стерли с нее все, оставили только маленькую, напуганную,
чужую даже самой себе девочку, и крутили, крутили, пока все
ее годы не сгорели дотла, и тогда карусель остановилась, как
колесо рулетки. Да только ничего не выигралось, пусто,
"зеро"; наоборот, проигралось все, и некуда идти, и не
расскажешь никому, и ничего не поделаешь... остается только
плакать под деревом одной, под утренним осенним дождем.
всяком случае, он проговорил вдруг:
понимаешь, если она скажет кому: "Здрасьте, я - мисс
Фолей!" Ей же скажут: "А ну, вали отсюда. Мисс Фолей
уехала, скажут, нету ее. Топай отсюда, девчушка!" А может,
она даже успела постучаться в добрую дюжину дверей, а, Джим?
Представляешь, наверное, просила помочь, пугала людей своими
причитаниями, а потом бросилась бежать, и вот теперь сидит
там, под деревом... Может, полиция уже ищет ее, да что
толку? Маленькая девочка, сидит, плачет. Запрут ее
подальше, и свихнется она там с горя. Этот Карнавал, Джим,
они там знают свое дело. Вытряхнут из тебя все, превратят
Бог знает во что, и готово! Иди, жалуйся, только народ от
тебя шарахается и слушать ничего не хочет. Одни мы
понимаем, Джим, никто больше. Знаешь, я как будто улитку
сырую проглотил! - закончил он неожиданно.
Здесь мисс Фолей не раз угощала их домашним печеньем с
горячим шоколадом, а потом махала рукой из окна. Она вышли,
закрыли дверь и помчались к пустырю.
как-нибудь поможем ей...
себе-то помочь не можем!
не придумывается пока...
огромного сердца. Взвыли медные трубы, потом - тромбоны,
целая стая труб ревела по-слоновьи. Почему-то этот рев
вызывал тревогу.
Он же может сам прийти, прямо в город! Парад! Или.. те
похороны, которые мне снились.
прикидывается. Это нас ищут, Джим. Или мисс Фолей вернуть
хотят. Они же по какой хочешь улице пройдут, Джим. Будут
дудеть, барабанить, а сами шпионят. Джим, надо забрать ее
оттуда!
коротким путем, но тут же остановились. В дальнем конце,
между ними и пустырем, показался карнавальный оркестр. За
оркестром двигались клетки со зверями, а вокруг шли клоуны,
уродцы и разные другие, дуя в трубы и колотя в барабаны.
Пришлось прятаться в кусты.
небо слегка очистилось и дождь перестал. Рокот барабанов
постепенно замирал вдали. Слегка оглушенные, ребята
двинулись вперед и скоро были на пустыре.
походили вокруг, посмотрели даже наверху, среди ветвей, но
позвать по имени так и не смогли. Страшно было. Оставалось
только одно: вернуться в город и спрятаться как следует.
не можем идти в участок. Мы, наверное, даже дома сегодня не
будем. Скажи маме, и маме Джима тоже, ладно?
мне, пожалуйста, нам спрятаться надо, хотя бы на день-два,
пока они не уйдут. А если мы домой заявимся, они нас
выследят, и тогда или тебя, или маму погубят. И у Джима -
то же. Я пойду, пап.
прислушался к далекой музыке.
разлитый в холодном сыром воздухе.
мокрыми деревянными перьями, стоял деревянный индеец-чероки.
Воскресный полдень окатывал его со всех сторон трезвоном
колоколов разных церквей, их немало было в городе. Колокола
спорили друг с другом, и звон падал с неба почти как
недавний дождь. Индеец, как и полагается, не реагировал ни
на католические, ни на баптистские призывы. Он даже ухом не
повел навстречу еще каким-то звонам. Это билось языческое
сердце Карнавала. Яркие барабаны, старческий визг калиопа,
мельтешенье уродливых существ ничуть не привлекли
по-ястребиному пронзительного взгляда индейца. Зато
барабаны и трубы задавили колокольный звон и вызвали к жизни
орущую толпу мальчишек и просто зевак, охочих до всяческих
зрелищ. Пока звонили колокола, воскресная толпа казалась
чопорно-сосредоточенной, но стоило цимбалам и тромбонам
заглушить церковный перезвон - толпа расслабилась и
превратилась в праздничное скопище.
металлическую решетку. Много лет назад этой решеткой
прикрыли нарочно вырытую яму. Целый день решетка
позвякивала под ногами десятков людей, входивших в лавку, и
на обратном пути аккуратно принимала от них кусочки
папиросной бумаги, золотые ободки от сигар, обгоревшие
спички, а то и медные пенни.
сотрясаемая сотнями ног, ходулями, колесами балаганов. Это
в тигрином рычании тромбонов и вулканических взрывах труб
шел Карнавал. Но сегодня под решеткой, кроме обычного
мусора, притаились два дрожащих человеческих тела. Шел
Карнавал. Шел парадом, как огромный павлин, распустивший
причудливый хвост; таращились по сторонам внимательные глаза
уродцев. Они цепко обшаривали крыши домов, шпили церквей,
изучали вывески дантистов и окулистов, примечали пыльные
здания складов. Сотни глаз Карнавала пронизывали
пространство города и не находили того, чего хотели. Да и
не могли найти, оно ведь было у них под ногами и пряталось в
темноте.
Вилли. Здесь было тесно, сидеть приходилось, уперев коленки
друг в друга, они даже дышать как следует опасались, но
стоически переносили все неудобства. Волосы на их макушках
шевелил ветерок от колыхавшихся женских юбок, то и дело
чья-нибудь фигура заслоняла кусочек неба, видимый со дна
ямы. Перебегали дети.
парад. Давай-ка сматываться!
Это же самое видное место. Они никогда не додумаются искать
нас здесь.
Решетка звякнула, на ней опять кто-то стоял. Вилли взглянул
наверх и вздрогнул. Он знал эти подошвы со стертыми медными
гвоздиками. "Папа!" - чуть не крикнул он. Джим тоже
посмотрел наверх. Человек нервно переступал с ноги на ногу,
поворачивался по сторонам, выискивая в толпе то, что было
совсем рядом с ним. "Я мог бы дотронуться до него", -
подумал Вилли. Чарльз Хэллуэй, бледный, возбужденный,
ничего не почувствовал и через минуту ушел.
в какой-то холодный, дрожащий белый кисель.
Максимов Альберт
Флинт Эрик
Лукин Евгений
Пехов Алексей
Майер Стефани
Березин Федор