался непоколебимо:
нет, на память он не жалуется, всегда точно помнит, кто остается в
институте вечером, а Стружкова тем более приметил бы.
Стружков вышел из института ровно в пять, а вернулся без четверти шесть,
вы бы его тоже заметили? Даже в толпе, когда все выходят?
сообразил Линьков. - Книги в библиотеке он мог заказать, допустим, в
обеденный перерыв".
одно бы я его приметил, ежели б он обратно вернулся да всем супротив
пошел.
заметили, что он зачем-то обратно идет в институт. Нет, он, наверное,
вообще не выходил!"
забеспокоился дед. - Ай подозрение имеете на Бориса Николаича? Зря это,
ой, зря, поверьте моему слову!
деду, - а вот говорят, будто видели Стружкова в тот вечер в институте...
около одиннадцати.
Чернышев разве? Он один и был там... окромя покойника. Чернышев, верно,
вышел в одиннадцать. Но однако после Чернышева никто не выходил, это уж я
ручаюсь! - решительно заявил он. - Ежели только ночевать он там остался?
Но выходить не выходил!
я! Ведь ему же при мне звонили утром домой, вызывали в институт... В
общем, черт те что!"
через двор в здание института.
Раздумывать, собственно, было уже нечего: предстоял неприятный, но
неизбежный разговор с институтским начальством. Точнее говоря, с
заместителем директора института по научной части доктором
физико-математических наук Шелестом. Директору института, академику
Грабовскому, такие разговоры были противопоказаны по состоянию здоровья, а
к тому же он 22 мая улетел на симпозиум в Москву. Линьков тихонько
вздохнул и начал медленно подниматься по лестнице.
Игорь Владимирович говорит с Москвой и сию минуточку освободится. Линьков
постоял у окна, глядя на тихую зеленую улицу, тускло поблескивающую под
дымкой почти неприметного дождя, потом секретарша пригласила его, и он
вошел в просторный кабинет Шелеста, солидный и сумрачный, как большинство
помещений в этом старом добротном здании, построенном лет шестьдесят
назад.
озабоченно хмыкал и хотя поздоровался с Линьковым, но будто бы не сразу
сообразил, по какому делу тот явился. Только когда Линьков подошел
вплотную к столу, Шелест встряхнулся, согнал с лица отсутствующее
выражение, даже изобразил нечто вроде улыбки и повел рукой, приглашая
Линькова садиться. Линьков уселся на один из стульев у длинного
"заседательского" стола, под прямым углом приставленного к громадному
письменному агрегату, такому же массивному, как сам Шелест, и положил на
стол перед собой рыжую папку. Шелест угрюмо покосился на эту папку и
спросил, как продвигаются дела.
новые факты имеются, они, пожалуй, меняют суть дела...
упрятав глаза под нависшие густые брови.
изложил суть показаний Чернышева. - Ну, был кто-то в лаборатории, ждал
Левицкого...
войти и по нечаянности захлопнуть дверь.
пять - десять до этого дверь была заперта?
что-то неприятное. - Ну, допустим... И что же все-таки?
Стружков, - с большой неохотой сказал Линьков.
Каким же это образом?
неодобрительным удивлением сказал Шелест. - Ну, Чернышев и обознаться мог.
повторил: "Ну-ну...", нажал кнопку звонка и велел секретарше срочно
вызвать Стружкова.
Левицкий был уже... ну, умирал? А Стружков, значит... Нет, как хотите, а
этого не может быть!
упор.