— Ну помолчи же, глупец. — Она лихорадочно думала, вырабатывая новую тактику.
Но я все же спросил на свой страх и риск:
— Но если Сатана и так уже правит над нашим миром, выходит, они только время зря тратят?
— Его должно свергнуть. Отцу надлежит отступить перед отпрыском своим, — ее голос звучал сурово. — Человечеству самому должно править собою.
— При вашей поддержке? — Глубинный мой страх нашел выражение в неуместной веселости.
— Фон Бек, вы забыли. Это не только моя судьба, но и ваша тоже. — Она легонько погладила меня по руке. — Но чтобы исполнить ее, нам потребны союзники. Только кто? Я полагала, Монсорбье идет за мною… А меня предали! — Надо вернуться к князю Мирославу. Это, пожалуй, самое разумное решение.
И выработать новый план.
— Мы теряем бесценное время.
— Учитывая обстоятельства… — Но тут грохот бегущих ног, отсветы факелов, различимые голоса Монсорбье и фон Бреснворта повернулись в нашем направлении, и нам снова пришлось бежать. На мгновение мы оказались в кромешной тьме, вступив в некий узкий тоннель. Мы приостановились, чтобы перевести дыхание. Звуки погони вновь отдалились. Я привалился ко влажной скользкой стене и взял Либуссу мою за руку. Наши пальцы сплелись.
А потом, с изумленным вздохом, она оторвалась от меня и исчезла. Упала? Я встал на колени, шаря руками по мостовой.
Ее нигде не было. Быть может, она отступила в какую-то нишу? На ощупь я обследовал стену. Ничего.
— Либусса! — прошептал я. — Либусса? — Нога моя задела о ступеньку у глухого дверного проема. Я расслышал какой-то звук, словно бы птица билась в силке. Но Либусса исчезла.
Точно в воздухе растворилась. Если кто-то и захватил ее, то, безусловно, не наши враги. Меня обуял настоящий ужас. Я не могу без нее, не могу! Я бросился на дверь, и лицо мое ударилось о камень. Я повернулся… камень… и снова — камень. — Либусса!
Она пропала. О Сатана, забери мою душу, но только верни мне Либуссу! Ответом мольбе моей была устрашающая тишина. Ни вопящего в ярости Монсорбье, ни тараторящего невразумительно фон Бреснворта… ни факелов… ни звериных криков. Улица оставалась пустынной. Только алое с золотым сияние Осенних Звезд мерцало на черной тверди небес.
— Либусса!
Кто-то жестокой рукою вырвал сердце мое из груди. Распорол мне живот и достал все внутренности. Она была мною! В яростной муке принялся я колотить рукоятью шпаги по камню стен, таких толстых, что удары мои не отдавались даже самым глухим резонансом. Я бы полжизни, наверное, отдал сейчас за факел или хотя бы за трутницу. Высокие ветхие строения покачивались и шелестели, точно деревья под ветром. Они стонали и вскрикивали от боли. Свет Осенних Звезд как будто помутнел.
То явилось ужасающим подтверждением самых моих сокровенных страхов. Грядет Черный Владыка! Грядет Зверь, Антихрист! Он несет с собой Хаос и Судный День… Что за бред, право слово. В сердце своем я был все еще рационалистом и демократом. Царство Всеобщего Согласия для меня оставалось единственной разумною целью человеческих устремлений. И с моей стороны было бы просто безумием последовать за этими вождями человечества-демагогами еще похлеще, чем сам Робеспьер! Говоря о Правлении Человека, Либусса и все остальные подразумевают правление элиты, к которой, понятно6 относят себя. И, в точности как Робеспьер, они заявляют права свои на верховную власть именем самых простых людей.
Уж лучше признать властелином своим нечестивого Люцифера, чем какого-нибудь благочестивого тирана!
И все же, она знала больше. Может быть, я действительно многого не понимал, как утверждала она? Моя любовь к ней взяла верх над моим здравомыслием. Но вот сумеет ли эта любовь побороть мою нравственность? Я бежал, точно напуганная дворняга, по закоулкам каким-то и лестницам, по крытым проходам, заброшенным зданиям. Один раз мне пришлось даже лезть в открытое окно. Любимая моя, любимая! Она завладела мною. Никогда прежде не знал я такого экстаза. Я был точно голубь, летящий туда, где ему сыпят зерна. Я носился по кругу. Я едва не утратил рассудок.
