Чтение 29–й страницы книги ~Те, кто охотится в ночи~

бы Лидия).

-- Вы когда-нибудь там охотились? -- Хотя никто из прочих вампиров в
этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за
спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со
сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле
времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают
на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в
них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной
уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона
высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными
тонами платья, играла на фортепьяно -- Чайковский, но в какой-то странной
синкопированной чувственной манере.

-- Чтобы заработать ревматизм? -- Элиза рассмеялась ненатурально и
принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.

-- И ради чего, наконец? -- Один из грациозных молодых людей,
составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были
каштановые, глаза -- светло-голубые, черты лица -- приятно-округлые. Такое
впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости
исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему
слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и
бледность лица. -- Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без
разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? -- Он улыбнулся
Эшеру, блеснув клыками.

Элиза пожала алебастровыми плечами.

-- Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков,
когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит
Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. -- Она улыбнулась;
зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное
лакомство. -- Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как
чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто
никогда не видел...

-- Как насчет катакомб? -- мягко спросил дон Симон, не обращая внимания
на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно
смолкло.

-- Конечно, все мы там побывали. -- Смуглая девушка встала из-за
инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что
выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров.
Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой
момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь
Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась
какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на
английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на
подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо
быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули
по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. --
Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во
время осады, так ведь?

Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули
при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.

-- Кто бы не прятался в те времена! -- помедлив, сказала она. -- Я
пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов,
как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в
катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного
не видела и не слышала. -- Произнесено это было с некоторым вызовом.

-- Но ты была тогда еще птенцом, -- мягко заметил дон Симон. -- Так или
нет?

-- Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. --
Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев.
Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной
спинке дивана, руки дона Симона там уже не было. Элиза повернулась к Эшеру
-- приятная цветущая женщина, если бы не этот нечеловеческий блеск зеленых
глаз -- и пожала плечами.

-- Это было так давно... А ближе к концу Генриетта боялась всего.
Франсуа и я охотились для нее в толпах, что бродили тогда по ночам,
приводили ей жертвы. Да, и сильно рисковали: завидев платок не того цвета,
они тут же вопили: "На фонарь!" -- и кидались на тебя, как псы. Франсуа де
Монтадор, видите ли, был в свое время хозяином этого особняка. -- Она повела
рукой, правильной и изящной, как на рисунках Давида; качнулись белые перья в
ее прическе.

Кроме газовых рожков, здесь еще была добрая дюжина огромных
канделябров; свет дробился в хрустальных подвесках люстр, в высоких зеркалах
вдоль одной стены и в темном стекле двенадцатифутовых окон -- вдоль другой,
как бы окружая хозяйку неким зловещим ореолом.

-- Он, Генриетта и я были единственными, кому удалось пережить террор,
хотя Франсуа в итоге не избежал гибели. Уже после того, как все это
кончилось... -- Она снова пожала плечами, словно желая обратить внимание
присутствующих на их белизну.

Смуглая американка все еще стояла за спиной Эшера, положив ему руки на
плечи. Сквозь толстую ткань он ощущал, насколько они холодны.

-- Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще
достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы
приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не
изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря.
Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в
прошлом.

-- Она была старая леди, -- прозвучал над самым ухом Эшера певучий
вкрадчивый голос смуглой девушки. -- Ей даже не нужно было никакой крови
пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. --
Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. --
Просто старая леди, живущая прошлым.

-- Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, -- тихо сказал ей
по-английски Исидро, -- и увидишь, что сделала американская артиллерия с
улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины,
надеюсь, ты вспомнишь свои слова.

-- Мужчины вообще не меняются. -- Она сменила позу, ее бедро коснулось
плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь -- словно притронулся к
источнику электрического тока. -- Разве что умирают... но их всегда остается
достаточно много.

-- Тем не менее.

Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить
молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость
коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С
ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы
повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться,
но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно
бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: -- Что до
Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда,
видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к
прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от
постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда
посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она
не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви
Невинных Младенцев?

-- Нет. -- Элиза обмахнулась веером -- жест скорее нервный; насколько
понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные
постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты
напротив Элизы и дона Симона. -- Да. Но это было однажды. -- Насмешливый
жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. -- Церковь Невинных Младенцев
была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких
дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние.
Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять
глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа --
так мы называли это место. Франсуа и другие -- Генриетта, Жан де Валуа,
старый Луи-Шарль д'0верн -- упоминали иногда истории о живущем там вампире,
которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила
туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место... Мне оно не нравилось.
-- Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.

-- Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, -- промурлыкала
Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. -- Думаю, если он в самом деле там
живет, то давно уже сошел с ума.

-- Кальвар ходил туда когда-нибудь? -- спросил Эшер, повернув голову
так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему,
обворожительная, как долгожданный грех.

-- Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.

-- Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом -- о
незримом вампире?

-- Кальвар! -- фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он
успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою
свиту. -- Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!

Эшер взглянул на него с интересом.

-- Почему?

За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:

-- Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.

-- Он был слишком захвачен бытием, -- медленно проговорила Элиза.

Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.

-- Мы все любим позабавиться при случае, -- объяснил он с улыбкой,
которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. -- Но Кальвар
был слегка на этом помешан.

-- Не понимаю, -- сказал Эшер.

Пальцы Гиацинты коснулись его волос.