недоверчивости к минутной вере в специальную миссию, в инструкцию, я все
время пытался отыскать хотя бы фальшивый смысл моего пребывания здесь. Но
ни мои старания, ни явные, демонстративные знаки предательства ни к чему
не привели. Снова и снова оказывалось, что ничего другого от меня и не
ждут - а это было тем единственным, с чем я не мог примириться.
за свою маску, то, что принял за театр, за испытание, не испытание вовсе,
а и есть не что иное, как предназначенная мне миссия?
потревожить ее изучением, я на минуту замер, закрыв глаза. Сердце мое
колотилось.
вместо того, чтобы сказать, что от меня хотят работы в самом Здании, в
некотором роде контроля, вместо того, чтобы вооружить меня необходимой
информацией, понадобилось послать меня в неизвестном направлении, наугад,
молчаливо требуя, чтобы я сделал то, о чем сам не ведаю, так что если бы я
и сделал что-то, то лишь случайно и даже помимо собственной воли.
затянуло меня до некоторой степени в присущее ему, характерное для него
бытие, с особыми порядками и процессами, непонятными, но, тем не менее, не
лишенными некоторой выразительности, ибо тут были отделы, секции, архивы,
штабы с уставами, рангами, телефонами, железным послушанием,
сцементированные в монолитную иерархическую конструкцию, жесткую,
упорядоченную, как белые коридоры с правильными шеренгами дверей, как
секретариаты, полные скрупулезно ведущихся картотек, вместе с чревом своих
коммуникаций, стальными сердцами сейфов, трубами пневматической почты,
обеспечивающей неустанную циркуляцию секретности. Здесь ничего не было без
надзора, даже канализационная сеть тщательно проверялась, но эта ювелирно
точно отлаженная система оказывалась роем интриг, воровства, хитрости,
обмана. Чем же был этот беспорядок? Видимостью? Маской, делавшей для
профана невозможным обнаружение правды иного, какого-то высшего порядка?
поведения от меня ожидают? Может быть, именно оно было оружием,
направленным Зданием против противников? В самом деле, хотя сам я того не
ведал, хотя каждый раз это было результатом вроде бы чистой случайности, я
ведь принес немалую пользу? Обезвредил же я старичка и капитана, их
подрывную деятельность? А в каких-то других случаях я мог просто
оказываться катализирующим фактором, ускоряющим кульминации, или же
противовесом неизвестным мне силам. Тут мысль моя снова свернула в
сторону, привлеченная всеобщей двуличностью людей, с которыми я
встречался. Можно было подумать, что двойная игра здесь - высший обязующий
канон. Лишь двух людей не затронула до сих пор моя подозрительность:
шпиона из комнаты с сейфом и Прандтля.
флагом не попахивало явной двузначностью? - он один только остался не
притворяющимся, один лишь он...
обманывал, только лишь, осторожно прокравшись к сейфу, бледный и
напуганный, фотографировал планы, а чего иного следовало ожидать от
добросовестного шпиона?
опиралась лишь на его выдох. Эрмс обещал, что я пройду у него связанную с
миссией подготовку. Разговор с Прандтлем вылился явно в нечто совершенно
иное, хотя сейчас я уже не был в этом уверен. Он наговорил мне множество
странных вещей, намекнув, что я пойму их позже. Может быть, теперь?
не интересовался этим, а сочувствие, которое он ко мне проявил, было
вызвано не тем, что он знал о будущих событиях, но лишь тем, что уже
случилось, а случилось то, что он, не удовлетворившись демонстрацией
бесконечности, погребенной в шифрах, показал мне все же конечный результат
одного из них, записанного на клочке бумаги. Это были три слова.
единственным компаньоном был тот тучный офицер, чьим заданием было
обмануть и обокрасть меня.
видимого смысла, другой смысл, более глубокий, более важный, то поступок
Прандтля был наверняка не просто так.
"Ответа не будет".
Зданию, превращало посулы главнокомандующего, случай с сейфом, шантаж
аббата Орфини, стычки в коридоре, внезапные смерти, миссии, инструкции,
даже сами шифры в мешанину случайных глупостей и кошмаров, все это
рассыпалось на части, не укладывалось ни в какое целое. Само Здание при
такой интерпретации превращалось в нагромождение изоляторов с безумцами, а
его всемогущество и всеведение оказывались всего лишь моей галлюцинацией.
