наконец он двинулся направо, под арку, выставив ружье перед собой. Когда
он зажег люстру на потолке, просторная гостиная оказалась пустой. Никаких
следов вторжения. Ничего необычного. Затем заметил нечто черное, лежащее
на белой кайме китайского ковра. Сначала ему пришло в голову, что это
испражнения, которые оставил зверек, бывший в доме. Но когда он встал над
этим и поглядел с близкого расстояния, то увидел, что это всего лишь
затвердевший комок мокрой земли. Пара травинок торчала из него, как
щетина.
крошки грязи разбросаны по дубовому полированному полу.
света из коридора рассеял тени достаточно для того, чтобы он смог отыскать
и включить лампу на столе.
Еще больше ее было на красном кожаном сиденье стула.
скрывался.
ней делать. Ему нравилось, что она открыта, потому что это предоставляло
ему незагражденный выход, если понадобится быстро уйти отсюда. С другой
стороны, если он обыщет дом сверху донизу и никого не найдет, то придется
возвращаться, запирать дверь и снова обыскивать каждую комнату, чтобы
обезопасить себя от того, что могло проскользнуть за его спиной. С
неохотой закрыл дверь и установил запор.
с дубовым паркетом и тяжелыми перилами. В центре нескольких нижних
ступеней лежали шматки сухой земли. Немного, но достаточно, чтобы
уцепиться глазу.
ни в большой столовой, ни в гардеробной, ни в технической мойке. Но на
кухне грязь была снова, и больше, чем где бы то еще.
столе, так как его прервало внезапное появление енота и смерть зверька в
конвульсиях. Комки высохшей грязи покрывали ободок обеденной тарелки. Стол
вокруг тарелки был покрыт горошинами сухой земли. Похожий на паука
коричневый лист свернулся в миниатюрный свиток, рядом мертвый жук,
размером с центовую монету.
он перевернул его осторожно пальцем, то увидел, что панцирь был
радужно-сине-зеленого цвета.
вмяты в сиденье стула. Пол рядом со стулом был просто осыпан крошками и
шмотками.
вместе набралось бы на пару столовых ложек, но было также несколько
травинок, другой засохший лист и земляной червяк. Червяк был все еще жив,
но бешено извивался, страдая от потери влаги.
ним кто-то наблюдает, заставили Эдуардо сжать дробовик обеими руками и
резко обернуться к окну, затем к другому. Никакого бледного призрачного
лица, прижатого к стеклу с той стороны, как он воображал.
касаться. Открыл дверь, дергая за ее угол. Еда и напитки внутри казались
нетронутыми, все точно так же, как и оставил.
трогая ручек, которые тоже в некоторых местах были покрыты неопределимой
тинистой грязью.
полдюйма шириной и менее дюйма в длину. Она была бледно-голубая, с редкими
кривыми линиями голубого цвета потемнее, что, должно быть, представляло из
себя часть повторяющегося узора на более светлом фоне.
казалось, остановилось, и вселенная зависла спокойно, как маятник разбитых
дедушкиных часов, - пока льдинки глубокого страха не образовались в его
крови, отчего он задрожал так безудержно, что застучали зубы. Кладбище...
Он снова обежал кухню, к одному окну, к другому, но ничего не увидел.
влажной, а теперь высохшей - их можно было найти в большинстве комнат. Еще
один лист. Еще два жука, высохших, как древний папирус. Камешек, размером
с вишневую косточку, гладкий и серый.
он включал свет, натягивая на кисть рукав или пользуясь прикладом
дробовика.
под каждым предметом мебели, где были пустоты, которые можно было счесть
достаточными для укрытия, даже для чего-то настолько большого, как
шести-восьмилетний ребенок, и когда удовлетворенно решил, что ничего не
прячется на втором этаже, то вернулся в конец верхнего коридора и дернул
за свисавшую веревку, которая опускала лестницу на чердак.
подниматься в темноте. Он осмотрел каждую тенистую нишу глубоких и пыльных
карнизов, где мотыльки, похожие на снежинки, повисли в паутине, как
ниточки льда, и нависали кормящиеся ими пауки, холодные и черные, как
тени.
погреба. Она открывалась только с кухни. Ничто не могло спуститься вниз и
закрыться изнутри.
выехал в город. Никто не мог проникнуть внутрь - или снова закрыть, уходя,
- без ключа, а единственно существующие ключи были у него. И все эти
проклятые замки были заперты, когда он пришел домой: во время осмотра не
обнаружилось ни одного выбитого или отпертого окна. Но нечто все же
определенно проникло внутрь и потом ушло.
холодные, слегка заросшие плесенью и пустые.
гараж. Опустил дверь дистанционным управлением, прежде чем вылезти из
автомобиля.
с такой настойчивостью и неослабевающей энергией, что внешне наверняка
приблизился к виду безумца. Использовал жидкое мыло, сильный раствор
аммония, распрыскивал лизол, считая, что каждая испачканная поверхность
должна быть не просто чистой, но продезинфицированной: по возможности
настолько же стерильной, как наружная часть больничной операционной или
лаборатории. С него постоянно тек пот, который вымочил рубашку и склеил
волосы с кожей головы. Мышцы шеи, плеч и рук начали ныть от повторяющихся
оттирающих движений. Слабый артрит в руках вспыхнул с большей силой:
суставы распухли и покраснели от сжимания щеток и тряпок с почти
маниакальной силой.
голова и не потекли слезы из глаз.
самого от некоторых ужасных мыслей, которые не мог вынести, и идей,
верность которых не сможет исследовать, совершенно точно не сможет. Для
этого он превратил себя в чистящую машину, бесчувственного робота,
стараясь как можно ближе и пристальней сконцентрировать свое внимание на
черной работе руками. Тяжело дышал аммониевыми испарениями, как будто они
могли продезинфицировать его мозги, пытался истощить самого себя
настолько, чтобы потом смочь заснуть и, может быть, даже забыться.
щетки и губки в пластиковый пакет. Покончив с этим, завязал верх пакета и
поместил его наружу, в мусорный бак. Обычно он споласкивал губки и щетки и
оставлял их для вторичного пользования, но не в этот раз.
аппарат к баку. Он не хотел задумываться о происхождении микроскопических
частиц, ныне поглощенных щетками и попавших внутрь пластиковой кишки,
большей частью настолько крошечных, что никто не может быть уверенным, что
они уничтожены. Пока не разберет пылесос и не выскребет каждый дюйм и
каждую доступную впадинку хлоркой, а может быть, даже и тогда не
успокоится.
мог коснуться "гость". Все, что было завернуто в полиэтилен или фольгу,
даже если не казалось тронутым: швейцарский сыр, чеддер, остаток ветчины,
половинка бермудской луковицы. Распечатанные контейнеры, пакеты и пачки
следовало отбросить: фунтовый тюбик мягкого масла со сломанной крышечкой;
банки с укропом и сладкими огурчиками, оливками, вишнями мараскин,
майонезом, горчицей; бутылки с отвинчивающимися крышками - соусом для
салата, соевым соусом, кетчупом. Открытая коробка изюма, открытый пакет
молока. От мысли о том, что его губы коснуться чего-то, чего прежде
касался "гость", тошнило, и он вздрагивал. Когда покончил с холодильником,
там осталось немного: несколько закрытых банок безалкогольных напитков и