Чтение 29–й страницы книги ~Седая оловянная печаль~

меня работать четко, точно по списку, номер за номером.

Ничего, я наверстаю упущенное. Пусть я не успел встретиться со
Снэйком, это не значит, что он не сможет мне кой-чего порассказать.
Спасибо Покойнику - он меня надоумил. Стоит сосредоточиться, и вещи
заговорят, хочется им того или нет. Итак, за работу, Гаррет.

Тем же самым я занимался, когда мы нашли Снэйка, и ничего не
обнаружил. Но на этот раз я заметил заляпанный краской стол, на который
раньше не обращал внимания. Я вообще как-то упустил из виду эту сторону
деятельности Снэйка.

Кухарка называла Снэйка гениальным художником, мне рассказывали, что
он писал портрет колдуньи Чернявки-Невидимки. Теперь я видел перед собой
наглядные доказательства того, что он не бросил рисовать и рисовал
помногу.

Но это не вязалось с прочими сведениями о Брэдоне. Художники живут
нахлебниками при господах с Холма. Не важно, насколько они талантливы,
такой работой не прокормишься. Брэдона я не воспринимал как художника
именно потому, что он ни перед кем не пресмыкался.

Но этот стол свидетельствовал о том, что работал Снэйк много. Где же
плоды его трудов? На столе их не было.

Начав с рабочего стола - центра жизни Снэйка Брэдона, я тщательно
обыскал помещение. Ничего интересного, кроме всяких валяющихся в
беспорядке рисовальных принадлежностей, в комнате не оказалось. Я
вспомнил, каким чумазым был Снэйк, когда мы расследовали убийство
Хокеса. По-видимому, он тогда работал над новой картиной.

К логову Снэйка примыкала разделенная на две части комнатушка
двенадцать на пятнадцать футов, раньше там хранилась конская упряжь. Я
постоял там, размышляя: судя по всему, не я один вспоминал о Снэйке
после его смерти. Эх, Гаррет, Гаррет, старый недотепа! Обскакали тебя.

Если человек, обыскавший комнату раньше меня, и нашел что-либо
любопытное, он избавился от него, не оставив следов. Остались только
обломки старых кистей на полу. Вряд ли хобби Снэйка было тайной. Надо
полагать, о нем знали все, но старались не упоминать. Малевать картины -
занятие недостойное мужчины и морского пехотинца. Разумеется, своими
замыслами Снэйк ни с кем не делился.

Однако нелегко разобраться в этих людях. Они снова и снова изумляли
меня.

Я помедлил, пытаясь вообразить, куда Снэйк мог прятать вещи, не
предназначенные для посторонних глаз. Ту же операцию наверняка проделал
и мой предшественник, знавший Снэйка куда лучше.

Великий мыслитель Гаррет поднапрягся, но родить ничего не смог.
Ладно, обыщем еще раз. Надо проверить каждый закуток, каждую щелку. Кто
бы ни опередил меня, ему пришлось торопиться, чтобы другие не заметили
его отсутствия.

Черт возьми, он мог обшарить все еще до нашего с Морли появления. Или
пока все думали, что он таскает навоз.

Но вдруг он что-нибудь упустил. Если это что-нибудь существует.

Я быстро осмотрел нижнее помещение. В глаза ничего не бросилось, а
тем временем приближалось опознание вора. Я заспешил, почему-то надеясь,
что мне попадется какое-нибудь чрезвычайной важности доказательство.

Я забрался на сеновал, уселся на стог сена, бормоча про себя: "Какого
черта я здесь ищу? Картины? Ясное дело, он писал картины, а они куда-то
запропастились. Но зачем отыскивать их?"

Я пожал плечами, поднялся и огляделся кругом. Снэйка снабжали
довольно-таки приличным, сухим сеном. Обычным крестьянам приходится
набивать сараи бросовой трухой.

Кстати, о сене. Мне вспомнилась забавная история об одном типе из
нашего взвода, звали его, кажется, Талса. Он классно стрелял из лука и
был нашим снайпером. Деревенский парнишка, из очень бедной семьи, погиб
на островах. Он, бывало, все ржал, рассказывая, как развлекался с
дочками барина из соседнего поместья. Они устроили себе потайную
комнатку на сеновале в главной барской конюшне.

Я поднял лампу повыше и внимательно осмотрел сеновал. Сена тут
чересчур много. Не для того ли, чтобы замаскировать вход в тайник? Ага,
теперь мы на верном пути.

Я потыркался туда-сюда, гадая, как Брэдону удавалось проникать
внутрь. Выбрал методом исключения три возможных точки, поставил лампу на
перекладину и принялся за работу.

Я переворошил с десяток стогов, решил, что неправильно выбрал место,
и перешел к следующему варианту. Перевернул еще с десяток охапок и
почувствовал себя дураком. Похоже, я опять сел в лужу.

