Чтение 29–й страницы книги ~Здравствуй лето и прощай~

течение нескольких дней. Лента умерла в своей постели после кашля и болей
в груди, и Кареглазка тоже ее оплакивала, но я почти не чувствовал
жалости. Я потерял Ленту много дней назад, там, где ограждение пересекало
реку...

Я чувствовал себя виноватым, когда выходил каждое утро на территорию
комплекса, после ночи, проведенной в тепле, в уютной постели, и видел
жалкое подобие людей за оградой. Часто я тайком приносил им еду, а иногда
небольшую бутылку спирта - для питья: жидкость была слишком ценной, чтобы
расходовать ее в качестве топлива. Тем не менее, что бы ни делал, я втайне
чувствовал, что неправ, и их укоризненный взгляд, когда они принимали мои
дары, лишь усиливал это чувство. Я был им нужен, поскольку что-то им
приносил, но они ненавидели меня за то, кем я был. Кроме Стронгарма и
Кареглазки.

И Кареглазки. Она никогда не сдавалась; не думаю, что она побежала бы,
даже если бы ледяной дьявол добрался до ее ног. Она оставалась спокойной и
прекрасной, чуть похудевшей, но не сильно, маленьким, одетым в меховую
шубку, оазисом душевного здоровья среди всеобщего безумия вокруг. Когда бы
я ни выходил из комплекса и не подходил к ограде, я видел ее за работой;
потом она поднимала взгляд, а затем, увидев меня, бежала навстречу с
приветственным криком и, оказавшись у ограждения, останавливалась там,
раскинув руки и улыбаясь мне так, как она всегда это делала.

Мысль о том, что это когда-либо кончится, что однажды утром ее
неизбежно не станет, вызывала у меня кошмары; каждое утро, открывая дверь
навстречу все более холодному дню, я ощущал почти физический страх в
груди, который уходил лишь тогда, когда я видел ее бегущую навстречу
маленькую фигурку.

И в конце концов это случилось. Однажды утром она ушла, ушел Стронгарм,
ушли все. Я подбежал к ограде, в отчаянии шаря взглядом по брошенным
палаткам и хижинам, все еще дымившимся кострам, множеству следов на снегу;
но там никого не было. Я огляделся вокруг в поисках записки, думая, что,
может быть, они все ушли за топливом, но нигде не было ни слова, вообще
ничего не было.

Они не вернулись.

* * *

- Конечно, они ушли обратно в Паллахакси, - сказал отец. - Им вообще
не следовало оттуда уходить. Собственно говоря, тщательно экономя, они
могли бы протянуть там еще с год, может быть, два.

Мать улыбнулась, и я знал, что они оба с облегчением вздохнули, когда
этот мой злополучный "период", как они его называли, наконец закончился.

- Здесь, на нашем уровне, столько приятных людей, Дроув. Ты так и не
успел с ними познакомиться.

Два дня спустя я обнаружил в наших комнатах девушку примерно моего
возраста, которая пила сок кочи вместе с моей матерью. У меня сразу же
возникли нехорошие подозрения, которые лишь подтвердились, когда мать
вышла из комнаты.

- Мне нужно ненадолго уйти, Дроув, - весело сказала она. - Надеюсь,
ты сумеешь развлечь Иелду, пока меня не будет.

Она ушла, а я яростно уставился на эту гнусную девчонку, уныло
пялившуюся в свой стакан с кочей. Лицом она напоминала Вольфа.

Девчонка выставила зубы.

- Хочешь сока кочи, Дроув?

- Ненавижу эту дрянь, спасибо. Только придурки и женщины пьют сок
кочи.

- Какой ты невоспитанный! - внезапно перешла в наступление Иелда, и я
осел на стуле, уже чувствуя себя побежденным. Я слишком устал для того,
чтобы защищаться. - Знаешь, мне не следовало сюда приходить. Я могу уйти
прямо сейчас, если тебе так хочется, Дроув. Я вижу, что не нравлюсь тебе -
- я очень быстро оцениваю людей. Ты ненавидишь меня с того самого момента,
когда впервые меня увидел. Почему?

- Иелда, - с трудом сказал я. - Извини. Просто у меня сейчас
отвратительное настроение.

И так уж получилось, что я терпеть не могу сок кочи. Давай попробуем
снова, ладно?

Она уже стояла, собираясь уходить, но теперь заколебалась.

- Ну... Ну что ж, ладно, если ты обещаешь вести себя хорошо. Знаешь, я
даже не уверена, стоило ли мне сюда приходить, потому что все говорят про
тебя и какую-то девушку. Ладно... Ты играешь в кругляшки? Я заметила в
углу кругляшечную доску. Я очень хорошо играю в кругляшки. Я всегда
выигрываю у своего брата.

Казалось, я шагнул куда-то назад, в прошлое. Моя лишенная грудей
подружка снова радостно улыбалась, расставляя фишки, и наверняка вскоре
начала бы ковырять в носу или захотела бы в туалет.

