когда говорит, "что только выполнял указания": по-разному выполнялись они,
да и разные были указания. Топорова защищали райком и райисполком, его
поддерживали "Известия", "Правда", и, скажем, под статьей в защиту Топорова,
напечатанной в "Советской Сибири", стояла подпись первого секретаря
окружного комитета партии. Так что не все тут было просто и однозначно.
Топоров и на Урале, куда он перебрался с Алтая, воевал с дураками, и там
писал колючие селькоровские заметки, и не нажил добра, а нажил врагов, и
снова собирали на него "материал"... Очень трудная жизнь.
негодовал, восторгался, писал статьи, сотни статей, писал книги, отстаивал
свои воззрения, и всегда его окружали интересные люди, он переписывался,
встречался, дружил с В. Вересаевым, С. Подъячевым, А. Новиковым-Прибоем, Н.
Рубакиным, Ф. Гладковым, П. Замойским; в романе "Горы" В. Зазубрин с него,
Топорова, писал своего героя Митрофана Ивановича; когда в театре "Майского
утра" (был у Топорова и театр) ставился "Недоросль" и заболел пастух,
игравший Вральмана, его вызвался заменить заезжий корреспондент - это был
Борис Горбатов; книга Топорова "Крестьяне о писателях" стала хрестоматийной,
записи эти читал Горький - читал, как он выразился, з а х л е б ы в а я с ь
о т в о с т о р г а. Какая же это чер-товски богатая, завидная жизнь!
был у меня в гостях, при мне встретился старик с Германом Титовым, - я не
довел до печатных страниц давнюю эту, можно сказать, от отца унаследованную
тему. Но над книгой думал, к ней готовился и в третьем томе "Летописи жизни
и творчества А. М. Горького" наткнулся на весьма любопытное место. Три
письма помянуты там: Горький написал их одно за другим. Первое - в Сибирь,
где он дает отзыв о записках Топорова, второе - в Калугу, где справляется о
делах и нуждах Циолковского, третье - Макаренко на Украину. И еще одно
письмо - тогдашнему редактору "Известий" И. И. Скворцову-Степанову: Горький
просит послать корреспондента в Куряж, чтоб защитить Макаренко... Я подумал:
должно быть, и сейчас живы те, кто отнял у Макаренко Куряж, кто травил его,
мешал работать. Может, они и лекции читают о великом педагоге. А что мы
знаем о них? Что помним мы о тех ученых мужах, которые третировали "самоучку
из Калуги", издевались над его "фантазиями", - нам ведь даже имена их
неизвестны. Мудро ли это - забывать гонителей? Я не суда требую, не
наказаний - боже упаси, - но помнить, знать имена... Так думал я, а глянул
на старика, сидящего передо мною, и понял вдруг, как не просто было бы для
меня назвать здесь его подлинное имя. Ведь он стар и болен, и у него семья,
и вот сейчас смотрит на меня, и дрожит за стеклами страх... Не знаю, не
знаю.
слышали по радио: в космосе был Герман Титов. А он родом из той самой
деревни, из "Майского утра". И родители его при мне сказали журналистам, что
всем лучшим, что есть в них, они обязаны своему первому учителю - Топорову.
Так что ничем не могу вам помочь: будут теперь о Топорове писать.
классе, он за учительским столом, я на передней парте, пахло ремонтом,
солнечные квадраты лежали на крашеном полу, а впереди висела черная, не
тронутая еще мелом, блестящая доска... Я думал об этом споре длиною в жизнь.
Худший враг любого, даже самого хорошего дела - тупой исполнитель. Давно уже
сказано: заставь его богу молиться, он и лоб расшибет. И ведь что
характерно: не себе - настолько-то он не дурак! Все другим норовит
расшибить. И оправдание наготове: он не сам придумал, его "заставили".
Заставь дурака... А кто победитель? - думал я дальше. Макаренко -
победитель. Циолковский - победитель. Потому и забыты гонители их, что
повержены. Топоров - победитель. Так было, так будет. Так должно быть.
сходится... Я ведь тогда письмо к вам написал. В газету "Известия ЦИК", так
называлась. Отразил ошибки... Конечно, как я тогда понимал.
- сказал он. - Идейно написал, а ответ был несерьезный, я помню... Дескать,
вы беретесь судить о Топорове, который на десять голов выше вас, а в вашем
письме, письме учителя, шесть грамматических ошибок. И все. И подпись: А.
Аграновский.
буквы. В тот год, когда умер отец - в командировке, в деревне Большое
Баландино, - в тот год вышла моя первая книга, отец еще читал ее. В одной из
рецензий было написано: "Автор книги - недавно умерший талантливый советский
журналист". Меня часто путали с отцом, который был мне учителем и самым
большим другом, но никогда еще, пожалуй, я не ощущал с такой ясностью, что
стал продолжателем дела отца.
Статью писал мой отец. И письмо вам писал мой отец. Но я написал бы то же
самое. Слово в слово.