Мои действия привлекли внимание аборигенов. Откуда-то выскочили и
присоединились ко мне три безобразные кошки и зловещего вида полосатый
старый кот. Под переворачиваемыми копнами сена заметались мыши. Кошки
нажрались от пуза. Они работали командой, лично я такое видел впервые. Я
переворачивал копну, одна из кошек сразу же прыгала на освободившееся
место и гнала перепуганных зверьков в пасти товарищей. В какой-то момент
у кота оказалось по мыши под обеими передними лапами да еще одна в
зубах.

- Ну что? - спросил я их. - Не зря, выходит, стараюсь?

Последняя попытка. Говорят, на третий раз получится. Я перевернул
несколько охапок сена, кошки кружились вокруг. Ура! Дыра высотой фута
три и шириной дюймов восемнадцать. Черная, как сердце священника. Я взял
лампу и подзадорил кошек:

- Слабо залезть туда и рассказать, что увидите? Слабо, конечно, так я
и думал. Я лег на живот и заполз в нору.

Глава 26

Внутри стоял не противный, но очень крепкий запах прелого сена. Я и
без того был простужен, а тут у меня из носа просто фонтан забил.

Устроенная в сене комнатка оказалась больше, чем я ожидал, пять футов
в ширину и восемь в длину; чтобы сено не осыпалось, стены Снэйк укрепил
досками. Здесь Брэдон хранил свои картины и прочие сокровища, в основном
всякий металлический военный хлам и медали. Он собрал целую коллекцию
медалей, приколол их к рваному карентийскому знамени и гордо выставил у
задней стенки каморки.

Я не мог не посочувствовать бедняге: вот как, значит, родина
отблагодарила своего храброго защитника, вот до чего он докатился.

А наши правители еще удивляются, что Слави Дуралейник стал народным
героем.

Обе боковые стены были заставлены картинами. Все полотна без рам:
Снэйк просто складывал по три-четыре штуки вместе и прислонял к стене.
Кухарка не преувеличивала, скорее она недооценивала Снэйка. Я не
специалист, но мне его работы показались творениями гения.

Сюжеты и краски их не были веселыми, жизнеутверждающими. Порождения
мрака, видения ада. Одна простая на первый взгляд картина сразу
приковала мое внимание. Меня будто под дых ударили. Снэйк нарисовал
болото, может, не то болото, что стало мне домом в бездомные, полные
тоски и отчаяния годы службы, но не менее ужасное. Свинцовое небо
нависало над унылым пейзажем, едва проступавшим из темноты. Болото было
изображено таким, каким оно начинает казаться через несколько сводящих с
ума месяцев. Комары размером со шмелей, горящие во тьме глаза,
человеческие кости. На переднем плане - повешенный. Стервятники кружатся
над его головой, черная птица уселась на плечо и клюет лицо мертвеца.
Почему-то не вызывает сомнений, что перед вами - самоубийца, не
пожелавший жить и страдать дальше.

Двое парней из нашего взвода действительно покончили с собой: не
смогли терпеть бесконечную муку. О боги! Мне казалось, что я
проваливаюсь в эту картину и лечу в глубь времен, как в пропасть. Я
отвернул картину к стене. Довольно, мне не вынести больше. Меня била
дрожь, однако я просмотрел картины у одной стены и перешел к другой.
Больше ни одна не потрясла меня до такой степени, но в глазах
беспристрастного зрителя они не уступили бы той, с болотом.

- Сумасшедший, он был сумасшедшим, - шептал я.

Мне показалось, что лошади внизу заволновались.

Я снова принялся переворачивать и рассматривать картины. В целом они
были спокойней, да, пожалуй, не такие безумные, но увидены теми же
глазами, тем же живописцем, написавшим страшные видения войны. Я узнал
вид Фулл-Харбора, подернутого фантастической, дьявольской дымкой - еще
подтверждение тому, что Снэйк переносил на холст свои воспоминания и
неотступные мысли.

Но Брэдон был не только пейзажистом. Сначала я наткнулся на портрет
Дженнифер, относящийся, полагаю, ко времени возвращения генерала с
войны. На портрете Дженни неуловимо отличалась от себя нынешней,
казалась моложе и еще красивей. И все же нормальный человек не мог так
нарисовать. Я внимательно изучил портрет, но он остался для меня
загадкой. Художник придал Дженнифер что-то такое, от чего по коже у меня
побежали мурашки.

Были и другие портреты. Кид выглядел старым, усталым и измученным,
точно смерть у него за плечами. В генерале, как и в Дженнифер, Снэйк
усмотрел нечто жуткое и вместе с тем хитрое, лисье. Чейн, ну с этим все
ясно, мерзкий тип. Уэйн - жадный делец. А ведь я угадал; не во всем, но
частично я был согласен со Снэйком, кое-какие его трактовки
представлялись мне спорными, но некоторые лица были написаны так, будто
художник в самом деле видел насквозь.

Второй, более поздний портрет Дженнифер, выражение жестокости
явственней, но красота девушки расцвела еще ярче. Портреты людей, с
которыми мне не довелось повстречаться, вероятно, кто-то из пропавших.
Деллвуд. Он напомнил мне бассетхаунда, видимо, Снэйк хотел сказать, что
старый служака похож на верного пса, не имеющего собственной воли и