вышел в одиночестве со своего участка, медлительно зашагал к реке...
сорочку заменила легкая голубая рубашка, верхние пуговки Онисимов не
застегнул, открыв ветерку коротковатую шею. Разделенная пробором прическа,
неизменно аккуратная, пряталась под белой, с широкими полями шляпой: в
таком виде Александр Леонтьевич хаживал и на юге в отпуске.
духоте бора.
открылась блещущая гладь реки и луговой простор на низком другом берегу.
По едва заметной тесемке шоссе, просекавшей зеленый, уже чуть желтеющий
покров, катились вспыхивающие солнечными бликами маленькие издали машины.
Катились, пропадали из глаз, взамен возникали следующие.
раскинутого в стороне от шоссейных магистралей, было даже и в это душное
воскресенье тихо, малолюдно. Лишь несколько купальщиков виднелись на воде
и на пляже.
ногой траве, Онисимов неожиданно услышал:
тень разлапистая одиночная сосна, Тевосян, с детства привыкший к жаре
Закавказья, полулежа расположился на траве и с мягкой улыбкой смотрел на
Онисимова. Рядом покоились его снятый пиджак и серая фетровая шляпа.
Заместитель Председателя Совета Министров СССР расстался тут, как и
Онисимов, с воротничком: в распахе светлой сорочки чернели вьющиеся
волоски.
тень. Его карие, почти черные глаза кого-то отыскивали на реке.
берегу Красная шапочка - дочь Тевосяна - вскинула руку, ответно замахала.
мобилизуем. В шахматы, Александр Леонтьевич, сразиться не откажешься?
Отправим Володю за доской. Ага, он... Кажется, он меня уже узрел.
Юноша в трусах, загорелый до шоколадного тона, поднялся с песка, побежал
на немой призыв.
до явно обозначившихся усиков, наружность отца, отвесил вежливый поклон
Онисимову и воскликнул:
обожание. Чуть защемило сердце. Белобрысый Андрейка, поздний плод брачного
союза, единственное дитя четы Онисимовых, этак на него, Александра
Леонтьевича, уже не поглядывал. Вот и в нынешнее воскресенье, в редкий
приезд отца, Андрейка куда-то унесся.
Онисимов дымил сигаретой. Тевосян неторопливо затягивался папиросой своей
излюбленной марки "Дюшес".
медицинское светило профессор Соловьев дал такой совет: если вы уж курите,
то получайте удовольствие. Расположитесь поудобней, работа две минуты
подождет, и покуривайте со вкусом.
рабочих ночей и дней?
было неписаным правилом - не касаться на отдыхе того, что охватывалось
понятием "работа". Заместитель Председателя Совета Министров, разумеется,
знал, что несколько дней назад Сталин объявил Онисимову выговор. Знал все
постановление относительно способа Лесных. Однако и намеком не тронул этой
темы.
навзничь, заложив за голову руки. И вдруг средь незначащей беседы он,
будто ненароком, произнес:
адресованным в ЦК партии и в Совет Министров. Письмо было неприятным.
Головня-младший обвинял Онисимова в том, что тот на протяжении ряда лет не
давал хода его изобретению, ныне все же признанному. И далее требовал...
Ну, Онисимову не хотелось сейчас об этом думать. К чему же, однако, Иван
Федорович спросил про Головню?
спине холодок. От Лаврентия Павловича! То есть Берия уже проведал. И если
удалось устоять в деле Лесных, то... Онисимов опять взялся за коробку
сигарет. Пальцы мелко сотрясались. Усилием воли он хотел унять эту
противную дрожь. И не унял. Сунул коробку в карман, не закурив.
метит попасть сын.
первой партии он был начисто разгромлен. Но пустив в ход тормоза, он опять
стал, как всегда, собранным. Покуривая - кстати, и дрожь пальцев улеглась,
- внешне невозмутимый, Онисимов все-таки потеснил партнера, тоже, как и он
сам, неплохого шахматиста, вырвал победу во второй партии.
33
Леонтьевич лишь изредка присаживался, нервная взвинченность, волнение
подымали его на ноги. Он и теперь вышагивает, подходит к глобусу, смотрит
на залитый подтеками голубизны большущий шар:
Головня. И все же... Все же он глядит вот этак...
служат шорами, - Онисимов ограничивает обзор.
потолок и пол, обегает взглядом комнату. - Пусть увидит все.
верилось, что вернусь в промышленность. А теперь... Пожалуй, там я теперь
не нужен.
дать отдых и Онисимову, выговорившемуся нынче так, как ему еще, наверное,
не случалось, утомленному, если не больному, Да, надобно сказать что-то
утешительное:
Центросовнархоз или Главиндустрия. У нас любят, чтобы под рукой был
человек, с которого за все можно спросить. А то и спустить с него три
шкуры. Вот тогда и скажут: "Подать сюда товарища Онисимова, как раз место
для него". Я вам, Александр Леонтьевич, это предрекаю.
необычайную ночь, Челышев по рассветной прохладе добрался к отелю пешком.
И вопреки прежнему здравому намерению не лег соснуть. Присел к столу,
раскрыл толстую тетрадь, сопровождавшую его и в Тишландию, стал на свежую
память заносить в дневник историю Онисимова. И хотя в этот день предстояли
интересные экскурсии, Челышев на телефонные звонки отвечал, что неважно
себя чувствует и нынче полежит. Он строчил почти до вечера, исполняя, как
он сам считал, свою обязанность перед потомством. Уже почти три
десятилетия он, доменщик-ученый, ведет такие записи, им движет немеркнущее
убеждение: довелось жить в великое время. Пользуясь (но, думается, не
злоупотребляя) своей авторской властью, скажу еще раз: этот мой
роман-отчет вряд ли был бы задуман - уже не говорю: написан, - если бы я
не располагал таким человеческим документом как дневник академика
Челышева.
собрал у себя отъезжавших. Скромнейший трезвенник, изгонявший спиртное,
всю жизнь остававшийся таким, Александр Леонтьевич и здесь себе не изменил
- ужин был подан без водки, без вина, даже без пива.
превосходном исполнении известные русские песни - "Стенька Разин", "Есть
на Волге утес", "Дуб и рябина", "Подмосковные вечера". Среди гостей, как
почти во всякой русской компании, нашелся голосистый искусник-запевала,
молодой инженер-судостроитель. Постепенно выветрилось, исчезло стеснение.
Онисимов в черном вечернем костюме присел на ступеньку небольшого
возвышения, служившего здесь своего рода эстрадой, безмолвно слушал,
смотрел на земляков. Рослый, носатый, светловолосый запевала сбросил
пиджак, остался в кремовой сорочке и, выразительно дирижируя обеими
руками, выводил исполненную грусти колыбельную:
Корнев Павел
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Белов Вольф
Шилова Юлия
Апраксина Татьяна