А потом я наткнулся на какой-то узел тряпья и едва не упал. Он был теплым, и пахло от него хорошо. То оказалась спящая девочка, на вид — чуть постарше двенадцати. Я перевернул ее на спину, лицом под бледнеющий звездный свет. Глаза ее закатились, и она тихонько всхрапнула. Дитя, без сомнения, пребывало в опиумном забытьи. Губы ее раскрылись, и песня, пролившись наружу, заполнила собою, казалось, всю улочку, весь квартал. Красивая дивная песня с такими нежными переливами замысловатой мелодии, в великолепном таком исполнении, что она тут же развеяла одержимое мое наваждение.
Поначалу я не сумел разобрать слова. Язык был мне совсем незнаком… быть может, древний какой-нибудь диалект Нижнего Града. Грудь спящей девочки вздымалась и опадала в четком, рассчитанном до совершенства ритме. Постепенно песня ее становилась понятнее, в языке ее появлялось все больше и больше славянский корней. Она пела о корабле, плывущем по медному небу, о блистающем океане, о твари морской, чьим домом был грот в самых темных подводных глубинах, но и этого дома лишилась она. А женщины стояли на самом краю утеса и махали руками, глядя назад: но деревня давно опустела.
Только один огонек горел на центральной площади. Солнце изгнали из мира.
На старой мачте трепыхался под ветром флаг, а потом его охватил огонь, и он вспыхнул, и развевался, горя, на могучем ветру. Но чашу нельзя ни наполнить, ни осушить. Тор испил из сей чаши. И Геркулес. И все же оба они погибли.
Оба сгинули, пела она. Черный зверь с алыми очами вышел на площадь. В одной лапе держал он чашу, в другой же — голову ребенка с суровым ликом. Он поднял свою морду к небу и издал алый рык. На мир обрушился Хаос! Чаша осушена стала. Чаша сгинула во тьме. Где были они, те мужчины и женщины, что сулили покой и победу? Томились в плену или нашли свою гибель?
В песне ее поднялось черное солнце. Исполинские всадники выступили с четырех сторон света, возвышаясь над горизонтом.
Шлемы их были черного цвета, очи же — алого. За плечами у каждого бились крылья. То были ангелы последней битвы, заклятые враги человечества. Они приближались, пела она.
Подступали все ближе и ближе. А чаша сгинула во тьме!
Я так и стоял на коленях, вглядываясь в лицо спящей.
— Ты поешь о Граале? — спросил я на русском. Но она не слышала меня. Она продолжала петь. Древние люди Британии владели чашей, но упустили ее. Персы знали о ней. Она пребывала и в Индии, и в Китае, и во всех христианских землях. Но что это такое, дающее жизнь? Подвигающее людей на рискованный поиск, ведущий к погибели? Всадники направляли неспешно громадных коней своих. Когда будет соткан последний узор, они вырвутся на свободу. Но узор еще не завершен.
Никому не дано прозреть будущее, даже Богу. Они утверждают, что видят будущее, но они видят прошлое, повторившееся опять. А истинное будущее не откроется никому. Корабль плывет в медном небе, под ним блистает океан, а в темных глубинах его рыщет тварь, что лишилась дома…
Я поцеловал ее в губы, и песня иссякла. То была песня провидицы, изрекающий невыносимую истину. Она снова спала в опийное забытье. Ветхие строения над нами вновь сотряслись беспокойной дрожью. Они кренились и скрежетали — камень терся о камень. Я задышал как запыхавшийся гончий пес. Я опустился на мостовую рядом со спящей девочкой, пытаясь прийти в себя.
Она неожиданно заговорила самым обычным голосом, но глаза ее оставались пусты:
— Всякий из нас, уроженцев Амалорма, наделен по природе своей неким душевным чутьем. Это не выбор наш и не какой-нибудь выдающийся дар. Моя интуиция мне подсказывает, что тебе нужно найти Королеву-Козлицу в лесу. — В лесу? Но, малышка, здесь нет никакого леса!
— Вон там.
Она села прямо и показала, — но глаза ее так и остались пусты и незрячи, — на брешь в стене, откуда сочился бледный свет лампы. То было окно, на одном уровне с мостовой. И там не могло быть никакого леса.
— Вон там, — настойчиво повторила слепая.
Я тогда подобрался к окну и заглянул туда, но ничего не увидел. Я протиснулся в узкий проем и свалился в тесную комнатушку, забитую отсыревшими книгами и заплесневелыми пергаментами. Тусклый свет лампы теплился за дверью из толстого стекла. Отодвинув ржавый засов, я открыл дверь и направился к источнику света на короткому сумрачному коридору. Свет стал ярче. Серый камень заблестел. На цепях, что свешивались с потолка, колыхался громадный фонарь. За ним располагался прудик кристально чистой воды, а на той стороне пруда возвышался исполинских размеров дуб, источавший свежий аромат вечнозеленых лесов Аркадии.