Так что мы играли в кругляшки, и я не знаю, нравилось мне это или нет,
но в течение каких-то коротких промежутков времени я не думал о
Кареглазке, и так проходило время, а впереди было еще громадное количество
времени. Мы говорили о парнях с нашего уровня, и Иелда, казалось, всех их
знала; многие из них ей нравились, но другие были просто отвратительны и
все время дергали ее за волосы.

- Но ты мне нравишься, Дроув, - сказала она.

- Мальчики обычно очень грубые и невоспитанные, но ты хороший.
Надеюсь, ты разрешишь мне снова прийти и поиграть с тобой...

Я все еще скептически смотрел в пустоту, когда вернулась мать.

- Где Иелда? - немедленно спросила она. - Надеюсь, ты не был с ней
груб, Дроув.

- Она в ванной.

- О, хорошо. Она такая приятная девушка, тебе не кажется? Здоровая и
неиспорченная. Как раз из тех, с кем нам с отцом очень бы хотелось, чтобы
ты дружил.

- Послушай, мама, ты серьезно? Я имею в виду, ты вообще думаешь, что
говоришь? Ты что, не знаешь, кто я?Она снисходительно улыбнулась.

- Конечно, дорогой. И это очень хорошо, что ты снова с нами. Мы с
отцом совсем тобой не занимались, но тогда мы были очень заняты, в эти
последние две сотни дней. Только представь себе - прошло лишь две сотни
дней с тех пор, как мы уехали из Алики. Как летит время... Думаю, тебе
недостает твоих бегунчиков, дорогой.

И я в самом деле вспомнил, чувствуя свою вину, что оставил бегунчиков
под сиденьем мотокара, когда тайком вынес их из дома в Алике. Вероятно,
они умерли на второй день нашего путешествия; удивительно, что мы не
почувствовали запаха.

Я подумал: возможно ли ради ее блага вернуться в некое подобие вечного
детства, дурачась перед нею, словно шут, пока у меня не поседеют волосы и
не выпадут зубы, и она не начнет думать, что, может быть, я уже немного
вырос из коротких штанишек.

Вечером вернулся отец, пребывая в некотором возбуждении после собрания
всех уровней, на котором, как он сказал благоговейным тоном, присутствовал
сам Регент. Похоже было, что всем нам предстояло поменять имена.

- Место рождения теперь ничего не значит, - сказал он. - И
Парламентарии решили, что пришло время начать все заново. Как они сказали,
теперь мы все здесь вместе, так что то, откуда человек происходит, теперь
не имеет никакого значения.

- Это верно, Берт, - сказала мать. - Хотя, знаешь, мне всегда
казалось, что мы как-то... благороднее, поскольку происходим из столицы.

- Мы не единственные люди из Алики, - усмехнулся отец, у которого
было отличное настроение. - А теперь сама Алика - лишь название,
бессмысленная мешанина заброшенных руин.

- Так как же мы теперь называемся, папа? - осторожно спросил я,
чувствуя себя слишком усталым для того, чтобы навлекать на себя его гнев.

- Наши новые имена будут включать номер уровня, на котором мы живем,
так что можно будет полностью идентифицировать человека, когда он
представляется. Это намного лучше и, как мне кажется, более вежливо. При
старой системе так легко было ошибиться в отношении того, какое положение
занимает человек. Так что теперь, после Регента, его окружение будет
носить приставку "Второй". Депутаты Парламента будут "Третьими" - наш
добрый знакомый Троун будет известен под именем Третий-Троун вместо Зелдон-
Троун. Надеюсь, ты запомнишь это, Дроув. Или я должен сказать, - тут он
откровенно рассмеялся, - Четвертый-Дроув?

Той ночью, лежа в постели, я обнаружил, что мысленно повторяю снова и
снова, пока это не превратилось в навязчивую идею, не дававшую заснуть:
Четвертый-Дроув, Четвертый-Дроув, Четвертый-Дроув...

* * *

Я проснулся с легкой головной болью и чувством усталости; при этом я
обнаружил, что думаю о солдатах и охранниках, будут ли они называться
Пятыми. Вчера вечером отец ничего о них не говорил. Я оделся потеплее,
намереваясь выглянуть наружу; прошло некоторое время с тех пор, как я был
последний раз на холоде, и я надеялся, что на свежем воздухе почувствую
себя лучше. Этой ночью меня мучили странные сны и мерцающие видения; в
комнате было холодно, и я много раз просыпался, думая, что рядом со мной
стоит тетя Зу.

Я поднялся по лестнице и остановился перед желтой дверью. Я нажал на
ручку, но дверь была заперта. Прислушавшись, я не смог уловить обычного
шума разговоров в солдатских казармах. Мне стало несколько не по себе, и я
поспешил вниз по лестнице, столкнувшись с отцом, который быстро шагал по
коридору.

- Дроув! - крикнул он, увидев меня. - Это ты тут развлекаешься с
дверями?

- Я только что встал.

- Странно... Странно... - пробормотал он почти себе под нос. - Я
могу поклясться, что Троун просил меня зайти к нему сегодня утром, но
дверь заперта. Все зеленые двери заперты. Я не могу попасть к
Парламентариям; это в высшей степени неудобно. Нам нужно обсудить очень