самопроизвольно, как попало, если все эпизоды с моим участием не были
единым целым и не имели связи с другими, то они ничего не значили, а в
таком случае был лишен значения и мой визит к Прандтлю, его лекция, а
вместе с ними и эти самые три жуткие слова...
лишь к приведенному как пример шифру. А раз они не имели никакого иного
значения, кроме буквального, и - при отсутствии всеведения - не были
ответом на пришедший мне в голову вопрос, в таком случае они не служили
ответом на загадку Здания. Но тогда возвращалась обратно
многозначительность событий, пуская мои мысли по заколдованному кругу
этого наглухо замкнутого, вцепившегося самому себе в хвост рассуждения.
шевеления его плеча, можно было бы подумать, что он мертв. "Кажется, меня
тоже клонит в сон", - сказал я себе, чтобы оправдать очередное поражение
мысли, однако мой рассудок был в полной норме.
сообщения за чистую монету, вопреки логическому противоречию, мною в них
обнаруженному. Посмотрим, что из этого выйдет, ведь мне это ничем не
грозит, а время как-то провести нужно. Исследуем поэтому полезность хаоса,
который устанавливают эти слова, скажем, хаоса, остроумно удерживаемого в
повиновении, хаоса как бы освоенного.
почувствовал себя избранным, потом с такой же поспешностью стал готовиться
оказаться приговоренным к казни, к участи сидящего на скамье подсудимых со
всеми прочими атрибутами этого удела, с трагически обставленной дачей
показаний, рыданиями, прощениями о помиловании. Я облачился в рубище
невинного мученика, метался в поисках следователя, прокурора, видел себя
то реабилитированным, то погибшим. Я то рылся в ящиках, чтобы заполучить
отягчающие мою вину обстоятельства, то с маниакальной настойчивостью
сутяги, требующего справедливости, просиживал в секретариате - все это я
делал вдохновенно, старательно, с энтузиазмом, ибо мне казалось, что этого
от меня ожидают. Здание, однако, как объект, предназначенный для
обнаружения и достижения сущности вещей путем очищения их от видимостей,
наслоения масок, всяческой шелухи, должно было, ясное дело, действовать
именно диссонансами. Оно выводило меня из упоения геройством или
самоосуждением, дурачило, заставало врасплох, чтобы я не смог ничего
понять из града обрушивающихся на меня милостей и ударов. Швырнув меня в
этот беспощадный всеразъедающий хаос, оно спокойно ждало, что вынырнет из
его очищающего котла.
отказывая в отличиях и погибели, всей величественностью своей
колоссальности, голгофами коридоров и вереницами столов вручая мне ничто,
хотело Здание достичь своего...
прямо-таки неисчислимом количестве секретных планов, стратегических
решений?
событий не является в Здании чем-то неуместным, но представляет его
нормальное состояние, более того, является продуктом предусмотрительности
и неустанной деятельности - сей искусственный хаос вместе с братской ему
бесконечность словно панцирь защищал собой Тайну.
рассуждений и устраиваясь поудобнее на ванне, чрезвычайно твердой. Но ведь
и те и другие гипотезы объясняли многие факты. Что-то странное,
чрезвычайно странное есть в том, что любую сколь угодно сложную идею
удается связать со Зданием и принять в качестве его основы - это было
как-то тревожно...
веки. Во сне он следил за чем-то, быть может, читал что-то, ибо его
глазные яблоки двигались то влево, то вправо. На лбу у него поблескивал
пот, щеки покрывала темная щетина. Он лежал головой ко мне, но лицо его не
говорило мне ничего, если не считать того, что было оно болезненно белым.
принимаем за улыбку, бывает на самом деле выражением муки.
- а где-то в одной из комнат скучающая секретарша, помешав чай, кладет
сейчас на полку папку с инструкцией, в которой написано, что он скажет
мне, когда проснется, и что я отвечу ему - и так далее, до самого конца".
Каргалов Вадим
Круз Андрей
Пехов Алексей
Лондон Джек
Сапковский Анджей
Кервуд Оливер Дж.