Здесь, в Миттельмархе, не было и быть не могло вольтеровой закрепленной неподвижности природы, и особенно в самом центре его. Я приблизился к этому дереву-лесу для слепой девочки. Но где же Королева-Козлица? Я огляделся, ища глазами Царицу Козлов, не надеясь, впрочем, найти ее. Потом принюхался, но ничего не почувствовал, прислушался, но ничего не услышал.
Сжимая в руке рукоять шпаги, — что придавало мне уверенности, — я подошел еще ближе к дубу, обогнув прудик по краю. Я вновь убедился, что мною движет некое таинственное предопределение. Но как разгадать его? Я не мог даже сказать, было оно милосердное или же злобное. И все же меня оскорбляла сама мысль о том, что нечто — что бы там ни было распоряжается мной, подавляя свободную мою волю. Я обошел вокруг дуба и наткнулся на грубо сколоченную скамью.
На скамье этой восседала хрупкая старая дама в серебряном венце. Она подняла на меня глаза — добрые, подслеповатые, покрасневшие. У нее была беленькая бородка и заостренные уши, но, — в отличие от господина Реньярда, — ничто в ее облике не указывало на то, кто она: зверь, человек или гибрид. Ее полные губы раскрылись в беззубой улыбке.
— Малышка прислала тебя ко мне? — Голос ее был высоким и легонько дрожал.
— Да, мадам.
— Что тебе было обещано?
— Так сразу сложно сказать, мадам. — Со шпагой в руке я себя чувствовал неуклюжим и каким-то несуразным. Я потихонечку прислонил клинок к дубу. Она заметила неловкое мое движение. — Если у вас есть какая — то информация, которая может представлять для меня интерес, я буду весьма вам признателен, мадам. Может быть, мне обещано было убежище. Я спасаюсь теперь от преследования врагов и ищу одну даму, с которой мы были вместе и которая бесследно исчезла около часа назад. А вообще, мне все в голос твердят, что я вышел на поиск Святого Грааля. — Тут я улыбнулся.
— Малышка жалеет меня, — проговорила беленькая старушка. — Она присылает сюда ко мне всякого, кто захочет прийти. Она — славное, мечтательное дитя. Если вас оторвали от важных дел, сударь, приношу вам свои извинения. Я не сочту вас поспешных уход невежливым.
— Прошу прощения, мадам, я, возможно, излишне любопытен, но позвольте задать вам вопрос: что держит вас здесь в одиночестве?
— Я полагаю, привычка, сударь. И мои обезьяны, конечно. Они сейчас спят.
И мое дерево. Видели вы подобное дерево в каком-нибудь еще городе?
— Нет, мадам. Но я все равно не пойму, где придворные ваши или посланцы других монархов?
— Мы давно вышли из моды. — Она подняла свои красные очи и посмотрела мне прямо в глаза. На губах ее промелькнула улыбка.
— Надеюсь, вы вскоре снова войдете в моду. Быть может, мадам, вы мне подскажете, где искать джентльмена по прозванию Рыжий О'Дауд?
— Рыжий О'Дауд — негодяй и бандит, сударь. Он затеял безумную бойню во всем Нижнем Граде, совершенно бессмысленную и беспричинную. Моя охрана… все четверо… погибли в сражении с этим придурочным гунном. И все же, когда он одержал победу, он не потребовал ничего, не взял никаких трофеев, не стал притязать на какую-то власть. Сие безразличие весьма странно, сударь. Он — настоящая росомаха!
Что вам нужно от него? Вы ищете мести?
— Мне сказали, мадам, что он знает, где можно найти Грааль.
— Я тоже об этом слышала, сударь. — Она почесала свою бородку искривленной артритом рукою. — Но я не знаю, где он обитает. Он никого не посещает и никого не принимает. Не издает никаких указов. Вовсе не по-королевски, не правда ли, сударь? Даже как-то неподобающе. Ничего не решается, все пребывает в подвешенном состоянии, и так продолжается вот уже двадцать лет. Он не правит, но и не отрекается от престола. Не взимает никаких податей. Что это, как не дикие действа неотесанного варвара, сударь?
— Я надеюсь найти ответ, мадам.
— Идите туда, сударь. — Она указала рукою на низенькую дверь. — Раз вы говорите, вас преследуют враги, то вам своего безопаснее будет укрыться там.