детьми, начинают так: "В одном царстве-государстве", а со взрослыми: "В
добрые старые времена". Не смею препятствовать читателю: кто с чего хочет, с
того и начнет, а уж к концу сделает окончательный выбор.
Прозвище его было громкое - Саша-Москва. Из своих тридцати шести лет
восемнадцать просидел в лагерях - "вор в законе" (насколько я понимаю,
работать он не имел права ни в лагере, ни на воле). Что понесло идейного
противника труда с нашей компанией "комсомольцев-добровольцев" на стройки
Норильска, я не знаю и гадать не буду: вариантов - тьма. А сам он с нами не
откровенничал (не "кололся"). Так или иначе, мы выехали эшелоном из Москвы в
Красноярск, потом теплоходом "Иосиф Сталин" по Енисею до Дудинки, а там
паровозиком по одноколейке в Норильск. Дорога заняла три недели, а потом
ребята года два вкалывали на новостройках города. Шел в ту пору пятьдесят
шестой год. (Неужели сорок два года пролетели? У времени вообще, мне
кажется, разные измерения: десять лет минувших - мгновениями надо мерить, а
десять будущих - вечностью.)
голос хриплый (как у анархиста морячка-сифилитика из знаменитой
"Оптимистической трагедии"). В приступе гнева он резал собственную грудь
бритвой крест-накрест, но нас никогда не трогал. Конечно, он знал, что я
журналист и что у меня свой интерес к Норильску. И почему-то хотел
произвести на меня благоприятное впечатление. Возможно, я ему просто
"показался". Однажды сказал: "Какая ж вольная свобода в столице любимой
Родины! Там тебе и девочек навалом, и коньячка армянского реки, и... - вдруг
бросил на меня быстрый взгляд, - библиотеки!" Он же успокоил меня как-то
душевным словом: "Не волнуйся, Валера, у тебя вся жизнь спереди!"
может быть унизительнее, чем сесть на шею государства? Не о размере пенсии
говорю - о факте. Если по болезни, то чем моложе инвалид, тем обидней, но на
кого или на что жаловаться, кроме как на судьбу, на несчастный случай, а то
и на собственную глупость? Но ежели по старости, так это логично; был да
весь вышел, ведь возраст на месте не топчется. Денег - слезы. На сколько
наработал в прошлом, на то и напоролся в старости. Вини себя, какой бы
несовершенной ни была пенсионная сумма.
в рублях, не в "зайчиках", а в самой прочной (пока еще!) российской валюте:
в буханках черного или белого хлеба. Сто буханок в месяц - бедность, а если
триста пятьдесят в месяц - министерский пенсион, а может, и прокурорский с
генеральским. Кто хочет, может и в ручных часах: пара часов в месяц - вполне
приличная сумма получается. (Кстати, для меня до сих пор загадка, почему
часы считают "парами"?) Хотите - переводите пенсии в сутки круиза, в один
или два рукава женских пальто или в мужские кепки-"лужковки" в месяц:
выбирай - не хочу. Одни измеряют пенсии желудком, другие - количеством ртов
в семье, а кто еще - живым умом или всей прожитой жизнью. А завидовать
сегодня некому: только работающим людям. Им денежки льются (как нам
кажется), а нам капают.
странной. Нам не за работу платили, а за приход на работу. Хороша или плоха
была продукция - государство не "чесало". Имел товар спрос или не имел,
хорошо лечили врачи или худо, писали в газетах талантливо или бездарно,
ходила публика в кино валом или не ходила вовсе, детей учили с интересом или
со скукой: кого это трогало? Главным был ЕВП - Его Величество План, а не
"качество" продукции, по бессмертному выражению гениального Аркадия Райкина,
который нас "моштом" во рту смешил. Почести, ордена, звания и премии
сыпались с неба (сверху), где сидело "партия-и-правительство" (произносили -
кто подзабыл - в одно слово), оно и решало: давать или не давать людям
прибавку к денюшкам. А снизу, где жил народ, было безмолвие и единственная
забота: после службы и работы исправно вставать в очередь в кассу, чтобы
получить получку.
сформулировать тезис - в нашей стране, как во всем цивилизованном мире,
нужна капитальная реформа "хотя бы" оплаты человеческого труда. Не
подозревал я в ту пору, что этот человек в той же квартире, где жила моя
семья: Русаковская улица, дом два дробь один. А было нас четверо. Мама вне
конкуренции: у нее должность мамы. Папа в момент ареста в тридцать седьмом
работал спецкором газеты "Правда", еженедельно публикуя острые, как жало
пчел, "маленькие фельетоны", и после реабилитации вернулся из норильских
лагерей в Москву и до самой смерти (в 1951-м) был спецкором уже "Огонька".
(Теперь вам понятен мой "особый интерес" к Норильску: был еще жив Сталин, и
папа ничего не говорил сыновьям - мама тоже сидела под Карагандой и все
знала о лагерной жизни, - боясь за наши развязанные не по тем временам
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Жюль Верн
Круз Андрей
Ильин Андрей
Андреев Николай