сравнялось четырнадцать. Сейчас, когда его тело прикрывали лишь выгоревшие
штаны из грубого хлопка, было заметно: мальчик уже так широк в плечах и
длинноног, что еще совсем немного, и он достигнет пропорций
Роланда-взрослого, Роланда-мужчины. В постель с женщиной он еще не
ложился, но две младшие замарашки купца из Вест-Тауна уже строили ему
глазки. Не оставшись к этому равнодушным, мальчик еще сильнее ощутил в
себе этот отклик теперь. Даже в прохладе коридора Роланд чувствовал, что
весь в поту.
намереваясь попросту пройти мимо и подняться на крышу, где его ожидали
слабый ветерок и наслаждение, сокрытое в собственной руке.
вывела мальчика из равновесия: черные штаны из плотной тяжелой ткани,
тесные почти как лосины, расстегнутая до середины груди белая рубашка,
взъерошенные волосы.
тобой. - Губы Мартена улыбались, но в чертах лица сквозило более глубокое,
более сардоническое веселье. Под ним же была лишь холодность.
низкой спинкой у большого окна в центральной гостиной своих покоев, той,
что выходила на накаленный пустой камень центрального внутреннего двора, и
была в свободном домашнем платье. На сына она взглянула только раз -
быстрая, мерцающая, печальная улыбка, подобная осеннему солнцу на воде
ручья. Во время дальнейшего разговора она внимательно изучала свои руки.
изгладился из памяти. Мать была чужой - но возлюбленной чужой. Он испытал
неопределенный страх, а следом родилась чистой воды ненависть к Мартену,
правой руке отца (или наоборот?).
честно думал мальчик, он оставался глух.
Мартен стоял рядом (тяжелая рука у соединенья белоснежной шеи с
белоснежным плечом вызывала чувство неловкости) и посмеивался над обоими.
От этой улыбки его карие глаза потемнели до черноты.
Катберт, и даже не так смышлен, как Джейми. Роланд соображал туго и брал
не сметкой, а упорством.
происходящим с отеческой улыбкой.
омрачилось, пальцы крепче сжали ее плечо. Потом мать устремила взгляд в
знойную белизну дня, и все стало, как прежде.
Собираешься стать бойцом, как отец, или попросту неповоротлив?
и на губах заиграла неприятная улыбка. Даже здесь, в покоях, было очень
жарко.
низком наречии, пародии на непринужденность. Теперь же мальчик блеснул
Высоким Слогом:
как мать страшно, горестно ахнула. "Роланд!"
смерд! Именем моего отца, коему ты служишь!
недоверие, ласково проговорил:
услышал причитания матери. Словно рыдал баньши.
плац мальчика, побежал пересказать ему самые последние сплетни о
кровопролитии и беспорядках на западе, но отступил в сторону, так и не
проронив ни слова. Джейми и Роланд знали друг друга с пеленок. Бывало
всякое: и подначки "на слабо", и беззлобные потасовки, а уж исследовать
стены, в которых родились, мальчишки пускались добрую тысячу раз.
глаза неподвижно смотрели в одну точку. Роланд направлялся к хижине Корта,
где задернутые шторы отражали натиск свирепого послеполуденного зноя.
После обеда Корт, старый кот, ложился вздремнуть, чтобы вечером можно было
в полной мере насладиться набегом на лабиринт грязных борделей в той части
города, где жил простой люд.
произойти, и, объятый страхом и исступленным восторгом, разрывался, не
зная, следовать ли за Роландом, или бежать за остальными.
зданию, пронзительно крича: "Катберт! Аллен! Томас!" На жаре его крик
казался жалким, тонким. Все они давным-давно знали (ничем, впрочем, своего
знания не выдавая, как это умеют мальчишки), что первым рискнет Роланд. Но
так скоро? Это было слишком.
о войнах, мятежах и колдовстве. Это было больше, чем слова, вытолкнутые из
беззубого рта над засиженными мухами кочешками салата.
стуком отлетела, ударилась о простую грубую штукатурку стены и отскочила
обратно.
простую кухню, прохладную, небеленую. Стол. Два стула с прямыми спинками.
Два шкафа со множеством дверок и ящиков. На полу - выцветший линолеум;
черные дорожки тянутся от вделанного в пол ледника к столу и к высокой
разделочной стойке, где висят ножи.
сгинувшей трезвости не знающего удержу полночного гуляки - мальчишек трех
поколений дарил он суровой, без сантиментов, любовью, а кое из кого даже
сделал стрелков.
стойку. Висевшие на специальной доске ножи посыпались со стены и легли
сверкающими бирюльками.
откашлялся. Мальчик не входил, зная, что это притворство, что Корт в
соседней комнате проснулся сразу же и сейчас, блестя единственным глазом,
стоит у двери, поджидая незваного гостя, чтобы сломать опрометчивому
визитеру шею.
Он был в одних трусах из тонкой ткани - приземистый мужик с ногами
колесом, от темени до пят изрытый шрамами, сплошь покрытый жгутами мышц.
Выпирал круглый живот. Мальчик по собственному опыту знал, что это -
упругая сталь. Под лысым, испещренным вмятинами, шишковатым черепом
сердито сверкал единственный зрячий глаз.
тоже Высоким Слогом. - По моему сужденью, на пять лет. Я спрошу лишь
единожды. Отступишься?
Корта, двунадесять раз видавшего улыбки под алыми небесами залитых кровью
полей чести и бесчестья, такого ответа было довольно - возможно, иному он
бы не поверил.
моим учеником... что скрывать, лучшим за четверть века. Печально будет
увидеть тебя сломленным, зашедшим в тупик. Впрочем, мир сдвинулся с места.
Черные дни уже в седле.
вразумительное объяснение, он не сумел бы его дать), но жуткая улыбка
впервые немного смягчилась.
родство, творятся на западе бунты и колдовство или нет. Я твой раб, отрок.
Признаю тебя господином и всем сердцем покоряюсь, пусть даже в первый и
последний раз.
избивал в кровь, бранил, осмеивал и обзывал "сущим сифилисом", опустился
на одно колено и склонил голову.
Орловский Гай Юлий
Лондон Джек
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Беляев Александр
Маккэфри Энн