— Очень вам благодарен, мадам.
— Это я благодарна вам, сударь. И возьмите факел.
— Если, мадам, я могу сослужить вам какую-то службу…
— Нет, сударь, спасибо. Поесть мне приносит малышка.
Я поклонился, пытаясь поцеловать ее руку, но она не позволила мне. Тихонько смеясь про себя, она убрала за спину свое скрученное артритом копытце и пожала плечами.
— Удачи вам, сударь.
Я отсалютовал ей шпагой.
Я направился к выходу, который она указала мне. Погоня опять приближалась. Я различал уже голоса Монсорбье и Бреснворта, — словно бы отдаленный разнотонный лай. За спиной у меня Королева-Козлица неожиданно проговорила:
— Будь Тезей больше верен своей Ариадне, ей, может быть, не пришлось бы пролить столько слез. Но познает ли мир столь могучую битву?
То была явно цитата, но я не сумел распознать — откуда. Снова Тезей!
Похоже, Крит был повсюду. Весьма тревожное состояние для рационального человека, который не сумел даже одобрить классических притязаний французского парламента и чей латинский и греческий всегда, что называется, оставляли желать лучшего. Что же касается упомянутого героя, я знал о нем только то, что он имел пагубную привычку похищать нежных девиц, каковая привычка имела весьма неприятные последствия для слишком многих афинян (по крайней уж мере, доставила им ощутимые неудобства) и что, убив по недоразумению родного своего отца, он сделался царем Афин. Были и другие легенды.
О том, как он сразил в битве последнего из чудовищ древней Земли и положил конец царствованию богов. Не это ли имела в виду Королева-Козлица? За дверью оказалась какие-то каменные дебри. Я двинулся вперед, полностью положившись на замысловатую схему подземелий Нижнего Града и вверив жизнь свою милосердному Провидению. Я решил, что попробую все же найти Либуссу, а если все-таки не смогу, тогда попытаюсь вернуться к князю Мирославу и попросить помощи у него.
Либусса! Я люблю тебя!
Разум мой, кажется, отключился — я шел наугад, не разбирая дороги, по глухим коридорам и узким лестницам, что уводили меня все ниже и ниже, в темные недра Амалорма. Мой факел давал достаточно света, но дрожащее пламя его не защищало от стужи. Я бы многое отдал за теплый плащ! Меня бил озноб, зубы стучали. Я остановился перевести дух на площадке между двумя лестничными пролетами, вперив невидящий взор в какую-то золотистую дымку, разлившуюся внизу. Я даже не сразу сообразил, что гляжу на свечение рассвета!
Это насторожило меня. Я, вполне очевидно, находился теперь под землей, но воздух здесь был таким свежим и теплым, каким он бывает весною в Саксонии! Но все же потребность тела моего в тепле и удобстве пересилила нарастающую подозрительность, и я продолжил свой спуск. Лестница привела меня в громадный зал с высоким, как будто отвесным, сводчатым потолком, изукрашенным замысловатою росписью и узкими окнами, сквозь которые лился свет. Я как будто вошел в неф готического собора. Витражи на окнах представляли простые сцены из сельской жизни, сработанные рукою некоего гения, но что-либо разглядеть сквозь них было никак не возможно. На дальнем конце зала, — всю обстановку которого составляли белые плиты каменного пола, скамьи из темного оникса, резное деревянное кресло и стол, — сидела какая — то сумрачная фигура. Сидящий сделал мне знак подойти поближе.
— Наконец-то, фон Бек, выпало мне удовольствие приветствовать вас у себя. Вы, как я вижу, совсем не похожи на моего давнего друга, вашего предка. Хорошо, что вы все-таки разыскали меня. — Я не разобрал, мужчина то говорит или женщина. Луч света, что падал из дальнего окна, слепил мне глаза и мешал разглядеть лицо, окутанное этим светом, точно сияющим покрывалом. Я моргнул и поднес руку к лицу, чтобы защитить глаза от слепящего луча. — Друг мой, у вас есть одно преимущество.
— Я только об этом и слышу в последнее время, сударь.
Я все еще держал в руке горящий факел. Надобность в нем отпала, но я не сумел найти здесь ничего, обо что его можно было бы потушить или хотя бы куда поставить. Теперь я попытался защитить глаза, прикрывая лицо клинком шпаги. И не то чтобы свет этот был необычно ярким, просто он обладал неким странным свойством: он как будто дрожал, — зыбкий, непостоянный, — и именно зыбкость его, а не яркость ослепляла меня.
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Андреев Николай
Елманов Валерий
Каргалов Вадим